Дэвид, Вебер - Факел свободы
"Они собираются выбросить его нахрен, вот что произойдет, - мрачно подумал МакБрайд. - Трудно винить их, на самом деле. Он превратился в такого ненормального, что никто в здравом уме не будет включать его в новую команду, если они смогут найти кого-либо вообще, чтобы использовать вместо. Он тоже видит, что к этому идет. Я думаю, что это одна из причин, по которой его характер стал еще нервнее в последнее время. Но что, черт возьми, что произойдет с ним, когда он потеряет даже свою работу?"
Он поморщился, когда еще более темная мысль пришла ему в голову вновь. Учитывая тот факт, что Симоэнс знал об обратном отсчете, и пока он не был отстранен от текущих обязанностей, возможность того, что его гнев и отчаяние могут вынести его в некую саморазрушительную (и в конечном счете бесполезную) открытую попытку мести, маячила в макбрайдовском списке Вещей, о Которых Нужно Беспокоиться.
"А что касается тебя, Джек? - Спросил он себя, глядя на увеличенный образ Херландера Симоэнса, работающего на своем терминале, в одиночестве в своем самостоятельно созданном кармане изоляции. - Ты не псих как он... пока, по крайней мере. Но ты инфицирован, также, не так ли? И Зак начинает беспокоиться о тебе, не так ли? Он не знает, что тебя гложет, но он знает, что есть что-то, грызущее глубоко изнутри".
МакБрайд откинулся на спинку кресла, потирая закрытые глаза пальцами обеих рук, и чувство мрачного отчаяния текло через него. Было больше, чем немного гнева в этом отчаянии, и большая часть этого гнева была направлена на Херландера Симоэнса. Рассудком, МакБрайд знал, что это иррационально для него злиться на Симоэнса за то, что Симоэнс вспыхивает в раскаленной добела ярости на какое-то невинное замечание от одного из его коллег. Это было не так что гипер-физик намеревался уничтожить спокойствие в душе Джека МакБрайда. Если на то пошло, Симоэнс был по-настоящему не тем, кто это сделал. Но то, что он сделал - он стал тем фактором, который выкристаллизовал собственную... двусмысленность МакБрайда в мрачном добровольном признании.
Когда он смотрел сантиметр за сантиметром на распад Симоэнса, то, что случилось с гипер-физиком и его дочерью стало микрокосмом всех его собственных сомнений, всех его собственных опасений по поводу Мезанского Согласования и его конечной цели. И это, думал МакБрайд, было потому, что судьба семьи Симоэнс была микрокосмом. Даже не мезанский альфа-ум может по-настоящему понять - не на фундаментальном, эмоциональном уровне - концепцию векового времени, тысяч обитаемых планет и буквально триллионов бесчисленных человеческих жизней. Масштаб, сфера были слишком огромными. Ум отступал в понятие "один, два, три, много" - концепцию, которой можно было интеллектуально манипулировать, учитывать в планах и стратегиях, но на самом деле не властвовать. Не внутри, где человеческое существо на самом деле жило.
Но Херландер, Харриет и Франческа Симоэнс представляли лишь человеческий масштаб трагедии. Тот, который мог быть подвластен, мог быть понят. Нечто, что может быть пережито, из вторых рук, по крайней мере, и который, что еще хуже, не мог быть проигнорирован. Не мог быть помечен как "не мое дело" и закатан под удобный психический ковер в то время как ты продолжаешь свою собственную жизнь.
Не для Джека МакБрайда, так или иначе.
И, когда он сцепился с эмоционально выматывающей задачей сохранения Херландера Симоэнса функциональным достаточно долго для того, чтобы завершить его работу, новый набор линз его сочувствия к гипер-физику дал МакБрайду безжалостно продолжать изучение того, чем стало Согласование. Глубоко в своем сердце он знал, он был по-прежнему привержен видению Детвейлера, принятому еще ребенком. Он по-прежнему считал, что отказ всей галактики от понятия генетического подъема всего рода человеческого, чтобы стать всем, чем он мог бы, был глубокой, фундаментальной и трагической ошибкой. Оно отвергло столь много, повернулось спиной к столь многим возможностям, обрекло столь многих людей на столь много меньшее, чем они могли бы быть. Он считал так всеми фибрами своей души.
"Но, - признался он себе сейчас, позволяя себе по-настоящему взглянуть на это в первый раз, - во что ты больше не веришь, это в то, что мы имеем право заставлять тех, кто не согласен с нами, покориться нашему видению их будущего. Это слишком много для тебя сейчас, не так ли, Джек? И это то, что Совет сделал с Франческой - и Херландером - которые пошли по этому пути".
