Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен
Я ощутила на своем лице его прокуренное дыхание – не самое приятное из ощущений. Он провожает меня до выхода, его ладонь на моем плече, он возвращает мне мой блокнот.
– Это стихотворение… вы сказали, что оно заслуживает публикации… кому я должна послать его? Вы не могли бы… если вы не шутили… дать это кому-то…
Он делает шаг назад, рука его соскальзывает с моего плеча. Но я смотрю на него, сосредоточив в этом взгляде всю свою красоту.
– Вы уже хотите публикации?
– Только если заслужила ее. Но если вы раздумали…
Моя рука сама вырывает из блокнота нужную страницу и протягивает ему. Он неохотно берет ее, затем возвращает мне и просит написать на ней мой адрес. Мы стоим в передней, возле кухонной двери стоит высокий молодой человек, на руках у него маленькая девочка. Ее лицо мокро от слез, она приглушенно всхлипывает и тянет к нему руки, но он не обращает на это внимания и продолжает разглядывать меня, сжимая в руках листки с моими стихами.
Огромная женщина открывает дверь своим ключом, уходит, окидывает нас пронзительным взглядом и быстро хватает малышку. Через открытую дверь я вижу задний двор и двух подростков, надувающих футбольный мяч. На улице – обычная сумасшедшая толчея. Сделав несколько шагов и не в силах побороть свое любопытство, я украдкой проделываю обратный путь.
– Простите меня за этот вопрос, но… сколько у вас детей?
Он быстро поворачивается:
– Двое. А что?
– Ничего. Я просто…
По лестнице бесшумно крадется к нам маленькая бесцветная мышка в очках. Возможно, именно та, что владеет ключом к новому художественному языку. Мне к лицу роль прорицательницы, и мой вердикт таков – мышку ждет почетный провал, тем не менее оставляющий надежды на будущее. Моим собственным достижением я могу считать ломоть белого сыра, сумрак хлебных полок и бакалейную лавку – истинное место моего пребывания, где я всегда чувствую себя как дома. Впрочем, это и есть мой дом. В ту минуту, когда я это описываю, во мне разливается тепло. Смотреть на все это широко раскрытыми глазами, не бояться выставить сокровенную часть своей души напоказ, копать все глубже и глубже, докапываясь до самой сердцевины проблемы, если ты знаешь, что проблема есть. Прощайте, изменчиво меняющиеся облака. Он прав. Но что я буду делать без этого «изящества», волшебного слова, которое так выручает меня в затруднительном положении? «Дряхлая змея на скале, старая, дряхлая, и сбившаяся с пути».
Я должна найти замену.
А тем временем ломоть сыра со страниц моего рассказа перебрался в реальную жизнь. Вот он, отец большим ножом отделяет его от круга, милое его лицо выглядит усталым, кипа съехала на затылок, он высок и по-прежнему строен. Предметы, знакомые с детства, здравствуйте. Помогите мне прийти в себя – и вы, буханки хлеба и халы, и вы, бисквиты и печенья, и ты, копченая рыба, и вы, банки с джемом, окружите, обнимите меня, мне так нужна ваша поддержка. А папа тем временем перебрасывается с маленькой крикливой покупательницей, страдающей от варикоза и вступившей в смертельную схватку с длинной полоской чеков. Я тихонечко проскальзываю к нему и стою за его спиной среди бочонков с пивом и коробок с моющими средствами. Мама в очках, прищурившись, пишет новые цены на этикетках поверх старых.
– Опять цены растут?
– Ах, Диночка, как хорошо, что ты зашла. Аси звонил. Он пытался узнать, где ты и что с тобой.
Папа уже обнимает меня, поглаживая по спине. Покупатели подождут.
– Потише, полегче, – говорит мама. – Ты испачкаешь ее платье.
– Я куплю ей другое, не хуже. Ну так что он тебе сказал?
– Кто?
– Ну этот… писатель. Как там его зовут…
– Дай ей перевести дух, – говорит мама.
– А как ты об этом узнал?
– Аси сказал нам.
Моя дверь в квартире никогда не закрывалась ни на ключ, ни на крючок, даже в ванную они врывались без стука, как, впрочем, и в спальню. В моих шкафах для них не было секретов, ничего интимного, личного, неприкосновенность личной жизни не существует, уединиться я не могу даже сидя в туалете, я открыта для них всегда, для их сокрушительной любви, для всепоглощающей и неутолимой жажды в любую секунду знать, где я и что со мной. Как я могу обижаться на них за это? Да я просто обязана навещать их, хоть ненадолго, каждый день – ведь и всего-то они хотят знать наверняка, что дочь их жива и здорова, а не превратилась в дым при очередном теракте.
