Темное дело - де Бальзак Оноре
— Если господа де Симезы здесь, — ответил кюре, — я готов отдать собственную кровь, готов рукой пожертвовать, чтобы их спасти. Но если допустить, что мадмуазель де Сен-Синь посвящена в их тайну, то, клянусь спасением души, она не обмолвилась об этом ни словом и не удостоила меня чести со мной посоветоваться. Теперь я очень рад, что она так свято сохранила их тайну, если тут действительно есть тайна. Вчера вечером мы, по обыкновению, до половины одиннадцатого играли в бостон, и все было тихо, как всегда; мы ничего не видели и ничего не слышали. В здешнем захолустье и ребенку не пройти без того, чтобы этого не заметили и не узнали, а за последние две недели тут не появлялось ни одного постороннего человека. Между тем одни только господа де Симезы и д'Отсэры уже составляют целый отряд в четыре человека. Старый господин д'Отсэр и его супруга покорны правительству, и они сделали все, что только было в их силах, чтобы убедить сыновей вернуться под родительский кров; еще третьего дня они писали им об этом. Если бы не ваше появление, ничто не могло бы поколебать во мне самой твердой уверенности, что они находятся в Германии. Между нами будь сказано, из всех обитателей замка одна только молодая графиня не отдает должного выдающимся достоинствам господина первого консула.
«Хитрец!» — подумал Корантен.
— Если молодых людей расстреляют — сами на себя пеняйте, — сказал он вслух, — теперь я умываю руки.
Он вывел аббата Гуже на лужайку, ярко освещенную луной, и при этом зловещем предупреждении внезапно взглянул на него. У священника был вид человека, который искренне расстроен, но крайне удивлен всем услышанным и ничего не знает.
— Поймите же, господин аббат, — продолжал Корантен, — что их права на гондревильское поместье делают их вдвое преступнее в глазах кое-кого, и это очень опасно, хоть этот человек и занимает подчиненное положение. Словом, я хочу помочь им и содействовать тому, чтобы они имели дело только с богом, а не с его угодниками.
— Значит, действительно существует заговор? — простодушно удивился кюре.
— Подлый, отвратительный, низкий и до такой степени противный благородному духу нашего народа, что вызовет всеобщее осуждение, — ответил Корантен.
— Ну, так мадмуазель де Сен-Синь не способна на низость! — воскликнул кюре.
— Господин аббат, — возразил Корантен, — знайте: у нас (это опять-таки между нами) есть явные улики ее соучастия, но для правосудия этих улик пока что недостаточно. При нашем появлении она скрылась... А между тем я заблаговременно послал к вам мэра.
— Да, но уж если вы так хотели их спасти, зачем было являться сразу же вслед за мэром? — заметил аббат.
Тут они посмотрели друг на друга, и этим было сказано все: оба принадлежали к числу тех проникновенных анатомов мысли, для которых достаточно легчайшего изменения голоса, взгляда, достаточно одного слова, чтобы разгадать человеческую душу, подобно тому как дикарь чует врагов по каким-то признакам, ускользающим от европейца.
«Я надеялся что-нибудь у него выведать, а только себя выдал», — подумал Корантен.
«Вот пройдоха», — подумал кюре.
Когда Корантен и кюре вернулись в гостиную, на старинных церковных часах пробило полночь. Слышно было, как растворяются и захлопываются двери комнат и шкафов. Жандармы потрошили постели. Перад, с присущей сыщикам сообразительностью, залезал всюду и все перерывал. Этот разгром вызывал у преданных слуг, по-прежнему стоявших неподвижно, и ужас и негодование. Г-н д'Отсэр обменивался с женой и мадмуазель Гуже сочувственными взглядами. Все обитатели замка бодрствовали, их побуждало к тому какое-то жуткое любопытство. Перад спустился сверху и вошел в гостиную, держа в руках изящный ларчик из резного сандалового дерева, должно быть, привезенный некогда адмиралом де Симезом из Китая. Ларчик был плоский, размером с книгу in quarto [24]. Перад сделал знак Корантену и отвел его к окну.
— Нашел! — сказал он ему. — Этот Мишю, который предлагал Мариону восемьсот тысяч золотом за Гондревиль и собирался убить Малена, вероятно, холоп Симезов. Он, видимо, ради одних и тех же корыстных целей и угрожал Мариону и целился в Малена. Мне казалось, что у него могут быть какие-то убеждения, а на самом деле у него на уме было одно: он все пронюхал и, вероятно, явился сюда, чтобы предупредить их.
