Отцы - Бредель Вилли
4
Две недели фрау Хардекопф заменяла соседку: орудуя шваброй и тряпкой, она убирала обширные залы банка, мыла полы, подметала лестницы. Наконец фрау Рюшер объявила, что совсем поправилась и может работать. И опять она усталой, шаркающей походкой спускалась каждое утро по лестнице, скрючившись после болезни сильнее прежнего.
Другой соседке, Виттенбринкше, фрау Хардекопф, вероятно, не оказала бы подобной дружеской услуги. Виттенбринкша была ленива и неряшлива, а фрау Хардекопф ничего так не ненавидела в человеке, как лень. А кроме того, супружеская жизнь этих соседей была для нее загадкой. Виттенбринкша, по мнению фрау Хардекопф, лишена была женского достоинства, она и ее муж вели себя как животные, не как люди. От таких надо держаться подальше, говорила Паулина.
Тем горячей Паулина Хардекопф принимала к сердцу все, что касалось не щадившей себя и не щадимой другими Рюшер. После долгих уговоров ей удалось ввести Рюшер в сберегательный ферейн «Майский цветок». С тех пор она неизменно таскала ее с собой на все вечера ферейна. В старомодном темном платье, с маленьким пучочком волос на макушке, сложив на коленях костлявые, разъеденные мылом и содой руки, сидела Рюшер в одном из самых укромных уголков бального зала. Изумленными, счастливыми глазами разглядывала она смеющихся, довольных людей, весело кружившихся под легкие мелодии вальсов.
5
В один из декабрьских дней 1906 года в пивной, где обычно проходили заседания ферейна «Майский цветок», собрались все члены правления, чтобы закончить подготовку к предстоящему рождественскому балу и торжественной выдаче вкладов. В этот день произошло событие, всколыхнувшее весь ферейн. Кайзер распустил германский рейхстаг, не пожелавший вотировать требуемые правительством военные кредиты. В январе предстояли новые выборы. Роспуск рейхстага был неожиданным насильственным актом бряцавшего оружием цезаря, который при вступлении на престол посулил править в интересах социальной справедливости.
Совершенно понятно, что это событие шумно обсуждалось на заседании правления ферейна: ведь все члены правления были организованные социал-демократы. Председатель, Пауль Папке, орал с присущим ему театральным пафосом:
— Надо сказать, что попы держались блестяще. Речь Эрцбергера — выше всяких похвал! Вот это я называю: не склонять главы пред троном королей!
— Ох уж эти мне политики из попов, это самые опасные, самые ненадежные люди, — возразил владелец гастрономического магазина Эдуард Бреннинкмейн, серьезный, всегда несколько хмурый, уже немолодой человек. — Они только и думают, как бы что урвать для своей партии. Мало им, что иезуиты забрали волю в Южной Германии и хозяйничают в школах. Нет, попам доверять нельзя!
— Я того же мнения! — воскликнул Карл Брентен, у которого уже появились светло-русые, штопором закрученные кверху усики, от чего он немало вырос в собственных глазах. Благодаря чтениям, которые проводились в цехе, Карл знал все речи партийных лидеров по поводу законопроекта о военных кредитах. Ему было что сказать. Он выразил свое полное согласие с мнением Бреннинкмейна: речь Эрцбергера неискренна, туманна и елейна. Читая ее, так и видишь, какой отвратительный торг происходит за кулисами.
— Однако, товарищи, — с серьезным и важным видом обратился к членам правления Брентен, распорядитель по части развлечений, — это неожиданное событие весьма знаменательно. Оно, на мой взгляд, имеет для всех нас исключительное…
— Почему? — крикнул Пауль Папке, раздосадованный тем, что с ним не согласились. — Только, пожалуйста, без преувеличений! Без преувеличений!
— Отнюдь не собираюсь преувеличивать, — продолжал Брентен, — но предвыборная борьба будет весьма ожесточенной, поверьте мне. А уж на нашу партию все накинутся, как цепные псы. Быть может, эти выборы имеют большее значение, чем мы думаем. Быть может, мы стоим перед осуществлением наших целей. Если принять во внимание, что на последних выборах мы получили тридцать один процент парламентских мандатов…
— Голосов, — поправил Игельбринк, заместитель председателя.
