Темное дело - де Бальзак Оноре
— Ну, на этот раз он потерпит крах, — сказал Робер, откладывая газету.
— Против него все силы Австрии и России, — подтвердил Мари-Поль.
— Он еще никогда не воевал в Германии, — добавил Поль-Мари.
— О ком это вы? — спросила Лоранса.
— Об императоре, — ответили все трое.
Лоранса бросила на двух своих поклонников такой презрительный взгляд, что они смутились. Адриена же он привел в восторг. У отвергнутого поклонника вырвался жест радости, а горделивый взор его ясно говорил, что он-то уже ни о чем другом, кроме Лорансы, не помышляет.
— Посмотрите на него, — понизив голос, сказал аббат Гуже, — любовь заглушила в его сердце ненависть.
Это был первый и последний укор, полученный братьями. В ту минуту они оказались в своей любви ниже кузины, которая даже о блестящей победе при Аустерлице, два месяца спустя, узнала лишь из разговора старика д'Отсэра с сыновьями. Верный своему плану, отец хотел, чтобы его дети просили о восстановлении их в армии; им, конечно, присвоят прежние чины, и они еще могут сделать военную карьеру. Однако в Сен-Сине партия непримиримых роялистов решительно брала верх. Четверо молодых дворян и Лоранса подняли на смех осторожного старика, который словно чуял грядущие беды. Осторожность, пожалуй, не столько добродетель, сколько особое чувствование, присущее нашему уму, если только дозволено сочетать эти два понятия; но, несомненно, настанет день, когда физиологи и философы согласятся, что наши пять чувств являются своего рода оболочкой для быстрой и всепроникающей силы, исходящей от ума.
В конце февраля 1806 года, вскоре после заключения мира между Францией и Австрией, один из родственников Симезов, ходатайствовавший в свое время об исключении молодых людей из списков эмигрантов, а именно бывший маркиз де Шаржбеф, владения которого простираются от департамента Сены-и-Марны до департамента Об, человек, которому в дальнейшем предстояло дать им неоспоримые доказательства преданности, приехал в Сен-Синь из своего имения в своеобразной коляске, которую в то время в насмешку называли рыдваном. Когда этот жалкий экипаж появился у крыльца, обитатели замка, сидевшие в то время за завтраком, не могли удержаться от смеха; но, узнав лысую голову старика, высунувшуюся из-за кожаных занавесок рыдвана, г-н д'Отсэр назвал его имя, и все сразу встали, чтобы встретить главу рода Шаржбефов.
— Нехорошо, что он нас опередил; это нам следовало съездить к нему и поблагодарить, — сказал маркиз де Симез брату и молодым д'Отсэрам.
Одетый по-крестьянски слуга, правивший коляской, воткнул в грубый кожаный чехол простой извозчичий кнут, слез с высоких козел, кое-как прилаженных к кузову кареты, и хотел помочь маркизу выйти из экипажа; но Адриен и младший де Симез предупредили его, отстегнули полог фартука, державшийся на медной застежке, и извлекли старика, невзирая на его возражения. Маркиз уверял, что его желтый рыдван с кожаными дверцами — превосходный, удобнейший экипаж. Слуга с помощью Готара уже отпрягал пару крепких, упитанных лошадей с лоснящимися крупами; эти лошади, видимо, не только ходили в упряжке, но служили и для полевых работ.
— И вы не побоялись холода? Но вы прямо-таки рыцарь былых времен, — сказала Лоранса своему престарелому родственнику, беря его под руку, чтобы проводить в гостиную.
— Не вам же навещать такого старикашку, — не без лукавства ответил он, желая упрекнуть своих молодых родственников.
«Зачем он приехал?» — думал г-н д'Отсэр.
