Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2008)
Уистен Хью Оден. Отказ от полета. Стихи. Вступление и перевод Владимира Гандельсмана. — “Октябрь”, 2007, № 1 <http://magazines.russ.ru/October>.
Так велико это утро, так пролито на
зелень округи, так плавно легла
ранняя на холмы тишина,
что не смущает ее и строптивость крыла,
в озере подгоняющая двойника, —
и, зародившись у самой воды,
ветер возносит под облака
стаю непререкаемой красоты.
Песней вернув белизне
первоначальность, бессмертие обрести...
Если бы! Свет над долиной горит
неодолимо, и слово на ветер летит,
и обрывается вовсе, и не
хочет, едва вознесенное, расцвести.
(“Песня”, 1956)
(“Одна из черт, огорчавшая читателей Одена, — его прозаичность, „тьма низких истин”. Дело не в циничности или банальности мышления — таков сознательный выбор. В конце концов, нам известны его несравненные высоты вроде „Осени Рима” или „Песни”, в которой птица-поэт, видящая свое отражение на поверхности озера, хочет „песней вернуть белизне первоначальность...”. И можно предложить по крайней мере два взгляда на то, почему песня у Одена себя обрывает и отказывается от полета (ср. финал „Песни”).
Во-первых, его отношение к языку, напоминающее отношение Данта. <…> Дант понимает, что напыщенная речь ведет в тот же Ад, в котором мучаются грешники его Комедии. Кажется, что иногда он потворствует своему искушению, во всяком случае, в первой части Комедии, но борьба длится, и нечто похожее происходит с Оденом: аскетизм противоборствует распущенности. Он слишком хорошо знал, что такое лживо-убедительные речи, он был современником Нюрнберга 1934 года и всех кошмарных последствий фашизма и сталинизма. Язык — сложная и опасная вещь. Оден работает с ним словно бы в асбестовых перчатках, оберегая себя и читателя от ожогов.
Другая причина „отказа от полета” — в том, что Оден определял как „слезы вещей, наша смертность, поражающая в самое сердце”, и это более субъективная, что ли, причина. Когда читаешь Одена и даже его поздние риторические стихи, все равно невозможно не расслышать голос любви из его раннего стихотворения „Когда я вышел вечером пройтись по Бристол-стрит...”, голос, возвещающий, что любовь будет длиться до тех пор, пока Китай не встретится с Африкой, река не перепрыгнет гору, а семга не запоет, — то есть бесконечно. На что следует мрачное замечание городских часов: „Время тебе неподвластно”.
И в ранней, и в поздней лирике Оден, по сути, — вечный идеалист любви, знающий, что она смертна, как смертны все вещи в мире (его собственная любовь была невероятно трагична), что любовь есть жесточайшая из экзистенциальных шуток. Джеймс Меррилл как-то сказал, что стихи Одена написаны на бумаге, сию секунду просохшей от слез. Как говорила все та же Эмили Дикинсон, „боль проходит и обретает спокойную форму”” (из предисловия Владимира Гандельсмана ).
Константин Паустовский. Золотая нить. (Неизвестный Паустовский). — “Мир Паустовского”, № 25 (2007).
Окончание этого феноменального раннего сочинения К. П. предваряет статья Галины Корниловой “Путеводная нить писателя”, в которой с уверенностью говорится, что в современной русской литературе нет столь яркого и жесткого сочинения (за исключением А. Солженицына) о русско-немецкой войне 1914 года. Проза и впрямь поразительная — живописная, пахнущая, осязательная. Написанная по следам событий (в которых Паустовский участвовал), она печатается здесь по материалам РГАЛИ и сопровождается факсимильным воспроизведением страниц рукописи.
Владимир Полушин (Москва). Самый знаменитый земляк. — “Лоза”, Тирасполь, 2007.
О знаменитом художнике Михаиле Ларионове, родившемся в Тирасполе и увековечившем во множестве работ город, 215-летию которого посвящен выпуск альманаха.
Михаил Пришвин: неизвестный фотограф. Из архива Л. А. Рязановой, наследницы М. М. Пришвина. — “Русский репортер”, 2008, № 3 (033).
Гениально схватившие время снимки. Я долго не мог оторваться от парного фотопортрета: хорошо одетые мужчина и женщина с восхищенно-устремленными взглядами и подпись: “Вольнонаемные сотрудники на строительстве Беломорско-Балтийского канала. 1933”. Серия “Чекисты”.