— Должно быть, Мален беседовал о заговоре со своим другом нотариусом, а Мишю, сидевший в засаде, услышал, что они упомянули имя Симезов, — сказал Корантен, развивая предположения своего коллеги. — Действительно, он не стал стрелять только потому, что надо было предупредить о беде, которая казалась ему страшнее, чем утрата Гондревиля.
— Он сразу разгадал, кто мы, — сказал Перад. — И тогда еще проницательность этого крестьянина показалась мне прямо-таки невероятной.
— Ну, это только доказывает, что он был настороже, вот и все, — возразил Корантен. — А впрочем, старина, не будем самообольщаться: от предательства всегда воняет, а люди простые чуют эту вонь издалека.
— Это только придает нам силы, — сказал провансалец.
— Позовите сюда арсийского вахмистра, — крикнул Корантен одному из жандармов. — Пошлем людей к Мишю, — пояснил он Пераду.
— Там Виолет, наш человек, — сказал провансалец.
— Но мы ушли, не получив от него никаких известий, — возразил Корантен. — Нам следовало бы взять с собою Сабатье, нас двоих мало. Вахмистр, — сказал он, увидев вошедшего жандарма, и остановил его, так что тот оказался между ним и Перадом, — смотрите не дайте себя околпачить, как только что околпачили вахмистра из Труа. У нас есть основания предполагать, что в дело замешан Мишю; ступайте к нему домой, присмотритесь там ко всему хорошенько и доложите нам.
— Когда мы задержали мальчишку и служанку, один из моих ребят услышал в лесу конский топот, и я послал четырех толковых молодцов вдогонку за неизвестными, — видно, кто-то намеревался там укрыться, — ответил жандарм.
Он вышел, и топот его лошади, донесшийся с мощеной дороги перед домом, вскоре затих.
— Итак, они либо пробираются к Парижу, либо решили вернуться в Германию, — мысленно рассуждал Корантен. Он сел, вынул из кармана куртки записную книжку, написал карандашом два распоряжения, запечатал их и знаком подозвал одного из жандармов.
— Скачите во весь опор в Труа, разбудите префекта и скажите ему, чтобы телеграф начал работать, как только рассветет.
Жандарм понесся вскачь. Смысл этого распоряжения и намерения Корантена были так очевидны, что сердца всех обитателей замка сжались. Но эта новая тревога явилась как бы лишь дополнением к терзавшим их мукам, ибо присутствующие не сводили глаз с драгоценного ларца. Переговариваясь между собой, агенты в то же время зорко следили за лихорадочными взглядами, которыми обменивались присутствующие. Какая-то ледяная злоба владела бесчувственными сердцами двух стражей, наслаждавшихся всеобщим ужасом. Человек, причастный к полиции, переживает все волнения охотника; но один напрягает свои телесные и умственные силы для того, чтобы убить зайца, куропатку или косулю, другой же делает это для того, чтобы спасти государство или монарха, чтобы получить щедрую награду. Следовательно, охота на человека настолько же превосходит своей сложностью и заманчивостью охоту на зверя, насколько человек выше животного. Кроме того, сыщику необходимо выполнять свою роль до уровня тех великих и важных интересов, которым он служит. Поэтому легко понять, даже и не будучи причастным к его ремеслу, что жандарму приходится вкладывать в это дело такую же страстность, что и охотнику, преследующему дичь. Итак, чем больше приближались эти два человека к истине, тем больше в них разгорался пыл. Однако их поведение, их лица оставались все такими же спокойными и холодными, а их подозрения, мысли, намерения — все такими же непроницаемыми. Но всякий, кто наблюдал бы, как проявляется особый нюх у этих двух ищеек, пустившихся по следам неведомых и скрытых от них фактов, всякий, кто понял бы чисто собачье проворство, которое помогало им находить истину путем мгновенной оценки тех или иных возможностей, тот признал бы, что тут есть от чего содрогнуться. Как и почему эти столь одаренные люди пали столь низко, когда они могли бы подняться так высоко? Какой изъян, какой порок, какая страсть так унизили их? Неужели человек рождается полицейским так же, как он рождается мыслителем, писателем, государственным деятелем, художником, полководцем, — с тем чтобы всю жизнь шпионить, как те всю жизнь думают, пишут, законодательствуют, рисуют или сражаются? В сердцах обитателей замка жило только одно-единственное желание: ах, если бы громы небесные поразили этих негодяев! Все жаждали возмездия. И не будь здесь жандармов, эти люди взбунтовались бы.
