Александр Смоленский - Дефолт совести
Президент откинулся на спинку кресла и выжидающе посмотрел на Егорова.
– Куда я денусь, – тихо произнёс Юрий Титович, – только теперь я уже не зубр, а послушная божья коровка.
– Бред! – не выдержал президент. – Только теперь вы и становитесь настоящим Зубром. А были всего лишь коровкой. Заметьте, это вы сами так себя окрестили.
Егоров вдруг расхохотался.
– Чему вы так вдруг обрадовались?
– Я просто вспомнил один старый анекдот армянского радио, – поспешил объяснить своё неадекватное поведение Зубр. – Армянское радио спросили, будет ли третья мировая война. «Нет, не будет, – ответило радио, – но будет такая борьба за мир, что на Земле камня на камне не останется!» И я должен в этом участвовать?
– Это ваш долг, Юрий Титович, – важно заметил Крутов. – Что вас ещё смущает?
– Собственно говоря, уже ничего, – быстро ответил Зубр. – Один только вопрос. Я буду работать с госпожой Гордон?
– Этот вопрос не ко мне, – на секунду замешкавшись, ответил Крутов.
– Нет, Юрий Титович. Думаю, исходя из интересов безопасности, она получит другое задание, – коротко объяснил президент. – Смею вас уверить – не менее важное задание.
Новосибирск. Лаборатория не закрыта
Вернувшись в загородный, явно непростой отель, куда люди генерала Кушакова поселили Лилию Гордон по приезде в Москву, она долго не могла отойти от нахлынувших впечатлений.
Если б она только могла увидеться с мамой, та бы сразу сняла стресс, напоила, как в институтскую пору, любимым липовым чаем с фирменным печеньем, погладила бы по волосам... Увы, ни съездить, ни позвонить. Кушаков чуть ли не в аэропорту её предупредил. Ни-ни. Вот и мучайся наедине со своими мыслями в четырёх стенах. Куда тут от них денешься? Любой коллега, окажись на её месте, прыгал бы до потолка. Как же! Удостоиться такой чести, как общение с самим президентом!
Странное это было общение. Лилии даже трудно было понять, к чему оно вообще. Всё могло решиться кулуарно, без дискуссий и длинных речей. Так нет, наоборот – всё громко, эмоционально. Зачем? Лилия, конечно, не могла не заметить изучающий взгляд президента, долго скользившего по её лицу, телу, ногам. Впрочем, чему удивляться? Каких-то пару недель назад все американские газеты смаковали фото обнажённого по пояс президента где-то на рыбалке или охоте. Слов нет, торс впечатляющий. Мужчина! Но разве время сейчас думать об этом?
Её волновало и пугало одновременно совершенно другое. За те несколько дней, что она была в Москве, никто даже не удосужился вспомнить о Фролове, порасспросить её, что и как. Точно было сказано – лаборанты. Кроме собственных интересов, никому ничего не надо.
Ещё собираясь в Москву, она постоянно думала о Павле. Сначала она хотела вызвать его в Москву, затем ей вдруг жутко захотелось преподнести Фролову сюрприз и прилететь в Новосибирск. Только вряд ли ей разрешат. Пуститься в самоволку тоже едва ли получится. Непонятно, сколько топтунов следить за ней отрядил Кушаков. А если всё-таки действительно плюнуть на все – и на этих топтунов, и на самого Кушакова? Лилия посмотрела на часы. В Новосибирске уже глубокий вечер. Интересно, когда туда первый самолёт? Вот Павел удивится.
Скромное застолье на веранде крохотного домика на окраине Новосибирска, состоявшее в основном из купленных в соседнем супермаркете дешёвых овощей, нарезок и консервов, проходило невесело. Павел Фролов и его приятель Славка Бережной провожали в дальний путь своего третьего приятеля Борю Либермана. Он уезжал навсегда на свою историческую родину – в Израиль. Талантливый онколог, преодолев трудный конкурсный отбор, получил высокооплачиваемую профессорскую должность в знаменитом Вейцмановском институте.
– Открой шире глаза, Павлик! – горячился Либерман. – Да пойми же, наконец, тебе никто здесь не даст работать! Вспомни, что началось, когда мы вернулись из Швейцарии.
Фролов с отсутствующим взглядом слушал. Спорить не хотелось. Он с грустью думал о том, что развеять его невесёлые думы не может ни общество близких друзей, ни водка, которую он в последнее время стал употреблять во всё возрастающих количествах.
– Да пойми ты, здесь тебе будет полная хана! – продолжал Борис. – Соглашайся! Я там за тебя похлопочу! Ты ж гениальный учёный, автор грандиозного открытия! Тебя в Израиле с руками и ногами оторвут!..
– Ага, точно. Заодно и обрезание сделают! – хихикнул Бережной. – В Базеле всем нам надо было оставаться, вот что я вам скажу. А ты «домой, домой»... Кто же от хорошей работы да сладкой жизни бегает?! Возьму и тоже скоро уеду в ридну Украину!
