Великая война - Гаталица Александар
Только когда подошла его очередь быть могильщиком, он очнулся. Он позвал Маргариту Николаевну и сказал, что от него как от отца все равно нет никакой пользы и что завтра он ненадолго отлучится из дома — присоединится к врачам. Отмахнулся от замечания Маргариты, что это опасно; промолчал в ответ на вопрос, что им с Марусей делать одним, когда и Настя их бросила; как будто не услышал, как заплакала эта добрая женщина. Он ушел на рассвете. На Марусю он даже не взглянул, потому что знал, что не сможет бросить ее, если увидит хотя бы локон этих светлых волос, потихоньку меняющих цвет на медно-красный…
Вот почему он ускользнул, точно вор, и стал дружить с запахом карболки и вкусом смерти. Поначалу и он носил маску, мыл руки как хирург и следил за тем, чтобы на пальцах не было ни заусенцев, ни ранок, но спустя какое-то время стал небрежен и рассеян. Больных было так много, что их складывали в огромных палатках рядами, словно живой человеческий груз. На палатку в двести коек приходился один дежурный врач. Герой войны хирург Честухин дежурил через день. Мог ли он помочь тем, кто задыхался от кашля так сильно, словно выкашливал свою утробу; мог ли он сбить температуру, когда запасы нового немецкого «байеровского» аспирина все равно заканчивались? Кому-то он все еще мог помочь, утешить кого-то в эти бессонные ночи. А может, он хотел облегчить свою ношу? Да, он с омерзением думал о себе…
Поэтому каждую ночь на дежурстве доктор Честухин проходит по рядам больных и ищет пациентку, похожую на его Лизочку. Когда он видит больную с медными волосами, бледной кожей, с глазами цвета сепии, то обращает на нее особое внимание, неосторожно наклоняясь к ее лицу. Поздно за полночь вместо того, чтобы делать обход, он лежит рядом с умирающей женщиной, что-то неразборчиво говорящей в бреду, в трансе, и крепко ее обнимает, желая только одного — умереть вместе с ней. Он и сам говорит путано, непонятно, словно в лихорадке. Он дает обет умирающей, зная, что его никто не слышит и не может помешать ему это сделать. Но затем его избранница умирает, и доктор отчаянно надеется, что наконец-то подхватил смертельный вирус. Однако температура у него в норме, в груди не ломит, хотя каждый его орган кричит… Следующей ночью он делит кровать с новой избранницей, с той, которая сейчас больше всего похожа на Лизу с распущенными рыжими волосами. Он целует ее, обнимает, и она исчезает в его объятьях, тая, словно соляной столб… Затем все повторяется. Он крадется ночью и страстно обнимает умирающую — но все равно остается здоровым…
Для Сергея Васильевича Честухина, военного хирурга и героя, Великая война закончилась с уходом заразы, когда он чудесным образом — хотя и обманывал свою жену с глазами цвета сепии несколько раз — все-таки остался жив. Через два месяца после своего ухода Сергей вернулся домой на набережную Фонтанки. Он выжил таким позорным образом, в противоположность некоему трагическому герою, чтобы еще раз забежать через черный ход в некогда крупный банк и там обменять несомненно ценное золото на сомнительные купюры. Он снова повторял рыжеволосой Марусе: «Так-то, моя Марусенька, живем мы теперь все в сплошной суете», а она смотрела на него своими глазами цвета сепии. Но это уже рассказ о другом человеке.
Этот другой человек, некий Сергей Честухин, начинающий жизнь, не достойную хроники, поспешно оставляет роман и погружается в пыльную прокуренную повседневность. Он ничем не отличается от всех остальных. Даже если бы кто-то останавливал прохожих на улице поочередно, заглядывая им в глаза, он не узнал бы в этом бледном человеке бывшего героя войны, знаменитого нейрохирурга Честухина. Доктор ничем не отличался от остальных. Как и все, он поздно услышал о гибели царской семьи, как и все, он не поверил, а потом не нашел в себе никаких чувств; как и всем в России, государь ему никогда не снился.
