Отцы - Бредель Вилли

— Неописуема!

— Как это, неописуема? Хороша или дурна?

— Явилась сюда в одной рубашке, — желчно вырвалось у Паулины.

— В одной рубашке? — Старик расхохотался. — Ты сегодня расположена шутить.

Она повернулась и как вихрь подлетела к нему.

— Говорю тебе, эта бесстыжая стояла передо мной здесь, на этом месте, в ночной рубахе. Да! Да! В длинной ночной рубахе! Немножко вышивки вот здесь, а на животе серебряная брошь. Но в ночной рубашке, уверяю тебя. А толстая! Ходячий куль с мукой.

— Да, смешное зрелище, наверно.

— Еще бы не смешное! Я чуть не расхохоталась. Но дело ведь серьезное. Они любят друг друга. Представь себе, Людвиг и эта особа. Она называет его Луди. А вдруг у них дело зашло далеко? Подумать страшно. Я до сих пор никак не приду в себя. И как только мужчина может позариться на такую корову! И надо же, чтоб это был наш Людвиг. Боже ты мой, этакий битюг. Ты бы послушал ее, Иоганн. «Мы любим друг друга, фрау Хардекопф!» — и: «Мы передовые люди, фрау Хардекопф», «Когда мы совьем свое гнездышко, у нас будет вегетарианский стол, не так ли, Луди?» — и пошла, и поехала. Ты бы только посмотрел и послушал!

Старик Хардекопф сел, он хохотал так, что по щекам текли слезы, застревая в бороде.

— Смейся, смейся! — воскликнула Паулина. — Хотела бы и я смеяться! Но тут плакать надо! Плакать, говорю я тебе.

— И ты ее… ты ее выставила? — спросил он, вытирая слезы.

— Нет, она, слава богу, сама ушла. Очень скоро. — И фрау Хардекопф прибавила: — Надеюсь, эта особа не переступит больше порога нашего дома.

— Очень жаль! — воскликнул старик. — Очень жаль!

Глава четвертая

1

Сходное отталкивается друг от друга, разное, дополняя, тянется друг к другу. Люди сходного характера редко сохраняют беззаветную дружбу, еще реже — составляют счастливую супружескую чету. Брак Фриды Брентен был бы, несомненно, счастливее, уродись она, как ее братья, в отца, а не в мать. И все опять-таки обошлось бы, если бы Карл Брентен обладал ровным, терпеливым, мирным и умиротворяющим характером старика Хардекопфа. Но таких качеств у Карла и в помине не было. Как раз наоборот. Он был горяч, самолюбив и своенравен и совершенно не терпел никакой власти над собой, никакой узды. А Фрида Брентен, со своей стороны, желала вести дом по собственному разумению. В результате, в противоположность семье Хардекопфов, семейная жизнь Брентенов в первые годы походила на затяжную войну, упорную, ожесточающую обе стороны и подрывающую любовь.

Кровати супругов стояли рядом посреди комнаты, образуя широкое общее ложе; справа и слева от него стояли ночные тумбочки. В первые годы семейной жизни Брентенов тумбочка Фриды играла зловещую роль. Однажды, когда Фрида рассердилась на мужа, она в гневе решительно раздвинула кровати и поставила между ними свою тумбочку. Карл сначала поворчал по поводу «новой моды», но затем лег спиной к жене и, свернувшись как еж, захрапел. Но вот прошло несколько дней, и разъединяющая кровати тумбочка перекочевала на старое место. Карл Брентен, укладываясь в этот вечер спать, счел за благо сделать вид, что ничего не заметил. Но мир, восстановленный в супружеской постели, длился обычно недолго. Вспыхивала новая ссора — и тумбочка немедленно, словно пограничный столб, вклинивалась между кроватями.

В эти первые годы супружества Карла и Фриды Брентен мелкие стычки нередко перерастали в жестокие сражения, а сражения — в изматывающую позиционную войну. Фрида, давно уже тайно проклиная тумбочку, все же в первом порыве гнева, как только она чувствовала себя обиженной, ставила ее между кроватями. Не раз бывало, что она при этом плакала, но она видела в тумбочке свое единственное оружие. Она боролась ожесточенно, хотя победы одерживала редко. Очень скоро стало ясно, что превосходство сил, бесспорно, на стороне Брентена. Он был сильнее, он был беспощаднее. Не слишком влюбленный, эгоист, и к тому же еще упрямый, он не замечал холодности, которую Фрида, желая проучить супруга, напускала на себя. И еще одно преимущество: деньги были у него. А деньги, как известно, во всех войнах, в том числе и в войнах супружеских, могущественное средство, которое никак нельзя недооценивать.

