Андрей Волос - Победитель
Сев на переднее пассажирское сиденье черной «Волги», он захлопнул дверь и спросил:
— Сигареты есть?
Водитель удивленно повернул голову.
— Папиросы только… Да вы же не курите два года, Павел Андреевич!
— Давай!
Сопя, сунул конец папиросы в ладони, где трепетал оранжевый огонь спички.
— Закуришь тут, — буркнул он затем, медленно выдыхая дым, с отвычки отдавшийся в голове звенящим дурманом. Еще раз жадно затянулся. — В расположение!.. хотя постой… Поехали.
— Куда?
— Говорю же — поехали! — повысил голос Карпов. — Куда глаза глядят!..
Водитель состроил обиженную рожу и выжал сцепление.
Вырулив в арку, «Волга» влилась в поток машин и неспешно покатила по улице.
Карпов откинулся на спинку и закрыл глаза.
Он не знал, что делать.
У него двое детей. Кирюхе двадцать, третий курс училища, на казенном коште и от отца уже практически не зависит. С матерью его Карпов давно развелся, Кирке пяти лет не было… даже уже стало забываться помаленьку, как получал по шапке из-за этой стервы мокрохвостой!.. Писала на него, сука предательская, и по партийной, и по должностной линии… едва билет на стол не положил!.. чтоб ей пусто было… А Натке — двенадцать. И уже три года она живет с отцом и бабкой со стороны матери, тещей Карпова, старухой семидесяти шести лет, за которой уж за самой пора присматривать… Хотя, конечно, и на том спасибо: из школы Натка идет домой, обед готов, есть кому приглядеть, чем она занимается… да, да! — и на том спасибо. Что же касается Наткиной матери, Алевтины, чье имя чернело в душе беспощадным провалом, то весной, летом и осенью Карпов берет Натку в Лефортово, на немецкое кладбище. Зимой они никогда туда не ездили, нет, — Карпов боялся простудить дочь.
Двенадцать лет Натке — значит, сам он должен быть жив и здоров по крайней мере еще лет десять: до той поры, пока девчонка не повзрослеет настолько, чтобы самой, в одиночку, грести по жизни. Нет, разумеется, он собирается жить гораздо дольше, до глубокой старости. Чтобы вывести Натку в люди! чтобы еще, глядишь, внуков нянчить! чтобы все нормально было у нее, без вывихов, без чувства обделенности и несчастья!.. Да кто знает, кому сколько? Алевтина тоже вон собиралась… бац! — и сгорела в полгода. Ничего не попишешь, жаловаться некому, глупо спрашивать, почему да за что… Все под Богом ходим, Алевтина тому лучшее подтверждение. Он это понял давно. Поэтому настаивал не на том, чтобы жить ему как можно дольше, а чтобы жить ему не менее десяти лет — если «как можно дольше» по тем или иным причинам не получится. Такой договор был у Карпова с Богом. В которого он, в сущности, не верил.
Сегодняшний же приказ в своем развитии и возникновении множества обстоятельств, сопутствующих его исполнению, мог их честный договор перечеркнуть и сделать ничтожным.
И никак, никак нельзя было позволить этому случиться!
Потому что про ответственность и долг говорить легко. Он сам умеет правильно говорить!.. Да чего стоят все эти разговоры, если!..
«Что же тогда получается? все вокруг — слова? А долга нет?» — подумал полковник, и у него заломило в груди от этой мысли.
Нет, не может быть! Долг есть! Его надо исполнять! Долг есть долг — ничего не попишешь!..
Но с другой стороны — у него дочь двенадцати лет! И если он, черт знает в каких краях исполняя этот придуманный кем-то долг!.. если его там!..
— Поворачивай! — с натугой сказал Карпов водителю. — В госпиталь!..
…Ему повезло — Костров оказался на месте. И уже минут через пятнадцать Карпов сидел в его кабинете на стуле, хмуро застегивая пуговицы, а сам Костров — худощавый седоватый человек лет сорока пяти в белом халате поверх форменной рубашки — профессионально быстро строчил что-то в голубом бланке направления.
— Не знаю, Павел Андреевич, — говорил он при этом. — Пока не могу сказать, что именно вас беспокоит. По объективным показателям вы здоровы. Нижнее давление несколько выше нормы… но настолько несущественно… Я вам одну микстурку пропишу успокоительную… безвредную…
Карпов кивнул, постаравшись сохранить на лице то выражением благородного страдания, с которым приступал к разговору. Застегнув последнюю пуговицу, он взялся обеими руками за голову и сморщился.
— Голова тоже болит? — спросил Костров, поднимая внимательный взгляд на пациента.
— Болит, — кивнул Карпов.
— Голова — такое дело, — заметил доктор, снова принимаясь за свою писанину. — По тысяче разных причин может болеть.
— Вообще все болит. Бог его знает, Игорь Антонович… Такое чувство, будто весь организм к черту разладился. И тошнит по утрам, — скорбно сказал полковник, беря пиджак.
— Да? — сказал доктор. Он отложил ручку и озабоченно посмотрел на пациента.
Карпов с достоинством кивнул — да, правды он скрывать не станет.
— Поня-я-ятно, — протянул врач, а потом сказал бодрым и оптимистичным тоном: — А знаете что? Давайте-ка вас на обследование положим, а? Ведь не помешает? Просветим, прослушаем! Почки посмотрим! Урографию сделаем! Как ни крути, а нижнее-то все-таки маленько погуливает!.. Как вы?
Карпов пожал плечами — дескать, готов к любому врачебному приговору, как бы суров он ни оказался.
Врач порвал написанное, кинул в урну, пролистал медицинскую книжку и снова начал строчить. Ручка быстро бежала по бумаге.
* * *Ромашов подошел к двери, постучал и приоткрыл.
— Разрешите войти, товарищ полковник?
Карпов вскинул брови, перевернул лист написанным вниз, сверху бросил карандаш, откинулся на стуле.
— Заходи, Михал Михалыч, — сказал он. — Садись.
Ромашов сел напротив.
Кабинет Карпова выглядел так же казенно, как все кабинеты всех военных начальников среднего звена. Портрет Брежнева напротив одного окна, портрет Дзержинского напротив другого. Письменный стол. Громоздкий сейф справа от него. Четыре стула вдоль стены.
— Значит, так… Как водится, есть две новости: одна плохая, другая хорошая. С какой начнем?
— Все равно, — ответил Ромашов.
— Ну, давай с хорошей. Нам оказано огромное доверие, — сообщил Карпов.
— Опять доверие? — спросил заместитель, на лице которого появилось одновременно настороженное и несколько ироническое выражение. — Понятно…
— Ничего пока не понятно! — приструнил его начальник. — И не надо этих вот!.. — Карпов покрутил пальцами правой руки в воздухе. — Попрошу без ерничанья! Действительно оказано серьезное доверие! Руководство считает, что может опереться на нас! — Полковник помолчал, а потом сказал сурово: — Я получил приказ готовить группу «А» к серьезной операции. Возможно боевое применение. Ясно?