Господин де Шаржбеф, любезный шестидесятисемилетний старичок на тощих ножках, в светлых коротких панталонах и узорчатых чулках, пудрил волосы, носил кошель для косички и длинные букли. На нем был суконный охотничий костюм зеленого цвета с золотыми пуговицами и таким же галуном. Этот наряд, тогда еще бывший в обиходе у старых людей, очень шел ему, ибо лицом он слегка напоминал Фридриха Великого. Он никогда не надевал треуголки, чтобы не стереть полукруга, выведенного на его лысине слоем пудры. Правой рукой он опирался на трость с ручкой в виде клюва, причем держал в той же руке и шляпу, — манера, достойная Людовика XIV. Почтенный старец снял с себя шелковую душегрейку и погрузился в кресло, держа между коленями треуголку и трость, и принял позу, секретом которой владели только щеголи двора Людовика XV; она давала возможность играть табакеркой, а у таких людей табакерка всегда — драгоценная безделушка. И действительно, маркиз извлек из жилетного кармашка, прикрытого клапаном с вышитыми золотыми арабесками, роскошную табакерку. Взяв таким же очаровательным жестом понюшку и предлагая табаку всем желающим, он окинул общество ласковым взглядом и заметил, какое удовольствие доставляет его приезд. Тут он, по-видимому, понял, почему молодые эмигранты пренебрегли долгом вежливости по отношению к нему. Он, вероятно, подумал: когда люди поглощены любовью, им не до визитов.
— Мы вас так не отпустим, вы должны погостить у нас несколько дней, — сказала Лоранса.
— Никак нельзя, — ответил он. — Если бы события так не отдалили нас друг от друга, — ибо вы ведь преодолевали гораздо большие расстояния, чем то, которое разделяет нас, — вы знали бы, милая деточка, что у меня есть дочери, невестки, внучки, внуки. Все они встревожатся, если я сегодня же вечером не вернусь, а ведь мне ехать восемнадцать лье.
— Лошади у вас прекрасные, — заметил маркиз де Симез.
— Да, но я еду из Труа, у меня вчера было там дело.
После положенных расспросов о семье, о супруге маркиза и о разных мелочах, которые в действительности никого не занимают, но к которым принято проявлять живейший интерес, г-ну д'Отсэру показалось, что марниз де Шаржбеф приехал с намерением предостеречь молодых родственников от какой-либо неосторожности. По мнению маркиза, времена сильно изменились и никак нельзя предвидеть, кем станет император.
— Что ж, он станет богом, — сказала Лоранса.
Добрый старик заговорил о том, что нужно идти на уступки. Слушая его рассуждения о необходимости покориться, которые произносились с той силой убежденья и авторитетностью, какие сам он никогда не вкладывал в эти доктрины, г-н д'Отсэр чуть ли не с мольбой смотрел на сыновей.
— А вы стали бы служить этому человеку? — спросил маркиз де Симез маркиза де Шаржбефа.
— Разумеется, если бы этого требовали интересы семьи.
Наконец старик в туманных выражениях намекнул на опасности, которыми чревато будущее; когда же Лоранса попросила его объясниться, он посоветовал молодым людям прекратить охоту, сидеть дома и вести себя тише воды, ниже травы.
— Вы все еще считаете гондревильские земли своей вотчиной, — сказал он де Симезам, — и тем самым вновь раздуваете страшную ненависть к себе. По вашему удивлению я вижу, что вы и не подозреваете о том, какие у вас есть в Труа недоброжелатели, — там ведь не забыли о вашем мужественном поведении. В городе без стеснения толкуют о том, как вы ускользнули от тайной имперской полиции, которая вас разыскивала, — одни вас за это хвалят, зато другие считают врагами императора. Иные прихвостни удивляются, что Наполеон так милостив к вам. Но все это пустяки. Главное — вы провели тех, кто считал себя хитрее вас, а люди низкого происхождения никогда этого не прощают. Правосудие в вашем департаменте находится в руках вашего врага Малена, у которого всюду свои ставленники, — даже среди правительственных чиновников; и его правосудие будет очень довольно, обнаружив ваше участие в какой-нибудь скверной истории. Любой крестьянин может затеять с вами ссору из-за своего поля, на котором вы случайно появитесь, ружья у вас будут заряжены, вы люди горячие, долго ли до греха. В вашем положении, чтобы не оказаться виноватым, надо быть тысячу раз правым. Я говорю это не без оснований. Полиция непрестанно наблюдает за округой, где вы живете, и держит в такой глухой дыре, как Арси, специального агента, чтобы охранять сенатора Империи от ваших козней. Сенатор боится вас и не скрывает этого.
— Но ведь это клевета на нас! — воскликнул младший де Симез.
