Гейвин Максвелл - Лети к своим собратьям, ворон
Было холодное утро с мелким дождичком из серых небес, фотографировать было плохо. Самому президенту нездоровилось, но нас зато приветствовала его исключительно привлекательная молодая личная секретарша, которая чувствовала себя так же свободно в резиновых сапогах и протекающих лодках, как она, очевидно, вела себя на протокольных и государственных мероприятиях. Она провела нас к солоноватому озёрку в нескольких стах метрах от дома, которое было похоже на место проведения какого-либо сельского карнавала. Там было несколько искусственных островков, точками выделявшихся на поверхности озера, а на них под сумрачным небом трепыхались многоцветные флаги и цепочки красных с белым вымпелов и лент. Вся композиция отдавала чуть ли не сюрреализмом, так как островки были украшены белыми рёбрами китов, а на вершине одного из них стоял гигантский позвонок. Из-за воды доносилось слабое потрескивание деревянных флюгеров, вертевшихся на ветру, и всюду по кромке островов и на воде, окружавшей их, виднелось черно-белое оперение десятков гаг. Все составляющие этой картины имели, казалось, так мало отношения друг к другу, что мне вспомнились полотна, скажем, Иеронима Босха.
Пока мы тащились от берега в ветхой плоскодонке, в которой над рыбинами плескалась дождевая вода, молодая дама стала рассказывать историю колонии.
- Президент, - говорила она, - сам не интересуется коммерческой стороной дела.
Это можно назвать частью его сада, который находится рядом с домом, и ему захотелось для интереса и ради красоты завести здесь гаг.
Затем она настояла на том, чтобы сесть на весла, и стала грести короткими мощными гребками.
- Ему говорили, что это будет довольно трудно, так как вон там, менее чем в миле отсюда, находится колония в Бессастадире, которая существует уже несколько сот лет, а гаги очень любят привычные вещи. Г-н Кристианссен, наверное, свозит вас в Бессастадир после того, как посмотрите нашу колонию. Во всяком случае, президент решил попробовать, и три года тому назад он построил эти островки на озере, установил здесь флажки и всё прочее. Ну а сейчас наверняка можно сказать, что сотни две пар у нас уже есть, и их всё прибывает. Здесь в общем-то места хватит не больше, чем на три-четыре сотни пар, и мы считаем, что предел наступит где-то года через два-три.
Лодка причалила к берегу островка величиной метров в тридцать-сорок, и мы вышли из лодки.
- А теперь осторожно, - предупредила она, - двигайтесь спокойно и старайтесь не тревожить их.
В действительности же, их не так-то просто оказалось потревожить: селезни отошли от берега всего лишь на несколько метров, а несколько уток совсем рядом с нами лишь нехотя покрякивая сошли с гнёзд и стояли рядом, поглядывая на нас.
Весь остров был усеян искусственными гнездилищами, сделанными большей частью из каменных плит. Из них были сооружены как бы комнатки чуть больше по размерам, чем гаги, некоторые были с крышей, другие - без, но у всех у них не было передней стенки. Мы медленно прошли мимо них, и совсем немногие из наседок вообще пошевелились. Яйца у них уже подходили к сроку, и они отлучались с неохотой.
Всё это показалось мне до смешного просто: несколько каменных плит, несколько тесёмок и клочков яркой хлопчатой ткани, - и вот вам гагачья колония. Я заинтересовался, неужели это действительно всё.
От Бессастайора мы проехали чуть больше мили по травянистым полям, и у основания всё того же длинного плоского мыса и на нём самом, но в особенности на прибрежной его стороне располагалась колония гаг фермы Бессастадира. Мы вышли из машины, перелезли через забор и пошли по кочковатой траве, каждая из кочек была размером с футбольный мяч. Здесь не было ни флагов, ни лент, единственным видимым признаком пребывания человека в колонии был одинокий мертвый ворон, болтающийся на шесте, что было почти незаметно на таком огромном пространстве.
Вскоре мы стали замечать гаг-наседок, расположившихся глубоко между кочек, вначале они попадались то тут, то там, а затем их становилось всё больше и больше, а на краю полуострова почти негде стало ступить ногой.
- Никто не знает, сколько лет этой колонии, - сказал г-н Кристианссен, - но она очень старая, может быть, ей даже тысячу лет. Вот почему она по-прежнему процветает без обычного в таких случаях человеческого вмешательства, но она не даёт и малой доли того, что здесь можно было бы взять. Хозяин болеет всю весну и лето, и не смог найти никого, кто бы взялся за эту работу. И в прошлом году у него были трудности. Я не знаю, сколько пуха соберут в этом году, но могу привести вам цифры прошлого года.