А меж тем 17 июля 1918 года в Екатеринбурге был убит последний русский царь Николай II вместе со своей семьей. В полночь пленников разбудили охранники и заплетающимися языками пробормотали, что ради безопасности хотят спрятать их в подвальные помещения, но на самом деле они повели их на казнь. Государь знал об этом, но спокойно пошел на расстрел в подвал Ипатьевского дома, убежденный, что ему не о чем волноваться. Он знал, что его поставят перед винтовками, и все говорило ему, что сны его сновидцев из будущего теперь сбываются. Они спустятся, остановятся посреди ярко освещенной пустой комнаты, когда в нее ворвутся охранники с красными носами и щеками и попытаются их убить. Винтовки, однако, дадут осечки, а командир напрасно будет материть расстрельную команду и попытается перезарядить свой пистолет.
Вот почему отрекшийся от престола государь спустился в подвал уверенным шагом, не задумываясь. Он нес на руках цесаревича Алексея, который был слишком слаб, чтобы самому идти на казнь. Войдя в освещенную комнату, он притворился, будто верит, что их разбудили ради их же безопасности. Затем в подвал набилась отупевшая толпа охранников. С криком «Смерть царю!» они начали стрелять. Ни одна пуля не остановилась в их стволах, и царская семья была расстреляна всего за несколько минут. И как только государь испустил дух, года помчались через временной портал — сновидцам будущих десятилетий начал сниться царь. Это были 1919-й, 1921-й, 1922-й, 1927-й годы, но один и тот же сон повторился…
Повар Николай Корнилов, владелец роскошного популярного ресторана «Ля Кантин Рус» в Париже, с 1921 года видел во сне царскую семью, как если бы она была еще жива. В этом сне польские части, лояльные генералу Деникину, заняли Екатеринбург и поспешили к дому Ипатьева, чтобы освободить семью Романовых. Убийцам не удалось перезарядить свои винтовки, и государь в последний момент был спасен… Тысячи людей видели этот сон. В 1922 году граф Разумов, проснувшись, вспомнил ту же картину из сна, словно она была явью, и в бедном квартале, недалеко от моста Гренель, стал рассматривать синяки утреннего парижского неба, рассекаемые мокрыми утренними птицами. В том же сне, в 1927 году, государя увидел и инженер Андрей Васильевич Папков, создатель стальных мостов в Белграде. Когда он проснулся в районе нижнего Дорчола, в арендованном у одного еврея доме с участком, маленькие черные бабочки летали из одного дорчольского сада в другой. В Стамбуле восемью годами ранее, в 1919-м, государь приснился врачу Петру Владимировичу Риттиху, а когда тот проснулся, в воздухе кружились лепестки цветков абрикоса, словно пух из порванной подушки. Государь приснился и…
Однако для Николая Романова, последнего русского царя, и его семьи Великая война закончилась звуками беспорядочной пальбы, залпами, которые многие сновидцы не могли себе даже представить. Из последних сил царь смотрел на лампу без абажура и ее светящуюся спираль. Ему казалось, что он слепнет и через мгновение потеряет зрение, а затем он действительно ослеп, или его накрыл последний темный покров.
Большинство трагических героев заканчивают свой легкий взлет и тяжелое падение смертью; самые несчастные остаются наказанными жизнью. Однажды в разгар пандемии, не зная, что она бушует по всему Крыму, к великому князю Николаю Николаевичу пришли новоявленные суровые красноармейцы с ордером на домашний арест вместе с семьей. Не было больше алчных охранников, легко превращающихся в ординарцев и привратников. Счастливым обстоятельством стало то, что в таком изолированном состоянии великому князю сложнее было заразиться, а несчастливым — что во дворце Дюльбер не хватило одной ночи, чтобы отвести его вместе с семьей в подвал ради той же безопасности и расстрелять. Но в Крыму разыгралась не трагедия, как в Екатеринбурге, а комедия. Сразу после ареста великого князя началась небольшая война между Севастопольским и Ялтинским Советами. Первый колебался, а второй выступал за немедленную казнь великого князя и его семьи. В Севастопольском Совете преобладали солидные плешивые люди, в уголках глаз которых отражались старорежимные отблески. Члены Ялтинского Совета были совсем другими: высокие, худые, звонкие, как хлысты ямщика, яростно глядели они из-под приподнятых бровей и подкрепляли каждое свое предложение криком «Ура!» или ударом кулака по столу. Сколько раз из Ялты направлялась директива «расстрелять гражданина великого князя Николая», но каждый раз, прибывая в Севастополь, она, передаваясь из уст в уста надежных курьеров, предписывала «гражданина великого князя Николая пощадить еще на один день»… И так каждый раз: до казни не хватало только одной ночи.
