Джон Голсуори - Сага о Форсайдах
- Ничуть. Как тебе понравилось быть кочегаром?
- Хорошо! Машинист у меня был молодчина. Энн будет жалеть - она еще отлеживается.
- Она очень помогла нам. Почти шесть лет прошло, Джон; ты мало изменился.
- Ты тоже.
- О, я-то? До ужаса.
- Ну, мне это не видно. Ты завтракала?
- Да. Садись и продолжай есть. Я зашла к Холли, надо поговорить о счетах. Она тоже не вставала?
- Кажется.
- Сейчас пройду к ней. Как тебе живется в Англии, Джон?
- Чудесно. Больше не уеду. Энн согласна.
- Где думаешь поселиться?
- Где-нибудь поближе к Валу и Холли, если найдем участок; буду заниматься хозяйством.
- Все увлекаешься хозяйством?
- Больше чем когда-либо.
- Как поэзия?
- Что-то заглохла.
Флер напомнила:
- "Голос, в ночи звенящий, в сонном и старом испанском городе, потемневшем в свете бледнеющих звезд".
- Боже мой! Ты это помнишь?
- Да.
Взгляд у него был такой же прямой, как прежде, ресницы такие же темные.
- Хочешь познакомиться с Майклом, Джон, и посмотреть моего младенца?
- Очень.
- Когда вы уезжаете в Уонсдон?
- Завтра или послезавтра.
- Так, может быть, завтра вы оба придете к завтраку?
- С удовольствием.
- В половине второго. И Холли, и тетя Уинифрид. Твоя мама еще в Париже?
- Да. Она думает там и остаться.
- Видишь. Джон, все улаживается, правда?
- Правда.
- Налить тебе еще кофе? Тетя Уинифрид гордится своим кофе.
- Флер, у тебя прекрасный вид.
- Благодарю. Ты в Робин-Хилле побывал?
- Нет еще. Там теперь обосновался какой-то вельможа.
- Как твоей, как Энн, здесь интересно показалось?
- Впечатление колоссальное. Говорят, мы благородная нация. Ты когда-нибудь это находила?
- Абсолютно - нет; относительно - может быть.
- Тут так хорошо пахнет.
- Нюх поэта. Помнишь нашу прогулку в Уонсдоне?
- Я все помню, Флер.
- Вот это честно. Я тоже. Мне не так-то скоро удалось запомнить, что я забыла. Ты сколько времени помнил?
- Наверно, еще дольше.
- Ну, Майкл - лучший из всех мужчин.
- Энн - лучшая из женщин.
- Как удачно, правда? Сколько ей лет?
- Двадцать один.
- Как раз тебе подходит. Даже если б нас не разлучили, я всегда была слишком стара для тебя. Ой, какие мы были глупые, правда?
- Не нахожу. Это было так естественно, так красиво.
- Ты по-прежнему идеалист. Хочешь варенья? Оксфордское.
- Да. Только в Оксфорде и умеют варить варенье.
- Джон, у тебя волосы лежат совсем как раньше. Ты мои заметил?
- Все старался.
- Тебе не нравится?
- Раньше, пожалуй, было лучше; хотя...
- Ты хочешь сказать, что мне не к лицу отставать от моды. Очень тонко! Что она стриженая, ты, по-видимому, одобряешь.
- Энн стрижка к лицу.
- Ее брат много тебе рассказывал обо мне?
- Он говорил, что у тебя прелестный дом, что ты ухаживала за ним, как ангел.
- Не как ангел, а как светская молодая женщина. Это пока еще не одно и то же.
- Энн была так благодарна. Она тебе говорила?
- Да. Но по секрету скажу тебе, что мы, кажется, отправили Фрэнсиса домой циником. Цинизм у нас в моде. Ты заметил ею во мне?
- По-моему, ты его напускаешь на себя.
- Ну, что ты? Я его отбрасываю, когда говорю с тобой. Ты всегда был невинным младенцем. Не улыбайся - был! Поэтому тебе и удалось от меня отделаться. Ну, не думала я, что мы еще увидимся.
- И я не думал. Жаль, что Энн еще не встала.
- Ты не говорил ей обо мне.
- Почему ты знаешь?
- По тому, как она смотрит на меня.
- К чему было говорить ей?
- Совершенно не к чему. Что прошло... А забавно всетаки с тобой встретиться. Ну, руку. Пойду к Колли.
Их руки встретились над его тарелкой с вареньем.
- Теперь мы не дети, Джон. Так до завтра. Мой дом тебе понравится. A rivederci! [10]
Поднимаясь по лестнице, она упорно ни о чем не думала.
- Можно войти, Холли?
- Флер! Милая!
На фоне подушки смуглело тонкое лицо, такое милое и умное. Флер подумалось, что нет человека, от которого труднее скрыть свои мысли, чем от Холли.
- Вот счета, - сказала она. - В десять мне предстоит разговор с этим ослом-чиновником. Это вы заказали столько окороков?
Тонкая смуглая рука взяла счета, и на лбу между большими серыми глазами появилась морщинка.
- Девять? Нет... да. Правильно. Вы видели Джона?
- Да. Единственная ранняя птица. Приходите все к нам завтра к завтраку.