Он вынул из кармана записную книжку и полистал её.
- Вот: 30 кг очищенного пуха. Чтобы собрать килограмм, надо 60 гнёзд, так что это значит по крайней мере 1800 пар гаг. Он собирал пух дважды, один раз в середине периода инкубации и ещё раз после того, как молодняк ушёл из гнезда.
Вашими деньгами пух стоит около 20 фунтов за килограмм, так что он выручил 600 фунтов стерлингов с этой колонии. Думаю, что и в этом году он соберёт столько же всего лишь за два дня работы. Неплохо - 300 фунтов в день, а? Однако я считаю, что при надлежащем ведении хозяйства в этой колонии доход можно довести до 1000 фунтов в год. Мне очень интересно, сумеете ли вы сделать это в Шотландии,- это был бы совсем новый промысел для редкого у вас там населения. Странно, почему этим не занялись раньше, тем более, что вы считаете, что именно англичане научили исландцев ценить гагачий пух и делать его доходной статьёй, когда их торговые корабли впервые появились здесь в четырнадцатом веке.
Я уже стал высчитывать, сколько пар гаг сможет вместить остров Кайлиакин при такой концентрации. Я уже мысленно видел, как трепыхаются флаги, а гаги уже ссорятся из-за места на каждом из квадратных ярдов его поверхности. Мечты!
Утром мы поехали на машине далеко на север, чтобы встретиться с легендарным д-ром Финнуром Гудмундсоном, это около пятисот миль до его крепости на острове Хрисей. Ехали мы медленно, и не только потому, что не очень доверяли нанятой нами "Кортине", но и потому, что в обе стороны было на что посмотреть, у нас было так много новых впечатлений.
Расстояния казались огромными, так как дорога следовала глубоким изгибам береговой линии западного побережья, огибая глубокие замысловатые впадины фьордов. В памяти остались четыре такие картины: от моря, громадные голые холмы темного цвета, почти лишенные растительности, вдруг резко спускались на узкую полоску ровной земли между ними и морем, где растут мелкие нежные яркие цветы; кони и овцы всех мыслимых (а иногда немыслимых) расцветок; и маленькая шагающая птичка, называемая исландским травником, чей непрерывный щебет наряду с более призывным и резким криком кроншнепа постоянно сопровождал нас словно оркестр в течение всей поездки. Птицы, птицы, птицы; в Исландии нет ни одного коренного млекопитающего или рептилии, кроме полярной лисицы, и даже её считают потомком тех особей, которые, беспомощные, попали сюда с плавающих айсбергов, отколовшихся от полярного ледового панциря. Иногда сюда таким же образом невольно попадают белые медведи, но они не выживают, и кроме лис на острове нет ничего, кроме немыслимых полчищ птиц и насекомых, нет даже лягушек, змей или ящериц, нет даже мышей среди сонма чудесных птиц, заполонивших всё это огромное и пустынное пространство. Всё время в поле зрения находятся вечные снега, ибо они начинаются на высоте двух-трёх тысяч футов над уровнем моря, а многие из гор превышают здесь пять тысяч футов, большинство из них обрывами подступает к морю.
Все они вулканического происхождения, это край огня и лавы, льда и ледников, земля, где всё вечно меняется, край, где воздух так чист, что отчётливо видны горы за сто миль вдалеке, и можно четко различить все архитектурные детали их структуры и инкрустации.
Пони и овцы - там водится 30000 пони в диком состоянии и почти миллион овец.
(Официально, кажется, считают, что их 850000, но это, вероятно, недооценка).
Пони были основным источником дохода от экспорта: только в Шотландию их ежегодно отправляли 20000 штук для работы в шахтах. Но теперь с наступлением эпохи механизации печальная участь шахтного пони, к счастью, ушла в прошлое. А исландские пони большей частью остались не у дел, за исключением собирающихся два раза в год овечьих клубов и клубов наездников, которые как грибы растут теперь в каждом селении. Теперь их больше не используют, и они стали, по правде говоря, в тягость для Исландии, хотя владеть ими в больших количествах - весьма почётно. А бараны чудесны, и не только из-за их необычного окраса и потому, что у них нередко бывает по три, а то и четыре рога, а также оттого, что они представляют собой древнюю породу, завезённую в Исландию из Скандинавии, может быть, тысячу лет тому назад.
Шерсть у них мягкая и шелковистая, как у шетландских овец, живут они, как будто бы, ничем, питаясь какой-то неприметной травкой среди лавового шлака на горных склонах. Они вездесущи, молчаливы и подозрительны. Единственные звуки здесь - это голоса птиц, нежные и призывные, звенящие как бы из детства и прекрасной утраченной пустоши.
