Отцы - Бредель Вилли

— Кто, мама?

— Кто? Твой муж!

— О боже, есть о чем беспокоиться! Только бы с ним ничего не случилось.

— Он еще там?..

— Да, я очень волнуюсь.

— …И что ж вы думаете, она сказала, закончив уборку моей комнаты? «Если вам понадобится грелка, сударь, вы позовите меня».

Девушки взвизгнули. Зал аплодировал.

— Пошляк! Не понимаю, как мог Карл пригласить такого! — сказала Фрида.

К столику Хардекопфов подошел Отто. Он обвязал шею носовым платком, чтобы бумажный воротничок не промок от пота.

— Где Карл? — спросил он.

— Зачем он тебе нужен? — поинтересовалась мать.

— Пора бы опять потанцевать.

— Отдышись немного. У тебя вид, словно ты только что из парной бани.

Отто пошел искать Карла. Мать крикнула ему вслед:

— Смотри не пей лишнего, слышишь, Отто!

Комик в заключение спел куплеты. Фрау Хардекопф шепталась с мужем.

— Ну, что могло с ним случиться? — недовольным тоном спросил старик Хардекопф.

— Я на твоем месте пошла бы взглянуть.

Трубы есть у нас сточные

И еще — скажу точно я —

Трубы газопроводные,

Трубы водопроводные,

Да советник окружного суда,

Господин Труба…

Не слишком ли много труб, а?

Старик Хардекопф поднялся и пошел. Фрида с благодарностью посмотрела на мать.

— Я ужасно беспокоюсь. У него был такой плохой вид.

— Да что там, — возразила фрау Хардекопф. — Пьян, только и всего.

В ту минуту, когда куплетисту захлопали, Хардекопф и Брентен подошли к столику. Карл уже не был красен как рак, он был мертвенно-бледен. Но он улыбался, и шаг его стал тверже.

— Садись! — приказала Фрида. — Приди в себя. Ну и распорядитель!

— Брось язвить! — вскипел Карл, снова готовый к бою. — Чего ты от меня хочешь? Что особенного случилось?

Когда Карл, спокойно посидев у столика, пришел в себя, Фрида спросила, не лучше ли ему, и тут же добавила:

— Если чувствуешь себя бодрее, не теряй времени, пойди извинись перед Алисой, иначе не избежать неприятностей от родственников.

— Что такое? Почему? — удивился Брентен. — Что я сделал?

— Ты мешал ей петь. Двигал стульями, разговаривал. Она мне уже жаловалась.

— Разве ей неизвестно, что я отравился?

— Что?! — испуганно воскликнула Фрида. — Ты отравился?

— Конечно, я отравился.

— Да что же ты такое ел, бога ради? — взволновалась Фрида.

— И ты еще спрашиваешь? — удивился он. — Съел бутерброд с колбасой, который ты мне дала. От него мне и стало дурно.

— Ты окончательно спятил! — Фрида, горя негодованием, отвернулась. — Уговори себя еще в чем-нибудь! Смешно! Отравление пивом у тебя, и ты, видно, еще не протрезвился. Немедленно поговори с Алисой, слышишь? Иначе пойдут бесконечные суды-пересуды. Беда прямо, что мы сидим возле сцены.

Карл ничего не ответил. Он размышлял. Он искренне не мог себе представить, когда и как он помешал Алисе, да еще обидел ее, он — распорядитель! Нет, это невозможно! Или?.. Он вдруг вспомнил о «завывании». Неужели он сказал это вслух? Ужасно! Алиса, наверно, никогда больше не выступит в «Майском цветке». Уж кому-кому, а ему, распорядителю, не следовало бы позволять себе такую вольность.

Он почувствовал себя свежее и решил поговорить с Алисой.

Пауль Папке, кривляясь и важничая, объявлял с эстрады:

— Милостивые государи, следующий номер нашей программы — «Кайзерский вальс» Иоганна Штрауса. Только для молодежи, перевалившей за сорок. Предупреждаю: теперь танцуют только те, кто начинает счет с сорока. Тридцатидевятилетних просят воздержаться! Пожалуйста, господин капельмейстер.

Все нашли это необыкновенно остроумным, захлопали и засмеялись; раздались первые такты штраусовского вальса, казалось, приглашавшего стариков размять косточки.

— Не станцуем ли, фрау Паулина? — галантно предложил Хардекопф.