- А вы думаете, что это будет разумно. Флер?
- Я думаю, что это будет приятно.
Она встретила пытливый взгляд серых глаз твердо и с тайной злостью. Никто не посмеет прочесть у нее в мыслях, никто не посмеет вмешаться!
- Ну отлично, значит, ждем вас всех в час тридцать. А теперь мне надо бежать.
И она побежала, но так как ни с каким "ослом-чиновником" ей встретиться не предстояло, она вернулась в Гринпарк и села на скамейку.
Так вот какой Джон теперь! Ужасно похож на Джона - тогда! Глаза глубже, подбородок упрямей - вот, собственно, и вся разница. Он все еще сияет, он все еще верит во что-то. Он все еще восхищается ею. Д-да!
В листьях над ее головой зашумел ветерок. День выдался на редкость теплый - первый по-настоящему теплый день с самой пасхи! Что им дать на завтрак? Как поступить с папой? Он не должен здесь оставаться! Одно дело в совершенстве владеть собой; в совершенстве владеть собственным отцом куда труднее. На ее короткую юбку лег узор из листьев, солнце грело ей колени; она положила ногу на ногу и откинулась на спинку скамьи. Первый наряд Евы - узор из листьев... "Разумно?" - сказала Холли. Как знать?.. Омары? Нет, что-нибудь английское. Блинчики непременно. Чтобы отделаться от папы, нужно напроситься к нему в Мейплдерхем, вместе с Китом, на послезавтра; тогда он уедет, чтобы все для них приготовить. Мама еще не вернулась из Франции. Эти уедут в Уонсдон. Делать в городе нечего. Солнце пригревает затылок - хорошо! Пахнет травой... жимолостью! Ой-ой-ой!
Х
ПОСЛЕ ЗАВТРАКА
Что из всех человеческих отправлений самое многозначительное - это принятие пищи, подтвердит всякий, кто участвует в этих регулярных пытках. Невозможность выйти из-за стола превращает еду в самый страшный вид человеческой деятельности в обществе, члены которого настолько культурны, что способны проглатывать не только пищу, но и собственные чувства.
Такое представление, во всяком случае, сложилось у Флер во время этого завтрака. Испанский стиль ее комнаты напоминал ей, что не с Джоном она провела в Испании свой медовый месяц. Один курьез произошел еще до завтрака. Увидев Майкла, Джон воскликнул:
- Алло! Вот эго интересно! Флер тоже была в тот день в Маунт-Вернон?
Это что такое? От нее что-то скрыли?
Тогда Майкл сказал:
- Помнишь, Флер? Молодой англичанин, которого я встретил в Маунт-Вернон?
- "Корабли, проходящие ночью", - сказала Флер.
Маунт-Вернон! Так это они там встретились! А она нет!
- Маунт-Вернон - прелестное место, Но вам нужно показать Ричмонд, Энн. Можно бы поехать после завтрака. Тетя Уинифрпд, вы, наверно, целый век не были в Ричмонде. На обратном пути можно заглянуть в Робин-Хилл, Джон.
- Твой старый дом, Джон? О, поедемте!
В эту минуту она ненавидела оживленное лицо Энн, на которое смотрел Джон.
- А вельможа? - сказал он.
- О, - быстро вставила Флер, - он в Монте-Карло. Я только вчера прочла. А ты, Майкл, поедешь?
- Боюсь, что не смогу. У меня заседание комитета. Да и в автомобиле места только на пять человек.
- Ах, как было бы замечательно! Уж эта американская восторженность!
Утешением прозвучал невозмутимый голос Уинифрид, изрекший, что это будет приятная поездка, - в парке, вероятно, расцвели каштаны.
Правда, что у Майкла заседание? Флер часто знала, где он бывает, обычно знала более или менее, что он думает, но сейчас она была как-то не уверена. Накануне вечером, сообщая ему об этом приглашении к завтраку, она позаботилась сгладить впечатление более страстным, чем обычно, поцелуем - нечего ему забивать себе голову всякими глупостями относительно Джона. И еще, когда она сказала отцу: "Можно нам с Китом приехать к тебе послезавтра? Но ты, пожалуй, захочешь попасть туда днем раньше, раз мамы нет дома", как внимательно она вслушивалась в тон его ответа.
- Хм! Х-хорошо! Я поеду завтра утром.
Он что-нибудь почуял? Майкл что-нибудь почуял? Она повернулась к Джону.
- Ну, Джон, что ты скажешь про мой дом?
- Он очень похож на тебя.
- Это комплимент?
- Дому? Конечно.
- Значит, Фрэнсис не преувеличил?
- Нисколько.
- Ты еще не видел Ккта. Сейчас позовем его. Кокер, попросите, пожалуйста, няню привести Кита, если он не спит... Ему в июле будет три года; уже ходит на большие прогулки. До чего мы постарели!
Появление Кита и его серебристой собаки вызвало звук вроде воркования, спешно, впрочем, заглушенного, так как три из женщин были Форсайты, а Форсайты не воркуют. Он стоял в синем костюмчике, чем-то напоминая маленького голландца, и, слегка хмурясь из-под светлых волос, оглядывал всю компанию.
