Дорога перемен - Йейтс Ричард

Гости вежливо хмыкнули, Шеп украдкой посмотрел на часы. Но хуже всего, самым паршивым за эти два дня, если не за всю жизнь, был взгляд Эйприл. Никогда еще в нем не читалась такая жалостливая скука.

Этот взгляд снился всю одинокую ночь и преследовал утром, когда Фрэнк, заглотнув кофе, сдавал назад старый битый «форд», в котором ездил на станцию. В поезде он, один из самых молодых и здоровых пассажиров, выглядел человеком, приговоренным к очень медленной безболезненной смерти. Фрэнк чувствовал себя стариком.

5

Архитекторы Нокс-Билдинга не тратили время на то, чтобы дом казался выше своих двадцати этажей, и потому он выглядел ниже. Зодчие не удосужились придать ему красоту, и он смотрелся уродцем: прямоугольная коробка с плоской крышей и узким зеленым карнизом, выступающим, точно губа наковальни. Дом расположился в довольно унылой части Манхэттена, и с самого дня его пышного открытия на заре века судьба предначертала ему утвердиться в прокопченной неразберихе прямоугольных форм, из которой вздымаются мощные нью-йоркские башни, хорошо видимые на снимках с воздуха.

Вопреки всей своей неказистости, Нокс-Билдинг буквально дышал здравомыслием. Лишенный великолепия, он обладал массивностью, в нем отсутствовала героика, зато не было фривольности; здание воплощало собой бизнес.

— Вот этот дом, Фрэнк, — сказал Эрл Уилер; было летнее утро 1935 года. — Вон, прямо. Головная контора. Дай-ка руку, здесь плохой переход…

Эта единственная поездка с отцом в Нью-Йорк стала кульминацией взволнованных недель, вспоминавшихся потом как единственное время, когда отец казался веселым. В его обеденных разговорах наряду с «Нью-Йорком» и «головной конторой» часто и радостно всплывали загадочные слова «Оут Филдс», после которых мать непременно восклицала «О, это замечательно, Эрл!» или «О, я так рада!». В конце концов Фрэнк понял, что таинственная фраза не имеет никакого отношения к «Квакер оутс»,[13] но означает имя человека — мистер Оут Филдс, — примечательного не только своими размерами («один из самых больших людей в головной конторе»), но и прозорливостью. Фрэнк не забивал себе голову лишней информацией, пока мать не ошарашила новостью: узнав, что мистер Эрл Уилер имеет десятилетнего сына, мистер Оут Филдс приглашает юношу сопровождать отца в его посещении головной конторы. Отец и сын будут гостями мистера Филдса на дневной трапезе (впервые мать так назвала обед), после чего он поведет их на стадион «Янки», где состоится бейсбольный матч. В последующие дни взволнованное ожидание стало невыносимым, а в утро поездки грозило все испортить: от напряжения и поездной качки Фрэнк едва не расстался с завтраком, та же опасность возникла в такси, которое вовремя покинули, пройдя последние кварталы пешком; на свежем воздухе в голове прояснилось, отчего стало казаться, что все будет превосходно.

— Ну так, — сказал отец, когда они перешли улицу. — Вот парикмахерская, где сейчас мы с тобой пострижемся, а вот метро — видишь, его вход встроен в здание. А вот здесь, посмотри, выставочный зал с витринами во всю длину здания. Не то что наш зальчик, верно? Тут представлено кое-что из наших изделий. Вот тебе пишущие машинки, всякие арифмометры и регистраторы, а вон в уголке новая бухгалтерская машина; теперь посмотри в следующую витрину: вот тебе перфораторы. Большая штуковина — табулятор, а поменьше — сортировщик. Когда видишь малышку в работе — это что-то! Берешь перфокарты, складываешь в стопку и вставляешь в машину; потом нажимаешь кнопку, и милашки вылетают как бешеные!

Однако взгляд Фрэнка съезжал на собственное отражение в витринном стекле. В новом костюме и галстуке, почти таком же, как у отца, он казался себе удивительно величавым; было приятно видеть отражения мужчины и мальчика, за спинами которых улица кишела нескончаемой толпой прохожих. Фрэнк попятился и запрокинул голову — аж загривком уперся в воротник пиджака. Ух ты! Чего скрывать, он мечтал увидеть небоскреб, но это зрелище стерло последние следы дорожных огорчений. Окна ярусами уходили все выше и выше, становясь меньше и короче, а в самой вышине все подоконники и переплеты сливались друг с другом. Представь, навернешься с верхотуры! Потом вдруг он увидел, что далекий-далекий карниз движется вперед… Дом валится! Не успев испугаться, Фрэнк понял свою ошибку: двигалось небо, над выступом крыши плыли белые облака; когда мозг совладал с этим фактом, по спине побежали мурашки от чудовищной гранитной силы и неподвижности дома. Вот это да!

