Джон Голсуори - Сага о Форсайдах
- А, Дарти! - сказал он. - Джо Лайтсон, букмекер, рассказал мне, что у тебя здесь есть конюшня. Я и решил заглянуть по дороге в Брайтон. Как поживает твой жеребенок от Голубки?
- Ничего, - сказал Вэл.
- Когда думаешь пускать его? Может, хочешь, я буду у тебя посредником? Я бы справился куда лучше профессионалов.
Нет, он прямо-таки великолепен в своей наглости!
- Премного благодарен; но я почти не играю.
- Да неужели? Знаешь, Дарти, я не собирался опять надоедать тебе, но если б ты мог ссудить меня двадцатью пятью фунтами, они бы мне очень пригодились.
- Прости, но таких сумм я здесь не держу.
- Может быть, чек...
Чек - ну нет, извините!
- Нет, - твердо сказал Вэл. - Выпить хочешь?
- Премного благодарен.
Наливая рюмки у буфета в столовой и одним глазом поглядывая на неподвижную фигуру гостя, Вэл принял решение.
- Послушай, Стэйнфорд, - начал он, но тут мужество ему изменило. Как ты попал сюда?
- Автомобилем из Хоршэма. Да, кстати. У меня с собой ни пенни, платить шоферу нечем.
Вэла передернуло. Было во всем этом что-то бесконечно жалкое.
- Вот, - сказал он, - возьми, если хочешь, пятерку, но на большее, пожалуйста, не рассчитывай. - И он вдруг разразился: - Знаешь, я ведь не забыл, как в Оксфорде я раз дал тебе взаймы все свои деньги, когда мне и самому до черта туго приходилось, а ты их так и не вернул, хотя в том же триместре получил немало.
Изящные пальцы сомкнулись над банкнотом; тонкие губы приоткрылись в горькой улыбке.
- Оксфорд! Другая жизнь. Ну, Дарти, до свидания, пора двигаться; и спасибо. Желаю тебе удачного сезона.
Руки он не протянул. Вэл смотрел ему в спину, узкую и томную, пока она не скрылась за дверью.
Да! Вспомнив это, он понял. Стэйнфорд, очевидно, подслушал в деревне какие-то сплетни - уж, конечно, там не молчат об его конюшнях. В конце концов не так важно - Холли все равно не даст ему играть. Но не мешает Гринуотеру получше присматривать за этим жеребенком. В мире скачек достаточно честных людей, но сколько мерзавцев примазывается со стороны! Почему это лошади так притягивают к себе мерзавцев? Ведь красивее нет на земле создания! Но с красотой всегда так - какие мерзавцы увиваются около хорошеньких женщин! Ну, надо рассказать Холли. Остановиться можно, как всегда, в гостинице Уормсона, на реке; оттуда всего пятнадцать миль до ипподрома...
"Зобастый голубь" стоял немного отступя от Темзы, на Беркширском берегу, в старомодном цветнике, полном роз, левкоев, маков, гвоздики, флоксов и резеды. В теплый июньский день аромат из сада и от цветущего под окнами шиповника струился в старый кирпичный дом, выкрашенный в бледно-желтый цвет. Служба на Парк-Лейн, в доме Джемса Форсайта, в последний период царствования Виктории, подкрепленная последующим браком с горничной Эмили - Фифин, дала Уормсону возможность так досконально изучить, что к чему, что ни одна гостиница на реке не представлялась более заманчивой для тех, чьи вкусы устояли перед современностью. Идеально чистое белье, двуспальные кровати, в которые даже летом клали медные грелки, сидр из яблок собственного сада, выдержанный в бочках от рома, поистине отдых для всех чувств. Стены украшали гравюры "Модный брак", "Карьера повесы" [15], "Скачки в ночных сорочках", "Охота на лисицу" и большие групповые портреты знаменитых государственных деятелей времен Виктории, имена которых значились на объяснительной таблице. Гостиница могла похвастаться как санитарным состоянием, так и портвейном. В каждой спальне лежали душистые саше, кофе пили из старинной оловянной посуды, салфетки меняли после каждой еды. И плохо приходилось здесь паукам, уховерткам и неподходящим постояльцам. Уормсон, независимый по натуре, один из тех людей, которые расцветают, когда становятся хозяевами гостиниц, с красным лицом, обрамленным небольшими седыми - баками, проникал во все поры дома, как теплое, но не жгучее солнце.
Энн Форсайт нашла, что все это восхитительно. За всю свою короткую жизнь, прожитую в большой стране, она еще никогда не встречала такого самодовольного уюта - покойная гладь реки, пение птиц, запах цветов, наивная беседка в саду, небо то синее, то белое от проплывающих облаков, толстый, ласковый сеттер, и чувство, что завтра, и завтра, и завтра будет нескончаемо похоже на вчера.
- Просто поэма, Джон!
- Слегка комическая. Когда есть комический элемент, не чувствуешь скуки.
- Здесь я бы никогда не соскучилась.
- У нас, в Англии, Энн, трагедия не в ходу.
- Почему?