Нет, это было не совсем справедливо, подумал он. Это была не просто трагедия семьи Симоэнс. Было много вещей, в том числе осознание, сколько миллиардов людей стратегия Согласования должна была неизбежно убить по пути - "сопутствующий ущерб", что основная стратегия Согласования была готова принять.
"И, как ты, наконец, понял, ты лично собираешься нести прямую ответственность за достижение этих смертей", - подумал он с отчаянием.
Он знал, что это несправедливое обвинение, во многих отношениях. Он мог быть альфа, но он был еще только одним крошечным винтиком в огромной машине Мезанского Согласования. Его личный вклад в то, что должно было произойти, не был неважным, но был статистически незначимым. Да, он способствовал - эффективно, с энтузиазмом, и с чувством удовлетворенности - волне смерти, вихрем проносящейся по всей галактике, но его непосредственный вклад в убийство никогда не будет даже замечен в великой схеме вещей, и было в высшей степени эгоистически для него думать иначе.
Но это был на самом деле не тот вопрос, ведь так? Не в этом суть, которая начинает беспокоить его во сне, по крайней мере. Нет, дело в том, что он способствовал этому. То, что он гулял вдоль, посвятив свою собственную жизнь совершенствованию, защите и - в конечном счете, - запуску Джаггернаута Мезанского Согласования. Ему никогда даже не приходило в голову не делать этого, и это было то, в чем он действительно нашел, что нельзя простить себя. Это не было даже так, как будто он столкнулся со своими сомнениями, своими заботами, и прошел путь через них, чтобы решить, что эта конечная выгода для гонки значительно перевешивает личную утрату. Он не сделал этого даже приблизительно.
Он ввел еще одну короткую команду, и крупный план Симоэнса и его команды исчез с умной стены. Другой образ заменил его - файл с изображением одного лица, с огромными карими глазами, оливковой кожей и огромными ямочками улыбки, которую она предоставила для своего отца и его камеры. Он посмотрел в эти смеющиеся глаза, во всю радость и всю любовь, которая была украдена у них и у родителей Франчески Симоэнс, и знал, что должен противостоять этим вопросам. Он никогда даже не встречался с маленькой девочкой, улыбавшейся ему из центра его стены, и все же сердце его скрутило и глаза его горели, когда он смотрел на нее сейчас.
"Она была только одним ребенком, только одним человеком, - сказал он себе. - Сколько можно реально принимать во внимание любую одну жизнь в борьбе за дальнейшую судьбу всей человеческой расы? Это безумие, Джек. Нет даже способа рационально сравнить то, что случилось с ней и ее родителями со всеми буквально немыслимыми преимуществами, что мы можем предоставить всему остальному человечеству!"
Это было правдой. Он знал, что это правда. И все же, несмотря ни на что, он знал, что эта правда на самом деле не имеет значения. Потому что, в конце концов, он был сыном своих родителей, и он знал. О, да, он знал.
"Вовсе не в преимуществах, в "благородстве" наша цель - предполагая, что Совет действительно помнит, что этой целью было раньше, - подумал он. - Те вещи, все еще имеют значение, но также и твоя душа, Джек. Так же как и моральная ответственность. Там есть и истина, и есть ошибка, и есть выбор между ними, и это часть наследия человеческой расы, тоже. И это к тому, что, если мы действительно правы - если Леонард Детвейлер был действительно прав - относительно того, что целый вид может выбрать для улучшения и возвышения себя, то почему бы нам не вверить хотя бы часть ресурсов, которые вверены нам на строительство Согласования с убеждением остальной части галактики в этом? Может быть, это не было бы легко, особенно после Последней Войны.
А может быть, это заняло бы поколения, века, чтобы добиться какого-либо прогресса. Но Согласование уже инвестировало все эти поколения, и все эти столетия в наше великое и славное видение... и оно отказалось от идеи убедить других людей, что мы были правы, в пользу убийства, однако, многим из них потребовалось заставить их признать, что мы были правы почти прежде, чем прекратились функции мозга Леонарда Детвейлера. Если на то пошло, то, как мы включили и использовали "Рабсилу" генетическое рабство действительно повлияло на предубеждения против "джини", черт возьми!"
Джек МакБрайд смотрел на это улыбающееся лицо и видел зеркало высокомерия своего народа. Не высокомерие, в котором был обвинен Леонард Детвейлер, не высокомерие веры, что лучшее, здоровое, более способное, более долгоживущее человеческое существо было достижимо. Не это высокомерие, но другое более глубокое, более темное высокомерие. Высокомерие фанатизма. Умение - желания, даже рвение - доказать остальному человечеству, что Детвейлер был прав. Утереть нос остальной галактике тем фактом, что, как потомки Леонарда Детвейлер, они были правы, также... и что все остальные все еще ошибались.
