Север и Юг - Гаскелл Элизабет

− Ну, — ответила Маргарет, — я еще не знаю, поеду ли я, но если я поеду, думаю, что я не настолько утонченна, чтобы не обойтись без тебя в путешествии. Нет, добрая старая Диксон, у тебя будет длинный отпуск, если мы поедем. Но я боюсь, придется долго ждать этого «если».

Диксон не понравились эти слова. Во-первых, ей не нравилось, когда Маргарет в шутку назвала ее «доброй старой Диксон» всякий раз, когда была сильно взволнована. Она знала, что мисс Хейл была склонна ласково называть всех людей, что пришлись ей по душе, «старыми», но Диксон всегда содрогалась, когда это слово применяли к ней. Ей было немногим больше пятидесяти, и как она считала, это была самая лучшая пора жизни. Во-вторых, ей не понравилось, что ее слова так легко приняли на веру. Несмотря на весь ужас, втайне она испытывала интерес к Испании, Инквизиции и католическим таинствам. Поэтому, откашлявшись, словно показывая свою готовность покончить с трудностями, она спросила мисс Хейл, не думает ли та, что если постараться не встречаться со священником и не входить в их церкви, будет не так опасно, что ее обратят в другую веру? Мастер Фредерик, без сомнения, принял странное решение.

− Я полагаю, что именно любовь склонила его к тому, чтобы переменить веру, — ответила Маргарет, вздыхая.

− И правда, мисс! — сказала Диксон. — Что ж! Можно держаться подальше от священников и церквей, но любовь подкрадывается неожиданно! Думаю, я бы не поехала.

Маргарет боялась позволить себе часто думать об этой поездке в Испанию. Но эти мысли отвлекали от охватившего ее настойчивого желания все объяснить мистеру Торнтону. Мистер Белл, кажется, сейчас безвыездно живет в Оксфорде и не собирается в ближайшее время поехать в Милтон, и что-то необъяснимое, казалось, удерживало Маргарет от вопросов или намеков на вероятность такой поездки. Как и не позволила она себе упомянуть о том, что Эдит рассказала ей о его намерении — возможно, всего лишь о минутном порыве — поехать в Испанию. В тот солнечный, беззаботный день в Хелстоне он ни разу не обмолвился об этом. Возможно, это был всего лишь каприз, но если бы он оказался правдой, какой бы это был замечательный способ уйти от монотонности настоящего, которое начало угнетать ее.

Одним из самых больших удовольствий в жизни Маргарет в это время был ребенок Эдит. Он был гордостью и игрушкой для обоих родителей пока вел себя хорошо. Но он был очень упрям, и как только начинал громко капризничать, Эдит сдавалась от отчаяния и усталости и вздыхала:

− О, боже, что мне с ним делать? Маргарет, пожалуйста, позвони в колокольчик, чтобы пришла Хэнли.

Но Маргарет больше любила малыша, когда он проявлял свой характер, чем когда был паинькой. Она уносила его в комнату, где они вдвоем справлялись с этим. Проявляя непреклонность, иногда действуя обаянием или хитростью, Маргарет усмиряла его, целовала и гладила до тех пор, пока он, потершись своим раскрасневшимся и заплаканным личиком о ее щеки, не засыпал у нее на руках или на плече. Это были самые приятные моменты для Маргарет. Ей довелось испытать то чувство, которого, она полагала, будет навсегда лишена.

Частые визиты мистера Генри Леннокса добавляли приятной новизны в привычный уклад дома. Маргарет находила его более равнодушным, если не более блестящим, чем прежде. Но его развитый интеллектуальный вкус, богатые и разнообразные знания придавали иной оттенок довольно скучным беседам. Маргарет заметила, что он с легким презрением относится к своему брату и невестке, к их образу жизни, который он, казалось, считал легкомысленным и бесцельным. Один или два раза в присутствии Маргарет он спросил своего брата довольно резким тоном, всерьез ли тот намерен оставить службу. И на ответ капитана Леннокса, что у него достаточно средств к существованию, губы мистера Леннокса искривились и он спросил:

− Это все, для чего ты живешь?

