Джон Апдайк - Супружеские пары
— Как его зовут? — спросил Пайт.
— Ты должен знать.
— Анджела говорила, но я забыл. Помню, подумал: не старомодно ли для такой современной семьи?
— Тобиас.
— Кажется, так зовут вашего кота.
— Кота зовут Коттон. А Тобиасом звали дедушку Кена.
— Почему вы не назвали его в честь отца Кена?
— Кажется, отца Кен недолюбливает.
— А я думал, что папаша у него образцовый, настоящий хартфордский адвокат.
— Так и есть. Но Кен наотрез отказался. Я так удивилась!
— Кен полон сюрпризов. Потрясающий парень!
— Будешь его мне рекламировать?
— Почему мы препираемся?
— Не знаю, — ответила Фокси. — Наверное, тебя раздражает ребенок.
— Я его люблю! И тебя люблю как его маму.
— Но уже не как любовницу?
— Ну… — От колебаний у него стало нехорошо на желудке. — Ты ведь все равно еще не готова?
— Мне нельзя заниматься любовью еще две недели, но доказательства нежного отношения все равно приветствуются. Почему ты такой чужой?
— Разве чужой? — Как передать ощущение покоя от увядшего болота в окне, от этой умиротворяющей комнаты, которую он сам спланировал, от ее стен, распахивающихся, как платок, от жемчужной ауры ребенка, от суховатой грации самой Фокси — казалось, ее лишили сна и заставили забыть о себе, от этого запаха строгого очарования, как признаться в суеверном опасении нарушить волшебство?
— Я вообще сомневаюсь, что мне надо было появляться здесь сейчас, сказал он.
— Почему бы и нет? Разве раньше тебя приводили сюда дела? Я никогда не была тебе женой. Ты появлялся, чтобы переспать с чужой женой, и меня это устраивало. Я даже это любила. А теперь что же, я запачкалась, родив ребенка?
Пайт чувствовал, что ей нравится такой жесткий разговор: она воспользовалась его приходом, чтобы оживить в себе некий прежний, глубоко заложенный опыт. Она стояла перед ним, расставив ноги, чуть наклонившись вперед, крепко, но все же машинально прижимая к себе Тобиаса. Повысив голос, она его только убаюкала. Пайту нравилась ее материнская раскованность, спокойная уверенность, что она может обращаться с ребенком так, как ей удобно.
— Зачем тебе я? — спросил он. — У тебя ведь появился этот замечательный кулек. У тебя есть Кен, благодаря которому ты родила своего чудесного ребенка.
— Он его не любит. Он не любит ребенка.
— Не может быть!
Фокси заплакала. Ее волосы, бесцветные в тусклом свете предзимнего дня, свесились на сына.
— Ребенок его пугает. Как я — я тоже всегда его пугала. Я его не осуждаю. От меня одни неприятности, Пайт!
— Глупости! — Сосущее чувство внутри резко усилилось. У него не осталось выбора: он шагнул к ней, обнял вместе с ребенком. — Ты прелесть.
Она продолжала рыдать. Видимо, ситуация, включая его уступку, его покровительственные объятия, злила ее все больше.
— Тебе не нравится со мной разговаривать? — спросила она невпопад.
— Еще как нравится!
— Нет, совершенно не нравится. Ты что, вообще не хочешь иметь со мной дело вне постели? Не можешь, что ли, подождать пару недель? Тебе обязательно трахнуть меня прямо сейчас?
— Перестань, Фокси. Что за чепуха?
— Я боялась наркоза, чтобы не начать кричать твое имя. Я брожу вокруг дома и повторяю: «Пайт, Пайт…» вот этому невинному дитя. Я потащила Кена на эту ужасную вечеринку, только чтобы с тобой повидаться, но ты предпочел рискнуть жизнью, лишь бы тебя со мной не застукали!
— Не преувеличивай. Какой риск? И потом, я сделал это., чтобы защитить не только себя, но и тебя.
— То-то ты хромаешь.
— Это из-за футбола.
