Гейвин Максвелл - Лети к своим собратьям, ворон
- Ты не виноват, Гейвин, - давай я налью тебе виски, и положись во всём на нас.
Он прекрасно понимал моё состояние, а я ничего не мог ему ответить. Вот так же, ещё когда я был ребёнком, я никак не мог отреагировать должным образом на какую-нибудь ситуацию. И вот я отвернулся от него, посмотрел в окно по левому борту на темнеющие на холодном светлом фоне холмы Ская и глухо сказал:
- Не хочу. Спусти, пожалуйста, шлюпку, и отправляйтесь за помощью. Я виноват, что не послушался тебя.
Так как жена нашего помощника была уже в пути на своей машине, помощи нам пришлось ждать не очень долго. Тем временем я оставался на борту один и пробовал оценить обстановку. Корабль застрял носом до середины корпуса, нос задрался вверх, но всё же киль был свободен. Вода в него не попадала, и я посчитал, что его можно будет снять буксиром за корму. Я приготовил кормовой канат, линь и стал ждать.
Прошло, вероятно, минут двадцать, ну от силы полчаса, пока прибыла помощь, но мне это время показалось значительно дольше. Буксир прошёл перед носом "Полярной звезды", моторы его ужасно шумели, и я еле расслышал, как шкипер крикнул мне:
- Бросай мне буксирный линь!
Носовой канат был не готов, так как тянуть его за нос, значило лишь ещё крепче посадить его на тот камень, куда он уже сел. Мегафона у меня не было. Я орал, вопил и показывал, что собираюсь подать ему кормовой канат. Над рёвом моторов яедва расслышал голос капитана:
- Я не слышу вас из-за двигателей. Отлив сейчас очень сильный, и нам некогда здесь торчать. Бросайте нам носовой канат, и поживее!
Кто-то из нашей команды уже вернулся на борт "Полярной звезды" к этому времени.
В полном отчаянье я призвал их в свидетели того, что считаю такое предложение катастрофическим, и если кто-то и подаст носовой канат, то это буду не я.
Я полностью отстранился от дела, пошёл вниз и сел в кормовой рубке, уставившись вниз на бледные потоки морского течения, начиная ненавидеть море ещё сильнее, чем я раньше боялся его.
Носовой буксирный канат протащил "Полярную звезду" несколько футов вперёд на камни. При этом раздался такой жуткий скрежет со стороны киля, что я понял, если до сих пор корабль был ещё не повреждён, то теперь-то уж точно. После этого уже больше ничего нельзя было сделать, и лишь несколько часов спустя наступил прилив и снял его с мели. И нельзя сказать, что виноват был спасатель, у него просто не было времени как следует оценить обстановку.
Когда вода ушла с отливом, корабль стал крениться на бок, но так как днище у него почти плоское, он так и не достиг критического угла. Было очень холодно, а застёжки моей штормовки все сломались у ворота. Постепенно горы стали принимать свои подлинные очертания на фоне бледно-зелёного неба. При максимальном отливе позади нас показалась длинная гряда блестевших водорослями камней, камней, над которыми мы прошли буквально в нескольких сантиметрах. Весь последний кабельтов нашего пути мы прошли метров на тридцать ближе к берегу, чем следовало.
Я прождал на борту весь долгий холодный серый рассвет до тех пор, пока прилив, наконец, не поднял корабль, и его затем отбуксировали на север на судоремонтный завод в Кайл-оф- Лохалше.
11 БОРЬБА
Чем был бы мир, воды лишенный И запустенья? Пусть они будут, О, пусть они будут, запустенье и вода, Да здравствует вода и запустенье!
Однажды в начале августа, всего лишь неделю или две после катастрофы "Полярной звезды", к нам заглянул участковый по вопросу о проверке лицензий на право владения оружием. Любое посещение Камусфеарны из внешнего мира независимо от официального положения визитёра становится событием, так какпришельцу пришлось протопать изрядное расстояние под гору из Друимфиаклаха, и было бы негостеприимно не предложить ему угощения, прежде чем он отправится назад по крутому и обрывистому косогору обратно к дороге. Итак, покончив с делом, мы выпили, посидели и поговорили некоторое время. Где-то примерно через полчаса я почувствовал боль в животе, но она была не очень сильной, и я подумал, что пройдёт сама. Но к тому времени, как участковый ушёл, боль всё нарастала и стала такой, какой я ещё никогда не испытывал. Во время войны у меня была дуоденальная язва, но она никогда не обострялась, и я никогда не испытывал такой боли. Я был в доме один и стал искать со всё возрастающим отчаянием какого-либо лекарства, но ничего не нашёл. Оказалось, что это единственный медикамент, которого у меня не было среди довольно объёмистых аптечек, с которыми я путешествовал по Северной Африке. Я был преисполнен решимости перебороть всё это, так как в ближайшем будущем мне нужно было проходить медицинскую комиссию для страхования жизни, и если бы я теперь вызвал врача, все мои планы рухнули бы. С таким же успехом могла бы сопротивляться мышь тигру.