- Как тебе сказать, трагедия - это крайность; а мы не любим крайностей. Трагедия суха, а в Англии сыро.
Она стояла, облокотившись на стену, в нижнем конце сада; чуть повернув подбородок, опирающийся на ладонь, она оглянулась на него.
- Отец Флер Монг живет на реке, да? Это далеко отсюда?
- Мейплдерхем? Миль десять, кажется.
- Интересно, увидим ли мы ее на скачках? По-моему, она очаровательна.
- Да, - сказал Джон.
- Как это ты не влюбился в нее, Джон?
- Мы же были чуть не детьми, когда я с ней познакомился.
- Она в тебя влюбилась, по-моему.
- Почему ты думаешь?
- По тому, как она смотрит на тебя. Она не любит мистера Монта; просто хорошо к нему относится.
- О! - сказал Джон.
С тех пор как в роще Робин Хилла Флер таким странным голосом сказала "Джон! ", он испытал разнообразные ощущения. В нем было и желание схватить ее - такую, какой она стояла, покачиваясь, на упавшем дереве, положив руки ему на плечи, - и унести с собой прямо в прошлое. В нем было и отвращение перед этим желанием. В нем было и чувство, что можно отойти в сторону и сложить песенку про них обоих, и еще что-то, что говорило: "Выбрось всю эту дурь из головы и принимайся за дело!" Признаться, он запутался. Выходит, что прошлое не умирает, как он думал, а продолжает жить, наряду с настоящим, а порой, может быть, превращается в будущее. Можно ли жить ради того, чего нет? В душе его царило смятение, лихорадочные сквознячки пронизывали его. Все это тяжело лежало у него на совести, ибо если что было у Джона, так это совесть.
- Когда мы заживем своим домом, - сказал он, - заведем у себя все эти старомодные цветы. Ничего нет лучше их.
- Ах да, Джон, пожалуйста, поселимся своим домом. Но ты уверен, что тебе хочется? Тебя не тянет путешествовать и писать стихи?
- Это не работа. Да и стихи мои недостаточно хороши, Тут надо настроение Гатераса Дж. Хопкинса:
Презреньем отделенный от людей,
Живу один и в песнях одинок.
- Напрасно ты скромничаешь, Джон.
- Это не скромность, Энн; это чувство юмора.
- Нельзя ли нам выкупаться до обеда? Вот было бы хорошо.
- Не знаю, какие тут порядки.
- А мы сначала выкупаемся, а потом спросим.
- Хорошо. Беги переоденься. Я попробую открыть эту калитку.
Плеснула рыба, длинное белое облако задело верхушки тополей за рекой. В точно такой вечер, шесть лет назад, он шел по берегу с Флер, простился с ней, подождал, пока она не оглянулась, не помахала ему рукой. Он и сейчас ее видел, полную того особого изящества, благодаря которому все ее движения надолго сохранялись в памяти. А теперь вот - Энн! А Энн в воде неотразима!..
Небо над "Зобастым голубем" темнело; в гаражах затихли машины; все лодки стояли на причале; только вода не стояла, да ветер вел тихие разговоры в камышах и листьях. В доме царил уют. Лежа на спине, чуть похрапывали Уормсон и Фифин. У Холли на тумбочке горела лампа, и при свете ее она читала "Худшее в мире путешествие", а рядом с ней Вэлу снилось, что он хочет погладить лошадиную морду, а она под его рукой становится короткая, как у леопарда. И спала Энн, уткнувшись лицом в плечо Джону, а Джон широко раскрытыми глазами смотрел на щели в ставнях, через которые пробивался лунный свет.
А в своем стойле в Аскоте сын Голубки, впервые покинувший родные края, размышлял о превратностях лошадиной жизни, открывал и закрывал глаза и бесшумно дышал в пахнущую соломой тьму - на черную кошку, которую он захватил с собой, чтобы не было скучно.
II
СОМС НА СКАЧКАХ
По мнению Уинифрид Дарти, аскотский дебют жеребенка, взращенного в конюшнях ее сына, был достаточным поводом для сбора тех членов ее семьи, которые, по врожденному благоразумию, могли безопасно посещать скачки; но она была потрясена, когда услышала по телефону от Флер: "И папа едет; он никогда не бывал на скачках, особенного нетерпения не выказывает".
- О, - сказала она, - хороших мест теперь не достать - поздно. Ну ничего, Джек о нем позаботится. А Майкл?
- Майкл не сможет поехать, он погряз в трущобах; новый лозунг - "Шире мостовые"!
- Он такой славный, - сказала Уинифрид. - Поедем пораньше, милая, чтоб успеть позавтракать до скачек. Хорошо бы на автомобиле.
- Папина машина в городе, мы за вами заедем.
- Чудесно, - сказала Уинифрид. - У папы есть серый цилиндр? Нет? О, но это необходимо; они в этом году в моде. Ты не говори ему ничего, но купи непременно. Его номер семь с четвертью; и знаешь, милая, скажи там, чтоб цилиндр погрели и сдавили с боков, а то они всегда слишком круглые для его головы. Денег лишних пускай не берет: Джек будет ставить за всех.
