Алексей Колышевский - МЖ. Роман-жизнь от первого лица
– Все эти дамы и господа – члены одной большой семьи, клана Кирика.
– Я ничего не понимаю, но мне любопытно, что там наверху. Я иду туда.
Японец с облегчением вздохнул, я двинулся к лестнице, а стоявшие на ней люди разразились аплодисментами, которые не смолкали все то время, что я поднимался по двум-трем десяткам широких ступеней.
Я вошел в большой зал, с высокими, от пола до потолка окнами, колоннами в несколько рядов, той же винного цвета дорожкой посередине. Дорожка заканчивалась у небольшого возвышения, похожего на трамплин для прыжков в бассейн. Далее располагалось нечто вроде президиума: длинный, драпированный все той же винной тканью стол и несколько кресел. Подоспевший переводчик попросил меня занять место на трамплинчике перед президиумом. Я не стал возражать и вообще как-то оробел. Зал быстро наполнился людьми: здесь были и все те, что аплодировали мне на лестнице, и еще человек двадцать или даже больше. В общем, толпа собралась приличная, и все смотрели на меня, улыбались и кланялись.
Я увидел даже двух фотографов, которые непрерывно щелкали своими японскими камерами с объективами, по размеру и внешнему виду напоминавшими РПГ «Муха». Они снимали в основном меня, и я совсем засмущался и стоял весь красный, как задница шимпанзе. За колоннами прятался маленький оркестрик: виолончель, две скрипки и электрическое пианино. Я бы не заметил его, но вдруг оркестрик разразился какой-то торжественной и величавой мелодией, больше похожей на гимн, и в президиуме возникли двое. Невысокого роста пожилые японцы, лет по шестьдесят каждому, а может, и больше. Мой знакомый переводчик оказался тут как тут и с подобострастием склонился, ожидая слов этих, без сомнения, важных тузов. Весь зал вновь взорвался аплодисментами, старики поклонились, и один из них слегка поднял указательный палец левой руки, призывая, как я понял, к тишине, ибо шум тотчас стих. Старичок сцепил пальцы на животе и стал говорить на своем странном, но показавшемся мне очень красивым языке. Я несколько раз расслышал свое имя. Зал вновь аплодировал, а я ничего не понимал и стоял, как полный дурак, хлопая глазами. Переводчик с почтением выслушал часть его речи и, когда тот сделал паузу, перевел вот что:
– Господин посол сердечно рад приветствовать здесь одного из замечательных москвичей, господина Марка Вербицкого. Этот человек, проявив мужество и презрение к опасности, спас от смерти нашу гражданку, члена уважаемого в нашей стране клана Кирика, внучку господина Арииши Кирика, Дори.
Я принялся незаметно щипать себя за ногу, но все происходящее никуда не пропадало и было абсолютно реальным. Вот так малышка… Что ее к нам-то занесло? А посол между тем продолжал:
– К нашему огромному сожалению, зять господина Кирика, наш сотрудник и дипломат, отец Дори, погиб в той страшной автокатастрофе. Погибла и любимая дочь господина Кирика. Господин Вербицкий совершил подвиг, достойный самурая. И поэтому правительство моей страны поручило мне в знак благодарности за проявленный вами героизм вручить вам этот бесценный самурайский меч работы одного из самых известных японских мастеров девятнадцатого века.
Я только и делал, что моргал и пожимал плечами, и вообще, со стороны, наверное, выглядел жутко застенчивым. Тем временем посол вышел из-за своего стола-президиума, подошел ко мне. Какой-то человек из зала поднес ему длинный и узкий черный бархатный футляр. Посол открыл его и извлек красивую блестящую штуковину, вид которой внушал уважение. Это и был тот самый меч, ради которого меня позвали сюда. Было ли мне приятно в тот момент, когда посол с почтением протянул мне его рукояткой вперед? Конечно, было! И, честно говоря, было очень приятно оттого, что в тот момент, когда я вытаскивал эту Дори из перевернутой машины, я совсем не думал о каком-то там антикварном самурайском мече, о реальной ценности которого я тогда даже не догадывался. После того, как я на себе испытал действие оружия, пусть и огнестрельного, я с отвращением стал относиться к любому предмету, способному отнять человеческую жизнь. Нет в оружии никакой эстетики, какими бы красивыми золотыми нашлепками и чеканкой его ни украшали. Все равно это предмет, который несет смерть. После Склифа я вдруг стал до конца понимать, отчего женщины, в подавляющем большинстве своем, относятся к оружию как минимум равнодушно. Женщина дает жизнь. Оружие ее забирает. Вот о чем думал я, принимая из рук посла эту острую вещицу.
– Спасибо, спасибо, господин посол, спасибо, дамы и господа. Но где же малышка Дори? Я так хотел бы взглянуть на нее. У меня самого двое детей, и я не мог поступить иначе.
Посол кивнул и сказал переводчику несколько слов. Тот объяснил:
– Сейчас будет говорить господин Кирика, дедушка Дори.
Второй старик встал. Зачем-то погладил рукой свое горло, так, словно ему что-то мешало говорить, и на хорошем английском языке сказал следующее:
– Дорогой мистер, вы спасли не просто мою внучку, вы спасли единственную прямую наследницу всего моего состояния, огромной промышленной империи. Девочка уже в Японии. Она долечивается после перенесенного шока и проходит психологическую реабилитацию. У меня нет слов, чтобы выразить, как я вам благодарен. Я навел о вас справки и понял, как мне следует отблагодарить спасителя моей любимой Дори. Примите от меня вот это, в знак моей бесконечной признательности и моего безграничного уважения.
Арииши Кирика протянул мне простой продолговатый белый конверт. Я вопросительно взглянул на него: открывать здесь или нет? Он кивнул…
В конверте лежало свидетельство о том, что в Banc de Geneva на мое имя открыт счет на… Ну ни хрена себе, а! На сколько?! НА ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ ЕВРО!!! Евро! Десять! Миллионов! И кредитка. Чтобы пользоваться счетом. Ага…
Зря меня поставили на этот трамплинчик, потому что я с него упал. Потерял сознание. Но до пола долететь мне не дали. Несколько рук подхватили меня, и спустя мгновение я лежал на кушетке в небольшой комнате. Рядом сидел переводчик с озабоченным лицом и пузырьком нашатырного спирта, от которого я только что и очнулся, а в руке моей был зажат тот самый белый продолговатый конверт.
– Я жив?
– Вполне, господин Вербицкий. У нас все было готово именно для такого случая. Как видите, есть даже нашатырь.
– Я вам очень признателен. А где же все остальные?
– Они ждут вас и волнуются. Вы выйдете к ним? Господин Кирика хотел сказать вам несколько слов и…
– Вы знаете, нет. Я никуда не пойду. Вернее, я не хочу никуда выходить. А если господин Кирика хочет сказать мне что-нибудь, то пусть он лучше сделает это здесь. Наедине. Я еще не вполне хорошо себя чувствую.