– Хватит, коллеги, ругаться! Это всё-таки проводы. Пора и честь знать! Тебе, Боря, во сколько улетать? – Павлу вдруг захотелось как можно скорее распрощаться.
Когда приятели ушли, Фролов дал волю накопившимся эмоциям. Своими мощными кулаками он принялся крошить всё, что попадалось под руку. Отцовский ветхий деревянный домишко трещал и ходил ходуном.
По большому счёту Борька Либерман был прав. По возвращении в Новосибирск после базельского триумфа их без конца таскали по инстанциям. «Где были, что делали, откуда такие большие деньги...» Хорошо, что ещё не посадили. Его термоустановка так и стояла в лаборатории незавершённой, как памятник лучшей жизни. Академия денег не выделяла, а обещанного золотого дождя от Блейка что-то тоже не наблюдалось. Вроде бы щедрый был гонорар от Корсара, а растаял, как прошлогодний снег. Не очень задумываясь о последствиях, Фролов охотно раздавал деньги налево и направо всем, кто просил о помощи. Чем, пожалуй, всё более возбуждал против себя органы. Но поскольку из Москвы пришла команда «не трогать», его и не трогали.
– Что за жизнь проклятая? – бормотал про себя Павел, вернувшись под утро после застолья и открывая ключом двери своей малогабаритной двухкомнатной квартиры. – Боролся, боролся – вот и напоролся! Зоммер продался Майеру и даже не поделился. Любимая женщина вообще забыла о моём существовании! Друзья разбегаются, один в Израиль, другой в незалежную... Застрелюсь!
С этой неоригинальной мыслью он забылся в тяжёлом сне и проспал весь день. Благо, нигде на этом свете его не ждали.
Под утро он услышал в квартире шаги.
– Павлуша, здравствуй! Почему не открывал? Хорошо, что дверь была открыта.
Сквозь сон он не мог понять, наяву ли голос или снится. С трудом протерев глаза, Фролов присел в кровати. Рядом стояла соседка и его Лилия.
– Это ты?.. – опешил Павел и потрогал её за руку. – Живая...
– Очнись, Павлуша! Это действительно я. Или ты настолько меня забыл, что не узнаешь?
Всё-таки есть на свете Бог! Вопреки сильнейшей головной боли радостное возбуждение мгновенно захватило его целиком.
– Павлуша, родной мой, как я рада тебя видеть! – воскликнула Лилия Гордон и принялась целовать заросшее щетиной лицо.
Соседка-старушка деликатно удалилась, прикрыв за собой входную дверь. Уже не сдерживая эмоций, Павел попытался сорвать со своей возлюбленной лёгкое, полупрозрачное платье, но дальше этого дело не пошло. Пьяный угар последних дней явно не способствовал проявлению его мужских достоинств.
Понимая, что с ним происходит, Лилия несколько отстранилась и с наигранной эмоциональностью начала пересказывать ему, что с ней происходило после отъезда из Базеля. Но прежде всего сообщила о смерти Блейка.
– Значит, конец всему? – уныло спросил он, понимая, что с уходом из жизни этого могущественного человека, которого он так и не смог уберечь от смерти, рушились все надежды на продолжение дела всей жизни. Сибиряк подсознательно чувствовал, что такой прекрасный сон, как появление Лилии, не может длиться долго. В конце концов, счастье всего лишь просто иллюзия, которая рано или поздно должна закончиться горьким разочарованием. Всё в этом мире подчинено строгой симметрии.
Если б он догадывался, что вскоре растают и иные иллюзии.
Три дня пролетели как миг. Днём Павел и Лилия подолгу гуляли в живописных окрестностях, любуясь друг другом и сказочной природой. Для него это был настоящий медовый месяц! И несмотря на возникшие сомнения, Фролов уже начал строить далеко идущие планы, связанные с женитьбой. Он даже как будто забыл обо всех своих бедах и проблемах. Жизнь в один миг стала прекрасной, удивительной и полной надежд.
Понимая, как безумно счастлив Павел, Лилия откладывала на потом самый главный разговор, ради которого она и сбежала в Новосибирск. Но время неумолимо и с фатальной неотвратимостью приближало час расставания.
Взявшись за руки, они шли по набережной вдоль Оби. Собравшись с духом, Лилия наконец выдавила из себя страшные для Фролова слова:
– Павлуша, милый мой, родненький мой, я должна тебе сообщить, что завтра я улетаю в Америку. Мы с тобой больше не увидимся.
– Что ты такое говоришь?! Ты шутишь?!
– Если бы, Павлуша, я могла шутить! – Не выдержав напряжения, сильная и мужественная Лилия Гордон заплакала. – Пойми, меня ждёт работа, от которой мне никуда не деться. Она никогда не позволит нам быть вместе. Поверь, я не нужна тебе такая!
