Отцы - Бредель Вилли

6

По воскресеньям Хардекопф обычно отправлялся вечером в «Вильгельмсхалле», ресторан с садом, где можно было посидеть, выпить дортмундского пива, послушать хороший оркестр. В одно из воскресений Хардекопф увидел у входа в сад тоненькую шуструю девушку; она, казалось, искала кого-то в саду. Хардекопф, желая выручить ее, сказал:

— Простите, фройляйн, вас кто-нибудь ждет в ресторане? Я как раз иду туда и… мог бы передать…

Она подняла на него глаза.

— В ресторане? Нет, моя подруга, понимаете… мы уговорились встретиться здесь, а она не пришла, но… Может быть, вы проводите меня? Одной мне неудобно…

Иоганн Хардекопф — ему уже было за тридцать — густо покраснел. Он смущенно смотрел на девушку. Из-под маленькой, плоской, украшенной искусственными цветами соломенной шляпки на него простодушно глядели светло-серые глаза.

— Вас… С удовольствием провожу, — пробормотал он.

— Большое вам спасибо, — ответила она.

Хардекопф бросился к кассе и купил два билета. Она протянула ему деньги.

— Что вы, что вы, — запротестовал он горячо.

— Непременно, сударь, непременно возьмите, — настойчиво требовала она.

Он отказывался. Они заспорили. Тогда Хардекопф вдруг сорвался с места и ринулся в сад. Она догнала его и засеменила рядом. Так шли они между рядами столиков. Хардекопф, верно, налетел бы прямо на раковину оркестра, если бы девушка не остановила его, указав на свободный столик. Хардекопф беспрекословно последовал за ней. И вот они сидят друг против друга. Она повторила, улыбаясь:

— Большое, большое вам спасибо!

Хардекопф упорно смотрел на музыкантов, игравших какой-то бойкий военный марш, и только время от времени искоса бросал взгляд на свою соседку. Но когда она повернулась к оркестру, он решился получше рассмотреть ее. Она была мила. Очень живое, приятное лицо. Все на ней блистало чистотой. Простая батистовая блузка в голубой горошек, с высоким кружевным воротничком, туго обтягивала маленькую грудь и очень тонкую талию. Она, видимо, почувствовала на себе его взгляд и быстро обернулась. Хардекопф опять впился глазами в оркестр.

— Вы, верно, очень любите музыку? — спросила она. Впервые взгляды их встретились, и они долго не отводили глаз друг от друга.

— Очень, — ответил он.

— Я тоже, — сказала она. — Удивительное совпадение!

Хардекопф растерянно посмотрел на нее. Смущенно крутил он свой белокурый ус, не зная вдруг, куда девать глаза. Он усиленно размышлял над ее словами: «Удивительное совпадение»…

Хардекопф заказал пиво. Когда они подняли кружки, девушка сказала:

— Меня зовут Паулина.

Хардекопф ответил:

— Меня — Иоганн.

Она с удовольствием отхлебнула из своей кружки и, утирая рот тыльной стороной руки, сказала:

— Клянусь, такого вкусного пива никогда еще не пила.

Иоганн заказал еще по кружке.

На эстраду вынесли большую цифру семь.

— Что теперь? — живо спросила Паулина.

Иоганн стал листать программу, лежавшую на столике.

— Номер семь… Вот… Опять военный марш «Легкая кавалерия» композитора Зуппе.

— Какого композитора? — переспросила Паулина.

— Зуппе. Так здесь написано.

— Зуппе? Странная фамилия, вы не находите?^[8]

Оба рассмеялись и снова отхлебнули по доброму глотку.

— Хорошо здесь, — сказала Паулина, окидывая взглядом сад, освещенный разноцветными фонариками и любуясь летним густо-синим звездным небом.

— А этот Зуппе варит неплохую музыку, верно?

Само собой, они опять дружно рассмеялись, опять чокнулись и выпили.

— Еще по кружке пива? — предложил Иоганн.

— У меня уже голова кружится, — воскликнула, смеясь, Паулина.

— Ну, что вы, — сказал Иоганн, у которого давно уже «закружилась голова».

— Надеюсь, вы проводите меня домой, да?

7

Вскоре Хардекопф ввел Паулину в «Майский цветок», и ферейн пришелся ей как нельзя более по душе. Тот, кто вступал в ферейн, становился частицей какого-то целого, приобретал знакомых и друзей, не был более одинок. Трудолюбие, скромность, бережливость и уравновешенность — всеми этими прекрасными свойствами Иоганн, по мнению Паулины, обязан был ферейну. Ревностнее, чем большинство новичков, принялась она откладывать деньги. Свои маленькие сбережения она доверчиво относила главному казначею «Майского цветка». Каждый пфенниг, который она могла сэкономить или выманить у Иоганна, перекочевывал в несгораемую кассу ферейна.