— Ну что, ты готов? — спросил отец. — Давай-ка сперва причипуримся, а потом в лифте поедем на самый верх.

В дальнейшем выяснилось, что предвкушающее топтанье на тротуаре было лучшим моментом дня. Парикмахерская и гулкий мраморный вестибюль, где пахло сигарами, мокрыми зонтиками и духами, произвели неплохое впечатление, но затем радость дня стала неуклонно угасать. Во-первых, лифт одарил не ощущением полета, но чувством западни и тошноты. Верхний этаж конторы запомнился морем белых ламп и тощей дамой, чья ажурная блузка предъявляла немыслимое число бретелек, которые явно крепили исподнее. Называя Фрэнка «сынок», она познакомила его с работой питьевого фонтанчика («Смотри, сынок: я нажимаю кнопочку, и всплывает большой пузырь — бумц! Здорово, правда? Хочешь сам попробовать?»). Фрэнк никогда не забудет отвращение, мгновенно возникшее при виде мистера Оута Филдса — если не самого большого, то наверняка самого жирного человека на свете. Очки толстяка отражали звезды конторских ламп и скрывали его глаза, когда он громогласно заговорил с Фрэнком, не слушая ответов:

— Ох ты, какой большой парень! Как зовут? М-м? Учишься хорошо? Молодец! Бейсбол любишь? М-м?

Самым неприятным в нем был рот, такой мокрый, что между шевелящимися губами натягивались блестящие нити слюны; именно это, да и все остальное в облике мистера Оута Филдса не позволило Фрэнку насладиться обедом, то есть трапезой, имевшей место в ресторане огромного отеля. Оут Филдс чавкал и оставлял жирные следы губ на стакане с водой. Макнув хрустящий рогалик в соусник, он потащил его в рот и обляпал жилет ярко-рыжей подливкой.

— Вы абсолютно правы, Оут, — беспрестанно повторял отец. — Разумеется, я с вами согласен.

Несколько раз Фрэнк ловил на себе его испуганный взгляд, словно отца удивляло присутствие сына. Бейсбольный матч тоже разочаровал: никто не сделал круговой пробежки, которая, по мнению Фрэнка, слабо разбиравшегося в правилах, была смыслом игры. Весь последний период болела голова от бившего в глаза солнца и хотелось в уборную, но он не решался поднять сию тему. Затем еще была мука грязной подземки, которой добирались на Пенсильванский вокзал, и сердитый выговор отца за то, что Фрэнк не сказал Оуту Филдсу «Спасибо за прекрасный день». Они ждали, когда откроют выход на платформу, и Фрэнк исподтишка разглядывал измученное усталостью и моральным унижением отцовское лицо, в тусклом освещении перронного навеса казавшееся обрюзгшим, рыхлым и очень старым. Потом он опустил взгляд и заметил, что отцова штанина слегка подрагивает от движений спрятанной в карман руки, которой отец беспокойно почесывал промежность.

Позже этот эпизод станет единственным ярким воспоминанием о том дне, но вечером, когда Фрэнк босиком пробрался в скособоченный и странно съежившийся сортир, неудержимые рвотные спазмы вызвало видение жующего рта Оута Филдса.

Лишь годы спустя из обрывочных сцен сложилась целая картинка. Заместитель управляющего ньюаркским отделением Эрл Уилер, уберегшийся от всех увольнений и сокращений в годы Великой депрессии, чем-то привлек внимание головной конторы как кандидат на должность первого помощника Оута Филдса. (Столь же нескоро получило объяснение имя «Оут»: отсутствие уменьшительной формы в именах вроде «Эрл» всегда служило небольшой помехой для входа в мир непременных ласкательных имен, в корпорацию жизнерадостных Биллов, Джеков, Гербов и Тэдов, и потому «Оут» стало лучшим, что можно было придумать для человека, нареченного Отисом). Однако высшее руководство постановило, что Оут Филдс вполне обойдется без первого помощника, и повышение накрылось, о чем Эрлу Уилеру прямо либо намеками сообщили за трапезой либо на матче.