Собрание сочинений - Сандгрен Лидия
Нет, велел себе Мартин. Этого не может быть. Он слегка потряс ногами поочерёдно, будто возвращая себе способность ими управлять. Сейчас она повернётся, и всякое сходство исчезнет. Смотри же, она оглядывается…
Разумеется, он видел это лицо впервые. Острый взгляд и чёткие линии ложбинки между носом и верхней губой. Замшевые перчатки цвета морской волны, сумка на сгибе локтя, сейчас она придёт домой к семье, в Аским или Билльдаль, усядется с бокалом вина, раздражаясь на мужа, который будет суетиться на кухне и вечно чем-то стучать, хлопать, и неважно, что она много раз объясняла ему, что её уши этого не выдерживают и что ей попросту больно… а потом она спросит у детей, как в школе, и не услышит ни слова из того, что те скажут в ответ.
Они встретились взглядами, и он тут же посмотрел в сторону, как будто просто изучал помещение, задержавшись пару секунд на ней. Взял свою ягнятину и поспешил к выходу.
Солнце спустилось. Мартин стоял в потоке света, щурясь, пока пульс снова не стал ровным. Он пойдёт домой пешком. Обычно это помогает.
Каналы покрывал толстый слой льда, по улицам гулял пронизывающий ветер. На перекрёстках и в парках лежали кучи грязного снега. Деревья расчерчивали бледно-голубое небо голыми ветками. Мартин прошёл мимо «Хагабадет [3]», где регулярно занимался, строго соблюдая все выставленные на тренажёрах программы. Каждый раз, открывая дверь, он вспоминал, как выглядело это построенное в девятнадцатом веке здание до того, как здесь устроили спа и спортзал, и думал, что прикасается к талисману. Когда-то здесь располагалась одна сомнительная контора, занимавшаяся грамзаписью, попасть к ним можно было только окольными путями через задний двор, его тогда потащил с собой Густав, который хотел занять денег у какого-то знакомого. Ради приличия им пришлось там немного задержаться, одобрительно покивать, прослушав диск с какой-то резкой электронной музыкой, и выпить вермут из пластиковых стаканчиков. Бассейны в банях тогда были пустые, в них иногда устраивали импровизированные спектакли, и эхо гоняло звуки между облицованными кафелем стенами.
Сейчас дворы «Хаги» запираются и их регулярно убирают. По брусчатке фланируют дети в полосатых свитерах, воскресные гуляки и туристы, поглощающие огромные булочки с корицей. В «Спрэнгкуллене» [4] теперь университет, а не подпольный клуб. Единственный его приятель, который по-прежнему жил здесь, завязал с травкой и стал архитектором. А в «Хагабадет» теперь ходил только Мартин Берг и те, кто может заплатить тысячу семьсот в месяц за то, чтобы бегать на беговой дорожке. Поначалу он чувствовал себя голым дураком в тайтсах и футболке из синтетики, которая якобы отводит влагу (куда?). Его кроссовки были чистыми и новыми, потому что он никогда не ходил в них по улице. Он старался не думать о том, что по этому поводу сказало бы его двадцатипятилетнее «я». Но со временем он начал видеть в этом красоту. Всё это немногим отличалось от работы. Тут действовали те же принципы: ты прикладываешь определённое усилие – x. Оно генерирует определённый результат – y. Иногда y означает просто сохранение status quo – ты не набираешь вес, оборот предприятия не уменьшается. Превратить y в константу порой нелегко. Константа y — это уже неплохо. Для увеличения y нужно увеличивать x. Причём связь между ними отнюдь не прямая, что очень раздражает. Вне стен «Хагабадет» можно сколько угодно наращивать x, но никакого влияния на y это не окажет. А в спортзале связь между x и y более линейна. Тридцать минут на кросс-тренажёре напрямую влияют на твою физиологию. За этот факт можно держаться, поскольку во всех прочих аспектах существования такое встречается всё реже и реже.
А в конце ты всегда чувствуешь приятную усталость. И читаешь, пока в десять не возвращается сын, хлопая дверью и едва кивая. Ты достаточно устал, чтобы не ввязываться ни в какие дискуссии, ты просто мельком отмечаешь, что он разогрел в микроволновке лазанью и ушёл с ней к себе. Ты достаточно устал, чтобы погасить свет и уснуть. Достаточно устал, чтобы провалиться в наркотическую темноту, пока звонок будильника снова не извлечёт тебя на поверхность.