Мамаша Хардекопф всячески подзуживала дочь, уговаривала ее не сдавать позиций и этим лишь ухудшала дело. Только когда она поняла, что зять ее, человек строптивый и упрямый, никогда не подчинится и что превосходство отнюдь не на стороне дочери, которая оказалась недостаточно гибкой и настойчивой («девчонка слишком рано выскользнула из моих рук»), у нее хватило ума в корне изменить тактику. Паулина посоветовала дочери делать вид, что она всецело покоряется мужниной воле, втихомолку же, соображаясь с обстоятельствами, умно, незаметно гнуть свою линию, — а муж пусть думает, будто верховодит он. И фрау Хардекопф, которая до сих пор не уставала перечислять недостатки зятя, вдруг обнаружила в нем на редкость хорошие и приятные свойства. Она хвалила его любовь к справедливости, его непринужденную веселость и жизнерадостность в обществе, его упорство, — ведь вот работает же он столько лет, и все на одном месте. Но даже у нее не хватило духа хвалить его за семейные добродетели. Он органически был их лишен. Однако теперь фрау Хардекопф смотрела сквозь пальцы на эту его слабость и на многое другое: на «рецидивы» кутежей, на грубые выходки, на его эгоистические привычки. Так удалось избегнуть самого худшего — семья не распалась.

2

Первого января Хардекопфы в тесном семейном кругу праздновали день рождения главы семьи: Иоганну Хардекопфу минуло пятьдесят девять лет. Дирекция верфей, где он проработал двадцать пять лет, преподнесла ему ко дню рождения диплом. Товарищи по работе собрали деньги и заказали юбилейный адрес в раме и с надписью: «Нашему испытанному, славному товарищу». На заднем плане — восходящее солнце, на переднем — две сплетенные в рукопожатии руки: символ солидарности. Районное правление социал-демократического избирательного ферейна прислало поздравительную телеграмму, которой Хардекопф особенно гордился. Сыновья преподнесли две большие картины в рамах: альпийский пейзаж с пастушеской хижиной и швейцарское озеро, окруженное снежными вершинами гор. Подобно тому как Карл Брентен ни о чем так не мечтал, как увидеть Париж, Хардекопф страстно желал побывать когда-нибудь в Швейцарии. Еще в юности в старом Народном театре на Штейнштрассе он смотрел как-то «Вильгельма Телля»; волшебные декорации с горными озерами и розовыми на закате вершинами произвели на него неизгладимое впечатление. Он даже позавидовал автору, который сумел воспроизвести все это великолепие, не подозревая, что и тот никогда не бывал в Швейцарии. Увидеть когда-нибудь Альпы стало с тех пор мечтою жизни Иоганна Хардекопфа. Таким образом, преподнесенные ему картины были подарком, так сказать, «со значением». Фрау Хардекопф связала теплые напульсники, так как муж часто жаловался, что у него зябнут руки. Дочь и зять собрались с силами и купили дорогую хрустальную вазу для фруктов. Отныне эта ваза стала украшением дома стариков.

Вечером в честь торжественного события они вчетвером пошли в театр.

Фрида Брентен щеголяла в горжетке, муфте и шапочке из рыжего лисьего меха. Изумленному мужу Фрида наплела, что все это она купила за пять марок у своей приятельницы. Карл удовлетворился этим объяснением и даже был горд женой, умевшей так шикарно одеться на более чем скромные средства. Сам он был в темном пальто и черном котелке. Ему казалось, что вид у него на редкость солидный и внушительный, но он явно проигрывал рядом со стариком Хардекопфом, надевшим черную мягкую широкополую шляпу, которая очень шла к его серебряным кудрям. Бабушка Хардекопф была в белом ажурном шерстяном платке и в длинном, почти до пят, зимнем пальто.

— А что сегодня ставят? — спросил Карл Брентен по дороге в театр.

— «Рыбачку с Штейнштрассе, — ответил Хардекопф. — Идет уже полтора месяца и с большим успехом.