Но братья были сильно привязаны друг к другу, как два человека, один из которых всегда ведет другого, а этот последний терпеливо довольствуется тем, что его ведут. Мистер Леннокс преуспел в своей деятельности, с точным расчетом укрепляя все те связи, что могли со временем сослужить ему службу. Он был человек проницательный, дальновидный, здравомыслящий, саркастичный и гордый. С того долгого разговора о деле Фредерика, который состоялся в первый вечер в присутствии мистера Белла, Маргарет мало с ним общалась, и только лишь потому, что они состояли в родственных отношениях с одной и той же семьей. Но для нее этого было достаточно, чтобы отбросить робость, а для него — смирить обиженную гордость и тщеславие. Они, конечно, постоянно встречались, но ей казалось, что он избегает оставаться с ней наедине. Маргарет предполагала, что он так же, как и она, чувствует, что они странным образом во многом разошлись в своих прежних мнениях и вкусах.

И все же, когда он говорил необычайно хорошо или шутил в своей замечательной остроумной манере, ей на мгновение казалось, что его взгляд в первую очередь останавливается на ее лице. И что в семейных беседах, в которых им постоянно приходилось вместе участвовать, ее мнение было единственным, к которому он прислушивался с уважением, более внимательно, потому что оно высказывалось неохотно и далеко не всегда.

Глава XLVIII

«Чтобы исчезнуть навсегда» [55]

На званых обедах, которые устраивала миссис Леннокс, каждый вносил свою лепту: ее подруги — красоту, капитан Леннокс — несерьезные новости о событиях дня. А мистер Генри Леннокс и несколько преуспевающих мужчин, которых принимали как его друзей, привносили остроумие, талантливость, глубокие и обширные знания, которыми они обладали в достаточной степени, чтобы не казаться педантами и не обременять легкого течения беседы.

Эти обеды были восхитительны. Но даже их великолепие не могло затмить недовольство Маргарет. Любой талант, любое чувство, любое достижение, нет, даже всякое стремление к добродетели разжигали в ней недовольство. Потаенный, священный огонь пожирал самое себя с треском и россыпью искр. Беседуя об искусстве, гости выражали лишь свои эмоции, подробно останавливаясь на внешних впечатлениях, вместо того, чтобы учиться у искусства. Они с энтузиазмом набрасывались на высокие материи, находясь в компании, и не задумывались о них, оставаясь в одиночестве. Они расточали свои комплименты в подходящих по случаю словах. Однажды, когда джентльмены вернулись в гостиную, мистер Леннокс подошел к Маргарет и впервые с тех пор, как она вернулась на Харли-стрит, намеренно обратился к ней.

− Вам не понравилось то, что Ширли говорил за обедом.

− Разве? Мое лицо, должно быть, очень выразительно, — ответила Маргарет.

− Как и всегда. Оно не утратило своей выразительности.

− Мне не понравилось, — сказала Маргарет, — как он защищал то, что было неверно — вопиюще неверно — даже в шутку.

− Но это было очень умно. Как уместно было каждое слово! Вы помните удачные эпитеты?

− Да.

− Вам бы хотелось добавить, что вы считаете их оскорбительными. Пожалуйста, не стесняйтесь в выражениях, хотя он и мой друг.

− Вот! Вы говорите тем же тоном, что и… — она неожиданно замолчала.

Какое-то время он ждал, как Маргарет закончит свое предложение, но она только покраснела и отвернулась. Но, тем не менее, успела услышать, как мистер Леннокс тихо и отчетливо произнес:

− Если мой тон или образ мыслей вам не нравятся, вы скажите об этом, чтобы дать мне возможность научиться тому, что вас порадует.

За все эти недели не было никаких известий о поездке мистера Белла в Милтон. В Хелстоне он говорил, что мог бы отправиться туда в самое ближайшее время. Но он, должно быть, до сих пор ведет дела по переписке, думала Маргарет. Она знала, что он желал бы избежать поездки в город, который ему не нравился, а помимо этого мало понимал какую необъяснимую важность она приписывала объяснению, которое должно быть передано только на словах. Она знала, что он поймет, что это необходимо и что это должно быть сделано. Но когда — летом, осенью или зимой — не имело значения. Стоял август, но о путешествии в Испанию, о котором он намекнул Эдит, не было и речи. И Маргарет пыталась примириться с тем, что эта иллюзия тает.