От холодного воздуха в голове у Мартина прояснилось. Ему всегда нравилось ходить пешком. Он всё время гулял по Парижу, пока не начал ориентироваться без карты, а по Гётеборгу наверняка намотал в общей сложности тысячи миль. Но несмотря на это, была одна улица, которую он предпочитал избегать.
Кастелльгатан находилась, собственно, в самом центре его маршрутов. Он каждый день проходил через площадь Йернторгет. Часто шёл по Линнейгатан и возвращался по Овре Хусар. Иногда он перемещался между этими улицами, скажем, по Рисосгатан или Майорсгатан, но на Кастелльгатан не попадал никогда. Так продолжалось больше десяти лет, с единственным ярчайшим исключением – когда он очутился у Сесилии в её старой однокомнатной квартире.
Это случилось довольно давно, он встречался с милой девушкой – графическим дизайнером, и она исправно брала его с собой на показы квартир, видимо, демонстрируя этим собственную независимость.
– Я собираюсь купить квартиру, – сообщила она однажды, и Мартин не понял, был ли в этом ещё какой-то подтекст. Так или иначе, у квартир всегда имелся какой-то изъян. То первый этаж, то кухня в тёмно-зелёном кафеле. То слишком дорогая, то слишком маленькая, то слишком новая. Пока она обсуждала с маклером замену стояка и ремонт балкона, Мартин блуждал по очередному жилищу, прибранному так, что складывалось впечатление, будто здесь живут понарошку, – и развлекался, пытаясь понять алгоритм этих показов.
В кухне всенепременно имелись свежие пряные травы в горшочках, с ценником на дне. На диване набор декоративных подушек. На полочке в ванной горела чайная свечка.
По сути, это всегда была бессмысленная трата времени, и, как следствие, он чуть было не отказался пойти именно на тот показ. Но он всё-таки пошёл, потому что одно «нет» потянуло бы за собой массу других «нет».
– Вот ты где! – воскликнула его подруга графический дизайнер – её звали Мимми, – встретив его на Скансторгет и быстро поцеловав в щеку. – Я только проверю номер.
Она копалась в своей сумке, а Мартин вдруг почувствовал спокойную уверенность. Это будет номер 11.
– Одиннадцатый! – сказала Мимми и потянула его за собой.
– С чего ты взял? Это же не один из тех домов, у которых проседает фундамент.
Они поднялись по винтовой лестнице, крутой, как панцирь улитки. На каждом из шести этажей было по три двери. Шанс один к восемнадцати. Пульс участился, когда Мартин словно издалека услышал голос Мимми:
– Похоже, это на самом верху.
Они поднялись на последнюю лестничную площадку. Дверь в квартиру Сесилии была распахнута. Её подпирала вывеска риелторской фирмы и ведро с голубыми бахилами. На пороге появился молодой человек в костюме из полиэстера, протянул руку для рукопожатия, и пока Мимми обменивалась с ним дежурными фразами, Мартин вошёл внутрь.
В прихожей точечные светильники, вместо потёртого линолеума – напольная плитка. Мартин приоткрыл дверь в туалет и, разумеется, не увидел ни треснувшей раковины, ни висевшего на крючке портрета Хайле Селассие [5] в окружении львов. Белый кафель, и ничего больше. На кухонной столешнице блюдо с лаймами. Отполированный до блеска паркет и свежекрашенные стены. На кровати гора декоративных подушек и длинный белый диван вдоль той стены, где стояли книжные стеллажи Сесилии. Но вид из окна – вид возвращал в прошлое. Жестяные крыши, дымоходы, Скансен Кронан [6], река и башенные краны.
Он стоял у окна, пока Мимми зорким взглядом оценивала плинтусы и шпингалеты. Через несколько недель она бросила его, мотивировав это тем, что обручальное кольцо, которое он так и не снял, кажется ей чем-то «совершенно нездоровым»:
– Мой психотерапевт говорит, что мне нужно чётче определять границы допустимого для меня самой.