— Хорошо, голосов, — согласился Брентен. — Следовательно, на предстоящих выборах мы вполне можем рассчитывать на большинство мандатов. И тем самым с теперешней системой было бы покончено.
И Карл Брентен умолк, обведя присутствующих взглядом победоносного полководца. Он знал, что его слова произведут впечатление; они и на него самого произвели впечатление, когда он их услышал сегодня от Луи Шенгузена, секретаря союза рабочих табачной промышленности. И он не ошибся. Лишь Пауль Папке плаксиво проворчал:
— А как же наш вечер в честь выплаты сбережений? А как же маскарад?
— А что с ними случится? — запальчиво ответил Брентен. — Вечера, само собой, состоятся. Почему бы им не состояться? А маскарад мы отложим. Если выборы будут в конце января, то перебаллотировка — в феврале, даже в начале февраля. Значит, в конце февраля мы устроим и маскарад.
— Быть может, это будет уже праздником нашей победы и свободы, — сказал Игельбринк, на которого слова Брентена, по-видимому, особенно подействовали.
— Я все-таки никак не возьму в толк, — начал опять Пауль Папке, — в чем заключается это «большое, исключительное значение». Правильно я цитирую, Карл?
— Неужели это так трудно «взять в толк»? — огрызнулся Брентен. — Я хочу сказать, что в ближайшие недели нам придется посвятить себя политической борьбе. Социал-демократическая партия стоит перед серьезной, решающей задачей. Все мы члены партии. Поэтому я думаю, что на некоторое время дела ферейна должны отойти на второй план и уступить место партийной работе.
— Правильно! — воскликнул Генрих Игельбринк.
Бреннинкмейн и Хардекопф тоже кивнули в знак одобрения. Пауль Папке поднялся.
— Та-а-к, да-да, понимаю. Конечно, все это необходимо. Крайне необходимо. Но меня — увольте. У меня столько дела, что голова кругом идет. Вы сами знаете… постановки сказок в театре… Кроме того, к праздникам готовят новые инсценировки «Парсифаля» и «Гугенотов». Да еще и «Риенци» в придачу. Я совершенно замотался, сам не свой. Так что от политической работы прошу меня освободить.
Неподражаемым жестом вытащил он из жилетного кармана золотые часы, и, когда крышка, щелкнув, отскочила, он сделал испуганное лицо и воскликнул:
— Боже ты мой, опять опаздываю. Многоуважаемые господа, дорогие друзья, вы меня извините, но у меня нет больше ни минуты времени… Прощай, Карл, прощайте! Да, что я хотел еще сказать… Как насчет субботнего ската — встретимся?
— А разве у тебя есть время?
— Постараюсь вырваться, постараюсь…
— Мы соберемся, — ответил Брентен, а Хардекопф подтвердил его слова кивком.
— Значит, я попытаюсь. Приду… Скорее всего… Буду! Непременно буду! — И Пауль Папке умчался в городской театр.
— Нам надо обсудить еще некоторые вопросы в связи с вечером выплаты сбережений, — начал Генрих Игельбринк, занявший место председательствующего Пауля Папке.
— Полагаю, — продолжал Игельбринк, — что мы наскоро организуем этот праздник, а затем до окончания выборов отложим все ферейновские дела.
— Правильно, — согласился Карл Брентен. — Известим всех членов ферейна, почему в ферейне на какое-то время приостановятся дела; надо, чтобы у каждого оставалось время для политической работы.
— Согласен! — сказал Игельбринк.
Затем обсудили, какой оркестр пригласить и какую сумму ассигновать на детские подарки, кого выпустить на роль затейника и каких исполнителей привлечь для художественных номеров. Ферейновский казначей Иоганн Хардекопф сделал свой отчетный доклад, распорядитель по части развлечений Карл Брентен сообщил о закупке хлопушек, бумажных шапок, елочных украшений и предметов, необходимых для убранства зала. Когда Брентен сказал, что купили елку высотой в семь метров, все шумно выразили свой восторг. И то, что Брентен договорился со своей племянницей Алисой, согласившейся исполнить несколько популярных арий из оперетт, таких, например, как «Кто нам верит» из «Цыганского барона» и «Меня называют сельской невинностью» из «Летучей мыши», — тоже было принято с усмешкой удовольствия.
