Собрание сочинений - Сандгрен Лидия

* * *

Долорес довела его до метро и несколько раз повторила: центральный вокзал, отсюда всего несколько минут. У него не было никакого багажа? Точно? Он ничего не забыл в ресторане? Она чуть не вернулась, чтобы спросить, но он решительно покачал головой.

– Увидимся на похоронах, – сказала она, застёгивая шлем.

Уже на перроне Мартин вынул маленькую записную книжку Густава.

Пролистал до сВ и, затаив дыхание, набрал номер.

40

Лёгкий бриз раскачивал кроны яблонь, но воздух оставался плотным и горячим. Над блюдом со сладостями кружила назойливая оса. У Ракели вспотели ладони. Фредерика налила воды и велела им пить.

– Надеюсь, я вас не утомила всеми этими деталями, – сказала она.

– Всё в порядке, – ответил Элис так, как будто ей этот разговор был нужнее, чем им, а не наоборот. Он за два укуса проглотил печенье с малиновым джемом. – Но я не совсем понимаю, как это связано с Берлином. Она же сейчас в Берлине, да? У неё был роман с этим археологом? Что с ним было потом?

– Думаю, они никогда больше не встречались, – улыбнулась Фредерика. – Хотя откуда мне знать.

– А что было потом?

– А потом прошли годы. Вы тоже поймёте, как они проходят, а проходят они пугающе быстро.

Фредерика и Сесилия переписывались. Сесилия писала о будничных новостях и о семье, и только в виде исключения – о собственных мыслях и чувствах. Иногда упоминала о Густаве, преимущественно в том ключе, что она за него волнуется. Потом письма из Швеции стали приходить реже. Это совпало с тем, что Фредерика нашла новую работу и пребывала в процессе расставания с мужчиной, с которым прожила вместе несколько лет, поэтому письма, как и многое другое, откладывались на потом. И кроме короткого телефонного разговора сразу после рождения Элиса, известий долго не было, пока однажды, несколько месяцев спустя, Фредерика не получила открытку, типа той, которую шлют туристы, там был фрагмент ватиканской «Градивы». Не скажу, что меня держат в плену, писала Сесилия, но на выздоровление меня, похоже, заговорили. И ниже адрес загородной виллы.

Фредерика приехала в разгар лета. Ей пришлось взять себя в руки, когда она увидела женщину, вышедшую ей навстречу: худая, сгорбленная фигура, откровенно измождённое лицо, блуждающий взгляд. Хриплый, почти неслышный голос, Фредерике приходилось просить её повторять слова. Когда они гуляли по саду, Сесилия двигалась осторожно и медленно, как человек, которому очень больно. Они остановились в дальнем углу у врытого в землю небольшого заросшего мхом бассейна.

– Это место для фонтана всегда казалось мне странным, – произнесла Сесилия. – Логичнее было бы устроить его где-нибудь в центре. И выглядело бы круче, ведь чем круче выглядит, тем оправданнее само существование фонтана. А какой смысл устраивать фонтан здесь, где его никто не видит?

– Как ты? – спросила Фредерика.

– Ты же видишь, – легко ответила Сесилия. – Мама говорит, что у меня истощение. Я недосыпала и плохо чувствовала себя физически. Роды были довольно сложными. Считается, что мучения быстро забываются, а хорошее помнится долго – эдакий книксен человеческому восприятию от эволюции. Впрочем, акушерка, кажется, выразила это немного иначе. Она сказала что-то типа «совсем скоро ты об этом даже не вспомнишь». И я до сих пор жду, когда же наступит это «скоро». Я очень сильно этого жду. Мне до сих пор снится, что меня везут на этой каталке, я должна родить ребёнка и все вокруг считают, что моё состояние крайне опасно. А мне совсем не страшно, потому что я точно знаю, что это какое-то недоразумение: мне никого не нужно рожать. Я пытаюсь объяснить им это, но меня никто не слушает. Они все в отчаянии и требуют, чтобы я родила ребёнка, хотя я не беременна, – и я думаю, что делать, как мне это решить. А потом я обнаруживаю, что у меня огромный, просто гигантский живот: я стопроцентно беременна. И тут я просыпаюсь. – Она рассмеялась. – А кроме того, у Элиса колики, я воспринимаю это как наказание за мои грехи. Счастье, что Мартин так хорошо со всем справляется. Он действительно очень хорошо во всем разбирается. Гораздо лучше меня.