– Ну так и что же он сказал? Понравилось ему?..
– Да… более или менее… кое-какие замечания… но… скорее да… а в целом…
– Отстань от нее, – говорит мама. – Госпожа Гольдер ждет своего чека. Не заставляй ее нервничать.
Он целует меня и возвращается в лавку.
– Хочешь, чтобы я тебе помогла, мама?
– Нет, дорогая, абсолютно нет. Садись и переведи дух. Сейчас я тебе приготовлю чего-нибудь поесть. Одну минуту, хорошо? А пока разыщи Аси. Он уже успел позвонить сегодня трижды. После двенадцати должен приехать его отец.
– Я знаю.
– Позвони ему, пожалуйста, прямо сейчас. До полудня он будет на работе. Мы обещали, что ты позвонишь сразу, как только появишься.
– Хорошо.
Я сажусь на ящик с пивом, чувствуя себя так, словно у меня только что вырвали зуб.
– Хочешь, я сама наберу номер?
– Подожди чуть-чуть, хорошо?
– С тобою все в порядке? Пошли, я сейчас приготовлю чай…
– Можно я посижу еще минуту?
– Его отец прибывает сегодня в три часа… ну вот мы и решили, что пригласим вас втроем на ужин, и тебе не нужно будет самой возиться с этим. А мы наконец сможем его увидеть… ведь он, что ни говори, наш родственник… никто не понимает, как это до сих пор мы ухитрялись не видеть его. И само собой, я полагаю, ему тоже хочется встретиться с нами.
– Только не этим вечером, мама. Я думаю, он захочет побыть наедине с Аси. Они не виделись уже несколько лет…
– Но Аси уже решил…
– Может быть, ты перестанешь дразнить меня? Нет, нет… пожалуйста, не огорчайся, это я так… дай мне немного подумать… одну минуту…
Одну минуту, одну минуту…
Вернулся папа, он не в состоянии был дождаться своей очереди.
– Ну что, договорились? Вы ужинаете с нами сегодня вечером? И тебе ничего не нужно готовить.
И он возвращается в лавку.
Они намертво прилипают ко мне, полные тревоги, они беззастенчиво льстят мне.
– Нет, мама. Только не сегодня вечером. Как-нибудь в другой раз.
– Это ведь только для тебя. Разве дома у тебя есть что-нибудь на ужин?
– Есть. Соображу что-нибудь. Не беспокойся.
– Нам это не нужно, пойми. Это не для нас. Просто хотим тебе помочь. И не сомневаюсь, он тоже хочет увидеть нас всех вместе.
– Конечно, конечно. Захочет. Я приведу его. Но не сегодня вечером. Может быть, даже завтра.
– Может, на пасхальный вечер?
– Не думаю. Скорее всего, он захочет этот седер провести с Яэлью и внуками. Думаю, нам придется к ним присоединиться.
У мамы кровь отливает от лица.
– Надеюсь, это не означает, что на время седера ты хочешь оставить нас одних?
– Мы проводим его вместе с вами каждый год. Если нас не будет, это случится только раз. Да и то еще не окончательно…
Со мною что-то происходит. И разве может единственное дитя что-нибудь скрыть от беспощадно любящих глаз?
– Диночка, тебе нехорошо. Может быть, ты хочешь спуститься и прилечь?
Пожалуйста, милая, не могла бы ты заболеть, так чтобы мы могли уложить тебя в постель и, как в детстве, укрыть тебя, поправить подушку, а потом молча сидеть рядом, сидеть, держа тебя за руку, и сидеть, сидеть…
Я сижу безмолвно. Мне кажется, что я обратилась в камень.
– По-моему, звонит Аси, – говорю я.
Это Аси.
– Дина? Когда ты там появилась?
– Только что, Аси. Вот в эту минуту.
– Это заняло много времени?
– Нет, это длилось недолго.
– Ну и что он сказал?
– Потом, ладно?
– Ну, в одно слово.
– Все хорошо.
– В каком смысле?
– Позднее, хорошо?
– Мой отец приезжает сегодня.