Захар Прилепин. Все лучше и лучше. — “Дружба народов”, 2008, № 1 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
“<…> Все появившиеся в последние времена подборки Геннадия Русакова были столь же мощны, как и все стихи его, что читал я в последние годы. Купил сборничек Анны Русс и убедился, что эта замечательная, умеющая так тонко иронизировать (что русской поэзии мало свойственно) девушка — лучшая поэтесса в современной России. Книжка „13 дисков” Михаила Щербакова еще раз убедила меня, что это, пожалуй, самый недооцененный поэт в современной России, мастер, мастер и еще раз мастер.
И есть еще два имени, которые я считаю своим долгом назвать, эти люди также пишут стихи: зовут их Арсений Гончуков и Анна Матасова. Гончуков живет в Нижнем, Матасова — в Петрозаводске. Гончуков сочиняет рваные, вывернутые наизнанку, кровоточащие, жуткие тексты, несколько за пределами литературы находящиеся, но настолько самобытно, самоценно, со звериным чутьем сделанные, что литература просто обязана расправить щедрые крылья и срочно разобраться с этим первобытным, восхищающим меня явлением, согреть его своим животворящим теплом.
Книга его называется „Отчаянное рождество”.
Что касается Ани Матасовой, то это как раз осененная ангелом русская классическая поэзия, совсем не ученическая, с пряным вкусным вкусом и запахом: знаете, как иногда, оголодав, в зимний день прикоснешься лицом к ржаным сухарикам и почувствуешь разом и жизнь, и почву, и судьбу, — вот такие вот стихи. Новая подборка ее вышла в № 10 журнала „Наш современник”, спешите видеть.
Ну а боль уходящего года: знакомство с поэзией Анатолия Кобенкова, которого я, к несчастью своему, узнал, только когда он умер. Подборка его стихов в „Дружбе народов” потрясла меня.
В той своей посмертной подборке он пишет о некоей спасающей нас книге, о том, что свет, „которым она поддержана, мог бы согреть державу… Впрочем, уже и державы, как и читателя, нет”.
Будем надеяться, что и читатель есть, и держава не исчезнет в мутных водах, и тот свет, что в стихах Анатолия Кобенкова был, — еще согреет не одну озябшую душу. Вечная ему память!”
Ирина Ольтециан. Гений войны и желтый карлик. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 1 (841).
Энциклопедическая, в сущности, статья, охватывающая историю игр — лотерей, карточных, настольных, напольных, “наземных”, детских и проч., и проч. Итак, карты и домино изобрели, скорее всего, в Китае…
Омри Ронен. Что остается. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2008, № 2.
“„Художественное произведение — есть памятник, и имеет ли оно значение для нас, — говорит больше о нашем времени, чем о самой вещи”. Но о наших днях [Белла] Улановская написала на фоне писем Сенеки — „какой это древний опыт, какие это древние дни — борьба за свободу, тюрьма, изгнание, стойкость духа, мужество”.
Таковы были дни Улановской.
„Когда-то я написала один абзац, потом еще период — получилось полстраницы текста — такого замечательного, такого многозначительного — там все было сказано, и как красиво, с каким презрением я отворачивалась от традиционной многословной литературы”.
Поэтому Улановская мало оставила нам, меньше Бабеля, меньше Добычина.
Успех — опасное дело; читатель, если ему мало „творчества”, хочет еще и „жизни”. Но Улановская любила свободу, она не из тех, кто покорится читательскому сочувствию.
„— Бедный Кюхельбекер!
— Не беднее тебя, почтенный читатель.
Свобода — это дыхание мира.
Свободен лишь тот, кто не боится одиночества.
Это стрела, пущенная в небо, политик ждет, когда она упадет, мудрец точит все новые и новые стрелы”.
Мне представляется незнакомое племя, которое скажет о ней: „Это наш автор”. Как медвежатам из повести о боевых котах, этим читателям Улановская бросит весь свой груз, чтобы они занялись им, иначе медведица-мать, история с биографией, задерет насмерть. „Старые, прежние знают все, что надо делать… если медвежата не отстают, кидай им какую одежду с себя и ни о чем не жалей””.