– У обоих твоих детей библейские имена, – произнесла Фредерика. А потом подумала, что вряд ли сказала бы это какой-нибудь другой подруге, если бы та вдруг рассказала ей что-то похожее.

– Я об этом не задумывалась.

– Ветхий Завет. Израильский пророк Илия и Рахиль, жена Иакова, после долгого бесплодия родившая ему двоих сыновей.

Они медленно спустились к воде, и Фредерика процитировала:

– «А женщине Он сказал: – Я мучительной сделаю беременность твою: в страдании ты будешь рожать детей. Ты будешь желать мужа, и он будет властвовать над тобой». Наказание Адаму, Еве и змею за то, что Ева съела запретный плод, открывший ей знание о добре и зле, и призвала к этому же Адама. И бог изгнал их из рая, велев возделывать землю, из которой они произошли.

Под ногами у них скрипели мостки. Сев на их край, Сесилия спросила:

– Если бы тебе пришлось выбирать между вечной жизнью в невинном раю и знанием, которое можно получить ценою труда и духовной жизни на земле, что бы ты выбрала? – Она свесила ноги, и под водой их бледная кожа приобрела янтарный оттенок.

– Труд на земле, – ответила Фредерика.

– Я тоже. Густав бы наверняка предпочёл рай. А Мартин… сложно сказать. Он бы встал одной ногой там, другой здесь, и никак не мог бы решиться. – Она немного помолчала. – Это проклятье: быть беременной, рожать, желать мужа. Это всё наказание за стремление к знанию.

Не глядя на Фредерику, она рассказала, что снова начала понемногу учиться, взялась за греческий. Это не должно быть уж очень сложно, раньше греческий и латынь входили в программу всеобщего образования, но теперь – она глубоко вздохнула – представления об образованности полностью изменились.

Они вернулись к дому, чтобы выпить кофе на веранде.

В чёлке у Мартина появились седые волосы, он выглядел уставшим. Держался как бы в тени, почти ничего не говорил и чаще всего смотрел на жену. Спросил, не холодно ли ей, положил ей под спину подушку, обнял за плечи, когда она что-то ему сказала. Ловко обращался с Элисом. В какой-то момент, когда он сидел на веранде, держа Элиса на руках, сын улыбнулся той случайной улыбкой, которая иногда появляется на лицах младенцев. И Фредерика заметила, что выражение лица Мартина тоже полностью переменилось: остановив взгляд на ребёнке, он так тепло и широко улыбнулся, что на щеках проступили ямочки.

– Давайте я его возьму, – предложила мать Сесилии появившаяся в этот момент с подносом, щедро нагруженным печеньем. Она протянула руки к Мартину, чтобы как бы освободить его от бремени.

– Всё в порядке, я подержу его, – ответил Мартин, не спуская глаз с мальчика. Элис что-то лепетал.

– Его пора переодеть, – сказала Ингер, не отводя рук.

– Мы это сделаем потом.

– Я могу сделать это сейчас.

И только тут Мартин поднял на неё взгляд и сказал:

– Спасибо огромное, Ингер, но пока у нас всё в порядке.

Эту его интонацию Фредерика слышала впервые – он говорил приветливо, но без малейшего люфта, куда могло проникнуть возражение.

– Лучше отдохните пока немного, – продолжил он чуть мягче. – А Элису нужно привыкать к общению с академической элитой.

Когда Ингер ушла, Мартин протянул ребёнка Сесилии.

– Он сейчас закричит, – сказала она.

– У него хорошее настроение. Он понял, что умеет улыбаться. Смотрите.

И Элис действительно улыбнулся своей матери. Сесилия расстегнула рубашку и приложила ребёнка к груди, прикрыв его кимоно, как птичьим крылом.

На момент визита Фредерики в доме были только Ингер и Эммануил; и Фредерика, в интересах Сесилии, надеялась, что другие члены семейства были на них не похожи. Младшего брата Сесилии выманили из комнаты, только посулив печенье, и Фредерика очень удивилась, когда в дверях появился молодой и высокий мужчина. С длинными лохматыми волосами, собранными в хвост, от него пахло по́том, а рука, которую она пожала, была влажной.