Через час все надежды на то, что я смогу пережить такую бурю сам по себе, улетучились. Боль у меня была настолько острой, что я еле дотащился до телефона.
У нас был новый участковый врач, и я с ним ещё не виделся. Когда я, согнувшись от боли, набрал номер, то подумал, что у нас будет прелюбопытное знакомство. Мне ответил дружелюбный, бодрый и компетентный голос, и я с трудом проговорил заранее отрепетированное.
- Доктор Данлоп! Мы с вами незнакомы, но я пациент вашего участка. Меня зовут Гейвин Максвелл, я живу в Камусфеарне, на берегу рядом с Друимфиаклахом.
- Да, - ответил он. - Я знаю, где вы живёте, чем могу быть полезен?
Я помню, как долго мне потребовалось, чтобы ответить. Помню кучу бумаг на столе передо мной, все они расплывались, так как я дальнозоркий, а в последние полчаса куда-то задевал очки. Помню, что в окне я видел на фоне голубого небаодинокого ворона, кружащего высоко над полем, и его гортанный крик ритмично сливался с прыжком вбок. Боль была настолько сильной, что я почти не мог говорить.
Вновь послышался голос врача, но на этот раз совсем неофициально, как будто бы мы были старыми друзьями:
Не торопитесь, но всё-таки скажите, что с вами.
Я ответил:
- Точно не знаю, но, кажется, у меня прободная дуоденальная язва. Я ничего не ел вот уж восемнадцать часов, так что перитонита, возможно нет, - но я не очень-то ясно мыслю сейчас.
- Я приеду к вам как можно скорей. Ложитесь и не двигайтесь, пока я не приду.
Он говорил, как будто бы у него не было других пациентов, никаких других обязанностей, никаких собственных забот. Как будто бы ему не предстояло путешествие в пять миль на машине и затем пешком под гору не идти.
По прибытии он дал мне морфию и сказал, что вернётся через четыре часа. Так произошло моё первое знакомство с доктором Тони Данлопом, ещё молодым человеком, женатым и с маленькими детьми, который до этого побывал в суровых условиях стран Западной Африки и, наконец, выбрал, как и Гейвин Браун, удалённый сельский участок, где его исключительные личные качества и понимание каждого из своих пациентов полностью раскрыло его широкие возможности. Это человек обширных и разнообразных интересов, глубоко образованный, и уже тогда япожалел, что наша первая встреча не произошла при более благоприятных обстоятельствах.
Он вернулся в семь часов вечера, и к тому времени я почти уж не мог разговаривать. Боль стала настолько острой, что я уж почти не отдавал себе отчёта в том, что говорю. Максимум, что я мог выдать, было:
- Доктор, мне хотелось бы знать, возможен ли летальный исход, ибо если это так, то мне сначала надо кое-что сделать: подписать документы и прочее.
Он ответил:
- Нет, не думаю, по крайней мере надеюсь, что это не так, и полагаю, что я прав.
Нам нужно быстро доставить вас в больницу. Сейчас я вам дам ещё морфию, но это будет последний раз, иначе врачи в Инвернессе не смогут поставить правильного диагноза, так как симптомы будут смазаны болеутоляющими средствами. Ваши работники вернулись домой и сейчас они сооружают носилки. Вас поднимут в гору в вашем "Лэндровере" на этих носилках, а в деревне перенесут в мою машину, где сиденья откидываются и можно лежать. У нас впереди восемьдесят миль пути, я позвонил, чтобы скорая помощь встретила нас на полдороге, или где получится.
Если повезёт, вы будете в больнице к полуночи.
И вот меня вынесли на самодельных носилках и повезли вверх по ухабистой дороге в Друимфиаклах. Никогда не забуду этого пути по заброшенной и пустой в то время дороге. В деревне меня перегрузили со всевозможными предосторожностями из "Лэндровера" в машину доктора. Это было долгое путешествие в ночи, то ли от боли, то ли от морфия, а может и от того и другого вместе я стал очень говорлив, помню, я очень много болтал. Помню также, что доктор ехал очень быстро ивесьма умело. Мы встретились со скорой помощью в нескольких милях к западу от Инвермористона. Я попросил ещё дозу морфия на последний отрезок пути, но мне мягко, но решительно отказали. В больницу в Инвернесс я прибыл в час ночи.