— Пригласил бы ты лучше Рюшер, Иоганн. Осчастливишь ее на целую неделю. А потом попляшем и мы с тобой, на весь танец у нее все равно пороху не хватит.

Иоганн Хардекопф поднялся и подошел к фрау Рюшер.

— Разрешите?

— Ой, нет, да это же невозможно, господин Хардекопф!.. Мне танцевать?.. Нет, нет! Мои старые кости!..

— Ну, живей! — приказала фрау Хардекопф. — Не ломайся, как старая дева, подымись — и марш!

— О-ох! — клохтала фрау Рюшер, красная, как пион. — Нет, подумайте!.. О-ох!.. Да пойдет ли у нас, господин Хардекопф?

Но она уже поднялась и положила руку ему на плечо. Вступительные такты кончились и перешли в ритмическую рыдающую мелодию вальса; в первой паре закружились по залу Иоганн Хардекопф с фрау Рюшер. Публика захлопала. Раздались возгласы:

— Поглядите на Хардекопфа!.. Как прямо он держится!.. Как это у них ловко выходит!.. А красив старик!.. Здорово, Хардекопф!.. Великолепно!.. Браво!.. Браво!..

Фрау Рюшер, судорожно вытянувшись и тесно прижавшись к своему кавалеру, вприпрыжку кружилась с ним по залу. Голову она низко склонила к его плечу, можно было подумать, что она старается спрятаться за спину Хардекопфа, но это ей не вполне удается.

— О-о-ох, господин Хардекопф!.. О-о-ох, не могу больше!.. Запыхалась совсем. Не могу… больше!

Хардекопф отвел ее к столику.

— И как это вы, господин Хардекопф, еще можете! Как молоденький! А я… о-о-ох, никак не отдышусь.

Поднялась фрау Паулина.

— Ну, а теперь попляшу я!

Чета Хардекопфов была теперь в центре внимания: молодежь стояла вокруг и весело смотрела на них. Хардекопф, несколько опьяненный похвалами, кружился и вправо и влево, а жена его сразу же улавливала каждое его движение и с улыбкой смотрела на него снизу вверх. Когда отзвучал последний аккорд, он предложил ей руку, наклонился, чтобы она могла расслышать, так как в зале гремела буря аплодисментов.

— Ну, Паулина, — шепнул он, — выходит, не так уж мы стары, а?

Она ответила с благодарной улыбкой:

— Ты, во всяком случае, несокрушим!

— А все хороший уход, Паулина. И любовь, которая не ржавеет.

Между тем Карл Брентен подошел к столику, где сидели Штюрки и Штримели. Увидев, что он идет к ним, Алиса круто повернулась к нему спиной. Он сел и глубоко вздохнул.

— О боже, это могло плохо кончиться! — простонал он.

— Что с тобой, Карл? — спросил Густав Штюрк.

Карл на вопрос не ответил. Он продолжал страдающим голосом:

— Не очень-то чутко со стороны Алисы, надо признаться!

Алиса навострила уши, бросила на него взгляд через плечо и пренебрежительно сказала:

— Так, так, легко ездить на обратных!

— Какое там «ездить на обратных»! Я сказал: что «завою, как собака на луну», — до того мне было дурно.

— От чего же это? — из вежливости спросил Густав Штюрк, хотя он и сам мог легко ответить на этот вопрос.

— От этой отравленной колбасы!

— Что! От чего? — воскликнула Алиса и повернулась к Карлу.

— Ну да. Отравился этой ужасной колбасой. Думал, в самом деле отправлюсь к праотцам.

— О боже! — вскричала в ужасе Алиса и подскочила к Карлу. — Милый, милый дядечка Карл, ты отравился? Возможно ли? Нет, вы только посмотрите на него, — кричала она, обращаясь ко всем сидящим за столиком, — посмотрите, какой у него больной вид, на лбу выступил холодный пот! Ах, милый мой, а я-то тебя, значит, ни за что ни про что ругала! — И Алиса, обняв дядюшку, гладила его, горевала и причитала, словно он ежеминутно мог испустить дух в ее объятиях.

За соседним столиком начали прислушиваться. И за другими столами публика забеспокоилась; всем хотелось узнать, почему певица так убивается. Вскоре по залу уже передавалось из уст в уста:

— Наш распорядитель Карл Брентен отравился колбасой. Положение серьезное! Карл Брентен опасно заболел! Карл Брентен чуть не умер! У него ужасный вид! В лице — ни кровинки!