Собрание сочинений - Сандгрен Лидия
– Мартин, мы не можем просто выбросить всё это – выбросить, как будто это ничего не значит. Ты веришь в судьбу?
– В чисто метафизическом смысле нет, не верю. Мне кажется, люди часто употребляют понятие судьбы, как писал Сартр…
– А я говорю, что мы в любом случае должны быть вместе.
– Но ты же сказала, что так продолжаться больше не может? А как бы тебе хотелось, я…
– Я имела в виду только… – Она начала плакать. Ему надо было сесть рядом, положить руку ей на плечо, прошептать что-то утешительное, и всхлипывания бы затихли, они бы поцеловались, и всё встало бы на свои места, как будто этого разговора и не было.
Мартин не сдвинулся с места. Бритта рыдала.
– Дело в том, что я не вполне разделяю эти твои представления о Тристане и Изольде и той роли, которую один из нас должен играть в жизни другого.
– Что ты имеешь в виду?
– Бритта, тебе двадцать один год.
– И что с того? А тебе двадцать два! – резко ответила она.
– Я хочу сказать только, что… хочу сказать, что будут… э-э-э… другие… лучше, чем я…
– К чему ты клонишь?
Только ближе к вечеру ему удалось заставить её уйти. На самом деле Мартин не был уверен, кто кого бросил. Он сел на пол рядом с проигрывателем. Прелюдия к «Тристану и Изольде» звучала снова и снова – он купил диск на блошином рынке после того, как Густав ходил на означенную оперу с матерью, – и её звуки смешивались с голосом Эббы Грён, доносившимся из соседней комнаты.
«Я хочу чувствовать плоть и не хочу быть таким, каким ты меня видишь», хрипел Тострём [46]. Мартин налил себе красного вина из бутылки, которую стащил на кухне. Закрыл глаза, откинул голову назад и, уперев её в стену, попытался найти определение для чувства, которое его наполняло. Оно было подозрительно похоже на облегчение.
– Я почти не сомневался, что всё так и будет, – сказал Густав.
– Но почему ты ничего не говорил? – спросил Мартин.
– Ты бы стал слушать?
– Нельзя говорить такое людям, которые считают, что они влюблены, ты же это понимаешь.
Потом несколько месяцев Мартин жил тихо, что воспринималось окружающими как муки расставания. Пер клал руку ему на плечо и смотрел с выражением я-знаю-что-ты-сейчас-чувствуешь. Густав пытался вытащить его в «Спрэнгкуллен», упоминал названия групп, слушать которые Мартин не хотел, и делал вид, что обижается, когда Мартин рано уходил домой.
Мартин три раза прочёл «Философские исследования» и написал пятнадцать страниц в виде отдельных параграфов, что ему показалось весьма удачной формой. («Нечто вроде кавера самого Витгенштейна», говорил он явно впечатлённым однокурсникам.) Его больше не передёргивало от телефонных звонков, он дал себе обещание написать хотя бы два рассказа и почти его выполнил. Один об обречённом романе между молодым писателем и столь же молодой актрисой, этим текстом он оставался особенно доволен.
А потом потянулась долгая череда дней, напоминавшая степь, где нет ничего, кроме ветра. День проходил и забывался, и при мысли, что ему ничего не запомнилось, у Мартина начинался зуд, не в силах усидеть на месте, он начинал ходить кругами по комнате или городу.
* * *
После того случая в ресторане он всё время мысленно возвращался к той девушке в куртке у барной стойки. Он сделал её главной героиней рассказа, но не мог придумать, как развивать сюжет дальше, и незаконченный вариант в конце концов затерялся среди других бумаг на его письменном столе.
II
ЖУРНАЛИСТ: Каким образом литература помогает в… назовём это…
МАРТИН БЕРГ: Поисках правды?
* * *
Каждый год в Университетской библиотеке появлялись новые студенты, которые нарушали порядок. Молодые, эпатажно одетые, они перемещались стаями, потому что в одиночестве гулять по саванне боялись. Перешёптывались в читальном зале, не замечая неодобрительных взглядов. Устраивали птичьи базары в коридорах, прижимая к груди стопки учебников. Первые тёплые осенние недели проводили на газонах во дворе, как будто пришли на фестиваль, а не поступили на первый курс. Мартин не вполне понимал, куда все они деваются весной – возможно, перекочёвывают в заведения с кирпичными стенами, где продают дешёвое пиво, и сидят там, треща библейскими цитатами и подчёркивая случайные строчки в какой-нибудь поэтической антологии.