— Прости, Пайт. Кажется, я начинаю тебя пилить. Подожди меня бросать. Ты — единственная реальность, которая у меня есть. Кен нереален. Это болото тоже. Я сама нереальная я живу только ради того, чтобы жил мой ребенок, это все, зачем я появилась на свет. И это сводит меня с ума!
— Успокойся… — начал он, хотя сам уже чувствовал раздражение. У него не хватало дыхания, чтобы объяснить, что встречаться сейчас было бы неправильно, хотя раньше встречи было только во благо. Они провели время в игровой комнате Господа Бога, где долго и счастливо возились на полу, а теперь настало время сложить игрушки в коробки и выстроить стулья вдоль стены.
Кен вернулся домой более усталым, чем она видела его когда-либо со времен дипломной горячки. Положив на стол толстую пачку бумаг, он сообщил жене:
— Прорыв в фотосинтезе! Это связано с ферредоксином — он выглядит переходной точкой между реакциями на свету и в темноте.
— Что за ферредоксин?
— Протеин. Переносчик электронов с очень низким окислительно-восстановительным потенциалом.
— Кто же автор открытия? — Он почти никогда не рассказывал ей о своей работе, поэтому ей хотелось поддержать беседу. К его возвращению она надела праздничное лимонное платье. Их ребенку исполнялось шесть недель.
— Два японца, — ответил Кен со вздохом. — Молодцы, не чета мне. Обошли меня на повороте. — И он упал в кресло, кожаное кресло, которое они протаскали по лестницам едва ли не всех домов Кембриджа. Фокси охватила паника.
— Сейчас посмотрим, — сказала она и подступила к столу, чтобы доказать, что он не прав, — воплощение безапелляционности и добрых намерений. Верхняя статья в стопке называлась «Нейрофизиологические механизмы поведения: эмоции и мозжечковая миндалина». Дальше шла «Экспериментальная фенилкетонурия: фармакогенетика эпилептического припадка у мышей». Дальше она смотреть не стала.
«Нашим тарбокским однофамильцам „Литтл“ Смитам.
Очередное Рождество застало нас лично в добром здравии, но, естественно, огорченными трагическими и пугающими событиями ноября. Человека действительно легко вытоптать, как траву. И другая печаль посетила наш дом в сентябре, когда юный Тим, казалось бы, всего несколько лет назад бывший еще младенцем, уехал учиться в колледж Сент-Марк. Он приезжает домой на выходные — уже не мальчик, а „молодой человек“; ждем — не дождемся его к себе на праздники — хотя он, к нашему многодецибельному смятению, не расстается с электрогитарой. Тем временем Пэт, Одри и Грейсаин благополучно продолжают учебу в прекрасных муниципальных школах Ньютона. Пэта даже наградили (слышите, как отлетают у нас пуговицы — так мы надулись от гордости)…»
— Боже, — воскликнула Марсия, — как она переползает через беднягу Кеннеди, чтобы похвастаться, что может оплачивать Сент-Марк!
— К нашему многодецибельному смятению, — подсказала Джанет, и обе покатились со смеху.
Вечера перед Рождеством в Тарбоксе одновременно мрачны и захватывающи. Звезды из фольги и венки громко дрожат на холоде, в чугунном павильоне молча стоят на коленях перед яслями фигурки из папье-маше, дети возвращаются из школы домой уже в темноте, люди шныряют по магазинам даже после ужина, нагибая головы, словно делают что-то противозаконное или боятся опознания, витрины горят допоздна, двери магазинов то и дело хлопают. Правда, на этот раз национальные флаги были подняты только до середины флагштоков, а в некоторых лавках — например, у старика ювелира и в шведской пекарне пустовали витрины. В ярко освещенном универмаге, где можно было взбеситься от ни на секунду не умолкающих рождественских гимнов, Пайт, выбиравший с помощью дочерей подарок для Анджелы, повстречал Би Герин. Дело было в отделе свечей. При виде ее блестящей маленькой головки у него учащенно забилось сердце, защипало в нагруженных покупками руках. Она обернулась и заметила его. Ее улыбка была, скорее, инстинктивной и натянутой: его радость при встрече она сочла неискренней.