Осенью они поженились. Отец Паулины, долговязый, сухопарый рыбак, приехал из Бюзума познакомиться с зятем и поздравить молодую чету. Он выложил на свадебный стол пять двадцатимарковых золотых монет. Рыбу, которую он привез с собой, Паулина раздала соседям. Молодые супруги сняли во дворе многонаселенного дома на Штейнштрассе маленькую квартирку и в день свадьбы торжественно справили и новоселье. Гостями на свадьбе были отец Паулины, кое-кто из соседей и члены «Майского цветка».

Тихо и размеренно потекла жизнь. Иоганн Хардекопф работал уже не у Штюлькена, а на верфях «Блом и Фосс». Первого ребенка, девочку, родившуюся через год после их женитьбы, — что, по мнению фрау Паулины, было обязательным для всех порядочных людей, — назвали Фридой, в память умершей незадолго до того матери Хардекопфа. В следующем году родился мальчик, названный Эмилем, за ним последовали Людвиг и Отто, и, наконец, летом 1893 года родился младший сын, белокурый Фриц.

Жизнь Паулины Хардекопф протекала в семье и в сберегательном ферейне; жизнь ее мужа — на верфях, в семье и в том же ферейне.

Когда закон о социалистах был отменен и социал-демократическое движение вновь стало легальным, когда снова начали выходить партийные газеты и созываться предвыборные собрания, когда социал-демократы перестали быть в глазах закона преступниками, ферейны специального назначения, в их числе и «Майский цветок», можно было бы и распустить.

Немец охотно организует и очень неохотно разрушает свои творения. Основатели ферейна, строго придерживаясь указаний социал-демократической партии, создали легальный ферейн «Майский цветок». Правление было, так сказать, на короткой ноге с полицией, «Майский цветок» был занесен в официальный список ферейнов, был, таким образом, «зарегистрированным обществом» с собственным уставом, первый пункт которого гласил: «Ферейн «Майский цветок» ставит себе целью частые встречи его членов и насаждение бережливости, свойственной нашему народу». Правление ферейна, ежегодно избиравшееся общим собранием, было официально признанным «юридическим лицом», а члены ферейна, которые за десять лет политических преследований социалистов очень сблизились, действительно отводили душу на вечерах, гуляниях и экскурсиях, устраиваемых ферейном.

Было решено его сохранить. Политическая жизнь в нем, правда, все более оскудевала, все сводилось теперь к устройству всевозможных развлечений и насаждению бережливости.

Некоторые члены ферейна вскоре и вовсе отошли от политической работы в профессиональных союзах и в партии; ферейн поглощал почти весь их досуг. Хотя всем членам ферейна вменялось в обязанность состоять в социал-демократической партии, однако со временем на это условие стали смотреть сквозь пальцы. И «Майский цветок» зажил самостоятельной жизнью.

Глава вторая

1

Карл Брентен познакомился со сберегательным ферейном «Майский цветок» уже в ту пору, когда политика окончательно выветрилась оттуда и на первый план выступили развлечения и увеселения. Войдя в ферейн в мае 1901 года, Карл Брентен очень скоро стал одним из его ревностных членов; но время от времени, когда на него, по выражению фрау Хардекопф, «стих находил», он брался за старое и кутил ночи напролет в обществе веселых собутыльников. Тем не менее именно Брентену ферейн обязан был происшедшими там переменами.

После короткой размолвки Карл помирился со всеми родными, кроме сестры Мими и брата Матиаса. Сестра Софи и муж ее Густав Штюрк, — с недавнего времени тоже социал-демократ, — владевший маленькой столярной мастерской на Рабуазах, вступили в сберегательный ферейн. Вслед за ними и другая сестра Карла, Лизбет, со своей старшей дочерью Алисой, жизнерадостным существом, настоящей Брентен, тоже стали членами «Майского цветка». Отец Алисы, Феликс, бывший товарищ Брентена по кутежам, сидел в тюрьме; он растратил деньги своего патрона и пустился во все тяжкие. Вскоре после памятного кутежа Карл порвал с Феликсом Штримелем: как Брентен и ожидал, ему пришлось одному уплатить за разбитое зеркало — хорошо еще, что в рассрочку на десять месяцев. Такой низости он простить не мог.