Ирвин Шоу - Две недели в другом городе
— Нет, — ответил Джек. — И раньше не сердился. Это не важно. Никогда не было важно.
— А для меня — было, — еле слышно сказал Делани.
В палате стало тихо, и Джек подумал, не засыпает ли Делани. Лампа была повернута так, что лицо Делани находилось в тени, и Джек не мог хорошо его разглядеть.
— Морис… — промолвил Джек.
— Да?
— Ты засыпаешь?
— Нет.
— Нам надо кое о чем поговорить.
— Я слушаю, — сказал Делани.
— Это касается сценария Брезача. По-моему, ты не должен им заниматься.
Делани от удивления приподнялся:
— Ты же говорил, что он тебе нравится.
— Да, очень нравится, — согласился Джек. — Но сейчас это было бы для тебя чрезмерной нагрузкой.
— Через шесть недель меня отсюда выпустят. Доктора говорят…
— Ты убьешь себя, если начнешь работать через шесть недель.
— Убьешь, убьешь… — раздраженно произнес Делани. — Я устал от подобных пророчеств. Если я хочу выпить, трахнуть девчонку, дойти до туалета, прочесть сценарий…
— Послушай, Морис, — мягко сказал Джек. — Ты сам знаешь, что это не одно и то же.
— Знаю, знаю. — Делани вздохнул. — Как долго, по-твоему, я должен бездельничать?
— Год.
— Год! Что произойдет со сценарием? С тобой? С Холтом? — капризным тоном больного спросил Делани. — Через год все изменится. Ждать год для меня — это самоубийство. Чем я буду заниматься все это время? Вязанием? Я с молодости не устраивал себе отпуска более чем на две недели. Да я просто свихнусь.
— Я не утверждал, что тебе нельзя ничего делать. Но руководить съемками фильма для тебя гибельно…
— Тогда кто это сделает? Хильда? Ангел Габриэль?
Джек набрал в легкие воздух:
— Брезач.
Делани приподнялся. Его лицо оказалось освещенным.
— Ты шутишь?
— Нет.
— Ему всего лишь двадцать четыре года.
— Двадцать пять, — уточнил Джек. — Если он оказался достаточно зрелым, чтобы написать такой сценарий, он сумеет и снять по нему фильм.
— А какая роль уготована мне? — спросил Делани. — И тебе?
— Холт собирается основать компанию для съемок трех фильмов, не так ли?
— Да.
— Эта картина может стать первой. — Джек старался придать голосу мягкость. — Ты начнешь помогать Брезачу. Ему понадобится помощь. Твое присутствие будет для него бесценным. И в то же время ты не станешь убивать себя ежедневной работой на съемочной площадке. Пока ты поправляешься, ты сможешь подыскать два других сценария и начать работу с ними. А через год приступишь к съемкам…
— А чем будешь заниматься ты?
— Вернусь в Париж, к жене и детям. К моей работе. Я тебе не нужен.
— Нет, нужен, — запротестовал Делани. — Ты даже не представляешь, насколько ты мне необходим. Что бы я делал, по-твоему, без тебя в последние дни?
— Ты найдешь кого-нибудь другого.
— Назови, — попросил Делани.
— Ну… сейчас не могу, но…
— Сейчас не можешь. И завтра, и через месяц, и через год тоже не сможешь. Я тебе уже говорил и снова повторю — ты единственный человек, с которым я мог работать сколь угодно долго, не приходя в ярость. Это звучит эгоистично?
— Да.
— Я не собирался лукавить с тобой, — сказал Делани. — Но я думаю и о тебе. Я хочу вытащить тебя из твоей мрачной, унылой конторы, где ты мараешь казенную бумагу…
— Может быть, я счастлив в этой мрачной, унылой конторе. — Джек старался не повышать голоса. — Или не считаю ее мрачной и унылой… Возможно, моя работа кажется мне важной, и я делаю ее хорошо.
— В тот день, когда ты прилетел в Рим, ты не производил впечатления счастливого человека, — заметил Делани. — Я не прав?
— Какое это имеет значение?
— Я не прав?
— Прав, — согласился Джек. — У меня был временный кризис.
— А я что говорю, — торжествующе произнес Делани. — Все признаки были налицо. Тебя съедала бюрократическая меланхолия, ты чувствовал себя ненужным, полумертвым. Даже за тот короткий период времени, проведенный здесь, ты вернулся к жизни, помолодел на десять лет. Послушай, Джек, ты уже не мальчик — возможно, тебе осталось совершить в жизни всего лишь один решительный шаг. Не упусти момент, не упусти…
— Я подумаю, — устало сказал Джек. — Напишу тебе из Парижа.
— Если ты не согласишься, скажи Холту и Брезачу, что все отменяется…
— Ты мерзавец.
— Я никогда этого не оспаривал, — лукаво произнес Делани. — Ну, дружище?
Джек вздохнул, потом улыбнулся:
— О'кей, дружище.
— Позвони жене, пусть она немедленно начнет брать уроки итальянского. Ее ждет новая блестящая жизнь. Жаль, у меня нет здесь бутылки. Мы бы отметили это событие.
— Если бы здесь была бутылка, — сказал Джек, — я бы, вероятно, ударил ею тебя по голове.
— Подожди, скоро соберется правление новой кинокомпании, — радостно произнес Делани. — Значит, дружище, ты считаешь, Брезач справится?
— Да.
— Это идея, это идея… — начал Делани. — Черт возьми, если бы мне дали шанс в двадцать пять лет, я бы им всем показал. К тому же малыш будет не один. Мы всегда рядом… Какой у него характер, Джек? С ним можно работать? Он тебе симпатичен?
— Мы сможем с ним работать.
— Он тебе не симпатичен, — заключил Делани.
Джек вздохнул:
— Не знаю. Я ни к кому не испытывал столь противоречивых чувств.
«Возможно, я люблю его, — подумал Джек, — возможно, я ищу замену моему сыну Стивену, который, как выяснилось, ненавидит меня, возможно, я боюсь, что Брезач покончит с собой».
— У тебя есть сейчас время? — спросил Джек. — Это длинная история.
— Я свободен весь вечер, — с грустной усмешкой сказал Делани. — И весь год тоже. Рассказывай.
— Один человек приехал в Рим на две недели, — начал Джек, — чтобы протянуть руку помощи старому другу…
— Начало мне нравится. — Делани устроился поудобнее на подушках. — Продолжай.
И Джек поведал ему о событиях этих двух недель, стараясь ничего не упустить; Делани услышал о пьяном американце, о кровоточащем носе, о чувствах, которые испытал Джек, увидев на экране «Украденную полночь», о кошмарах с быком и встрече погибших друзей, о предчувствии смерти, о знакомстве с Вероникой, об их близости, о появлении вооруженного ножом Брезача, об исчезновении девушки; Джек рассказал о том, как поиски сблизили его с Брезачем, об охвативших его восхищении и жалости к Роберту, об уважении, которое вызывали его целеустремленность и сила характера, о страхе, порожденном опасениями, что прямодушие и бескомпромиссность Брезача погубят его.
Делани слушал молча, он неподвижно лежал на кровати; резкая граница тени и света, падавшего от лампы, проходила по стене и потолку над его головой.