Заметив его в библиотеке, они переминались с ноги на ногу и отводили глаза, если он на них смотрел. Но Мартин чувствовал их взгляды затылком. Он был старшим, опытным, он писал научную работу. Наклонившись вперёд под бременем рюкзака, он шествовал по читальному залу. Выкладывал на стол тетради и книги, даже не пытаясь делать это тихо. Снимал пальто, но оставлял шарф, внутри было холодно. Может, стоит обзавестись перчатками без пальцев. Наливал в чашку кофе – сосед завистливо косился на термос, – и наступал момент, когда надо было открыть одну из книг.
Когда Мартин начинал изучать философию, он думал, что это будет более основательное и глубокое образование. Философия восполнит все те пробелы, которые он постоянно ощущал, но определить не мог. В действительности же перед ним всё время открывались новые области, в которых он мало что понимал. И вместо того, чтобы чувствовать себя просвещённым, он чувствовал себя дураком, сначала потому что не сразу понимал, что они, собственно, изучают. А потом – потому что не знал, как использовать свои знания в разговоре с другими. Несколько раз он невольно начинал слово в слово повторять то, что слышал на лекциях. Ни связей, ни опорных точек в массиве собственных знаний он не чувствовал. Что толку понимать этику Канта, если ты нигде не можешь её применить. Сюда, конечно, можно привязать какого-нибудь другого философа, но в этом случае ты оказывался в душном замкнутом круге, в котором один икс всегда делегируется другому иксу. А ему-то что делать с этим иксом? (В закалённом прошлогодним курсом логики мозгу кстати и некстати появлялись всякие нехорошие варианты.) Возможно, икс будет в помощь, если ты посвятишь себя исключительно этому иксу, но икс довольно бесполезен, если тебя интересует реальность.
В воображении Мартина тут же раздавалось возражение какого-нибудь однокурсника: «А разве мы можем быть уверены, что “реальность” существует?»
Он проучился пять семестров, но ему всё равно казалось, что чего-то по-прежнему недостаёт. Возможно, дело было в классовой принадлежности. Он задумался об этом после того, как пять часов проговорил с одним студентом-социологом на затянувшейся вечеринке, пока остальные курили травку или обнимались в соседней комнате. (Это было уже под занавес Бритта-оперетты, и ехать к ней ему уже не очень хотелось. Что служило оправданием социологу, неизвестно, возможно, его попросту действительно интересовала социология.) Нельзя не заметить, что все, у кого эта принадлежность была, что бы это ни значило, часто оказывались выходцами из академических семей или верхушки среднего класса. Но странно, что быть образованным представителем рабочего класса было тоже хорошо, первым из семьи поступить в университет и так далее. А семейство Берг застряло где-то посередине. По признакам – трудолюбивый средний класс (вилла, яхта), но Мартин всё равно не чувствовал себя здесь своим. Академическая традиция его не поддерживала, но опереться на крепкий рабочий класс он тоже не мог.
В окна бил ледяной ветер и грохот экскаватора. Философский особняк наконец снесли, для гуманитарных факультетов возводится новый корпус. Мартин старался не замечать шум стройплощадки. Он со вздохом раскрыл «Трактат». А ведь нужно ещё выбрать дисциплины для следующего семестра.
Март – снежные сугробы и горы гравия. У Андерса появилась девушка, угрюмая синдикалистка с косой чёлкой. Когда Мартин находился в гостиной, с ними приходилось как-то коммуницировать. Бо́льшую часть времени он проводил в своей комнате. На полу валялись нераспечатанные книги и газеты. Пустые кофейные чашки, скомканные носовые платки – следы борьбы с упорной простудой, вперемежку со старыми носками и грязными футболками. Ему надо постирать вещи. Ему надо встать и ответить на телефонный звонок. Много чего ему надо сделать. Но он лежал скрючившись в одежде под одеялом и читал, периодически проваливаясь в дремоту. Вечером вставал, чтобы приготовить еду: яичницу с беконом или спагетти с маслом и кетчупом. И Андерс что-то помалкивал насчёт горы грязной посуды, растущей возле раковины.
