Сергей Минаев - Р.А.Б.
Моя работа состояла в том, чтобы сортировать коробки с посылками. Каждые десять минут лента транспортера привозила пятнадцать коробок, которые я осматривал на предмет внешних дефектов и раскладывал по клеткам, соответствующим улицам нашего района. Иногда коробок было меньше, иногда больше. Мой рекорд был 830 коробок за смену. Сначала было тяжело, но потом я привык. Коробки были легкие. Быстро раскладывать их по клеткам я научился механически, все-таки высшее образование и десять лет офисной карьеры. Работа сортировщика была гораздо тяжелее физически и несравнимо легче морально. Здесь все было честно: коробки складывали минуты в часы, а часы в дни. Здесь не нужно было писать отчеты и ходить на совещания. В общем, тут было совсем не плохо. Мне выдали купоны в столовую. По средам там давали бефстроганов, а по четвергам котлеты из судака. За купоны с меня вычитали восемьсот рублей в месяц. Котлеты были довольно вкусные.
Через две недели я знал индексы районов Москвы наизусть и научился перебрасывать коробки в клетки в два раза быстрее. Это было нетрудно. В коротких перерывах между порциями коробок я читал газеты или книги. Вначале вечерами у меня болела спина, потом я перестал замечать и это. Мой рабочий день продолжался десять часов, и зарабатывал я пятнадцать тысяч рублей. Неплохо на сегодняшний день.
Кроме меня в смене работало еще четверо, мужики за сорок. Все они были ветеранами почтовой службы. Со мной они почти не общались. Вся наша коммуникация сводилась к утреннему приветствию и вечернему прощанию. На большее коллег не хватало. Даже в столовой я сидел один.
Их систему воровства и имитации исполнения обязанностей я просчитал недели за две. Она была проста, как и все гениальное. Главным в ней был контроль над упаковкой поврежденных посылок. На этом месте работали поочередно, один день в неделю. Дело было даже не в том, что эта работа легче и тебе не нужно целую смену перетаскивать коробки, а в том, что во время «упаковки поврежденных посылок» их содержимое можно было как-то менять. В этом и был «центр прибыли» моей бригады. Неудивительно, что за три первых недели я, по решению бригадира, провел на месте упаковщика всего два дня.
Второй опорной точкой были клиентские запросы. Несколько раз в неделю к нам обращались страждущие граждане в поисках пропавших посылок. Каждую пятницу происходила одна и та же процедура: граждане приходили к бригадиру со служебными записками, подписанными начальником отделения, из коих следовало, что бригадир обязан оказать им немедленную помощь в розыске пропавших вещей. Как правило, бригадир разводил руками, ссылаясь на загруженность, нехватку рабочих рук и тотальное разгильдяйство почтовой службы. Затем следовала его коронная фраза: «А вы/вам посылку-то вааще отправляли, нах?». Реакцией отправителя/получателя всегда было негодование, после чего ему снова рассказывалась история про нехватку рабочих рук: «завалы почтовые разбирать, нах», «кого же я, нах, в пятницу заставлю, нах, вашу пропажу искать, нам за это не доплачивают». Нах…
Учитывая, что встречи с клиентами происходили всегда за тридцать минут до окончания рабочего дня, аргументы бригадира действовали безотказно. Граждане скрашивали его тоскливое одиночество парой-тройкой купюр и приходили за пропажей в понедельник. Стоит ли говорить, что «пропажи», некоторое время назад уложенные заботливыми руками сортировщиков под лентой конвейера в ровные ряды, терпеливо ожидали своих владельцев, не успевших сообразить, как работает отечественная система «lost&found, нах».
Нашего бригадира звали Анатолий Иванович Бульба. Ему было пятьдесят семь. На его лице с плебейскими чертами сияли не по возрасту живые и любознательные глаза цвета разбавленного чая. Подписав мое заявление о приеме на работу, он поднял лист бумаги, посмотрел через него на свет, пожевал губами и сказал что-то вроде: «А работа у нас нормальная. Нормальная у нас тут работа. Не хуже, чем везде».
Он ходил на эту нормальную работу в белых кроссовках, черных джинсах и вылинявшем зеленом пиджаке, на лацкане которого блестел значок «Ветеран почтовой службы России». Под пиджак он обычно надевал водолазку цвета мокрого асфальта. Его любимыми присказками были: «убиться веником» и «устали кони, как весь пиздец». В остальном он говорил на нормальном русском языке, используя «нах» в качестве связующего междометия.
Другие члены бригады были похожи на него как внебрачные сыновья и старались держаться, одеваться и изъясняться, копируя манеру начальника. Это был очень дружный коллектив, почти такой же дружный, как и тот, в котором я проработал два года.
Довольно скоро коллеги начали пристально присматриваться ко мне, а в курилке пытались заводить неспешные разговоры, выясняя мое прошлое и настоящее. Похоже, что мое будущее у них вопросов не вызывало. Мне устроили пару проверок при упаковке поврежденных посылок, несколько раз у меня мифическим образом пропадали из корзин самые крупные почтовые отправления. Иногда заклинивала лента транспортера. Я очень хорошо знал, чем все это закончится. Иного сценария в трудовом коллективе быть не может. А еще раз проходить через процедуру «освоения на новом рабочем месте» не хотелось. Это было утомительно и неинтересно.
На первой же пьянке, на которую они меня позвали, я не стал дожидаться, пока Иваныч откашляется, высморкается и многозначительно станет держать речь «за коллектив». С ходу взяв инициативу в свои руки, я сообщил, что на почту направлен работать временно своим отцом, начальником налоговой инспекции, в качестве наказания за участие в мартовских беспорядках, пьянство и беспорядочные половые связи. Поскольку проверить сей факт возможным не представлялось, мужики переглянулись и уважительно со мной чокнулись.
На следующей неделе я снова оказался на месте упаковщика. Чтобы не выпадать из коллектива, я украл из четырех посылок вязаные шерстяные носки, электронный будильник, брелок в виде Эйфелевой башни и четыре упаковки презервативов. Брелок я выкинул в помойку на проходной, презервативы и будильник подарил Иванычу, а шерстяные носки оставил себе. Топили в общежитии нерегулярно.
Еще через два дня я сорок минут заменял в беседах с клиентами вызванного «на ковер» бригадира. Я поднял ставки взяток за розыск посылок более чем в два раза. Вернувшийся от начальства Иваныч наградил меня пятьюстами рублями и увесистой фразой: «Складно пиздишь». Больше в круговой поруке я не участвовал.
В конце месяца мне выдали «премию», которую я истратил на покупку пиджака, выловленного в корзине стокового гипермаркета, китайского CD-проигрывателя с треснутым дисплеем, и поцарапанного диска «Greatest Hits» неизвестного мне английского или американского певца. Пиджак был пошит из твида и имел окрас как у каурой лошади. Но главным его достоинством были костяные пуговицы. Я так и не смог понять, почему его уценили, такой он был красивый. Я радовался этой покупке ровно пятьдесят одну минуту – время переезда от станции метро «Домодедовская» до станции «Водный стадион». Проигрыватель работал безотказно, даже позволял себе изредка мигать дисплеем по утрам. Самое большое удовольствие я получил от прослушивания диска «Greatest Hits». Особенно я полюбил песню «Every day is like Sunday», которая, судя по вкладке с текстом, была написана специально для меня. Маленький человек в маленьком городе, проводящий свои унылые деньки в одиночестве. Там были очень точные строки:
