Дуглас Кеннеди - Момент
— Долларов за семьсот в месяц мы могли бы снять двухкомнатную квартиру около Колумбийского университета.
— А мы потянем?
— Подумаешь — напишу лишнюю рецензию или статью для журнала.
— А вдруг я не найду работу?
— Даже не сомневайся — будешь преподавать или работать переводчиком. Уверен, ты сможешь устроиться учителем немецкого в какую-нибудь частную школу, даже найти что-нибудь в Колумбийском университете.
— Ноу меня нет специального диплома.
— Зато ты много лет проработала профессиональным переводчиком.
— Это не значит, что я могу преподавать язык.
— Почему нет?
— Ты действительно безнадежный оптимист.
— Я оптимист во всем, что касается нас.
— Я не хочу садиться тебе на шею.
— Хорошо, а представь себе такую ситуацию: лет через пять, когда у тебя будет достойная работа в каком-нибудь колледже или в ООН, а я так и не смогу опубликовать свою книгу…
— Этого никогда не случится.
— Это случается сплошь и рядом в дивном писательском мире. Две-три книги с плохими продажами и пресными рецензиями — и все, тебя больше никто не хочет знать.
— Но это не про тебя.
— Почему ты так уверена?
— Потому что я читала твою книгу и очерки, которые переводила…
— Ты действительно безнадежная оптимистка.
— Не передразнивай.
— Я тебя убедил?
— Знаешь, это, наверное, отголоски идеологической обработки. Нас учили с оптимизмом смотреть в коммунистическое будущее. А вот что касается личного…
— Ты слишком строга к себе, но это пройдет.
— Только после того, как выберусь из Берлина. Оставаться там — это значит быть рядом с Йоханнесом. Теперь я понимаю, что все это бесполезно. Я потеряла его навсегда.
— Думаю, это очень смелое признание, — сказал я, хотя и понимал, насколько оно мучительно для нее.
— Никакой надежды не осталось.
Мы оба замолчали.
— Париж… — наконец произнесла она. — Когда-то он казался мне далеким, как темная сторона Луны. А сейчас…
Спустя три дня — когда мы садились в автобус до Орли, откуда вылетали обратно в Берлин, — Петра так крепко вцепилась в мою руку, будто ей отчаянно требовалась опора.
— Ты в порядке? — спросил я.
— Яне хочу возвращаться.
— Но это всего лишь на пару недель.
— Я знаю, знаю. Просто…
— Мы можем ускорить наш отъезд в Штаты, если сразу по возвращении я запишусь на прием в американское консульство и выясню, какие нужны документы, чтобы тебе выдали грин-карту.
— Как ты думаешь, много времени это займет?
— Понятия не имею, у меня ведь не было вереницы иностранных невест.
— Давай попросим, чтобы они сделали ее как можно скорее.
— Пока ты не передумала?
— Я никогда не передумаю.
— Я тоже. Так что и волноваться не о чем.
— Надеюсь, ты прав.
Вернувшись в тот день в Берлин, мы застали Аластера в мастерской. Он сидел в одиночестве перед тремя полотнами, над которыми работал в последние недели. Глубиной цвета, нервом геометрических форм и скрытой в нихтайной этот триптих позволял зрителю насладиться контрастом лазурных полутонов и чистотой синевы. Картины определенно удались.
— Неужели закончил? — спросил я.
— Да, и сам чуть не кончился, — сказал Аластер.
— Фантастика.
— Это твое субъективное мнение. Но возможно, я пребываю в привычной послеродовой депрессии.
— Они потрясающие, Аластер.
— А эти лондонские стервятники от искусства окрестят их как «Ив Кляйн лайт»… хотя нет ничего проще этого чертова Ива с его чертовым синим. Прошу прощения, Петра, я всегда такой на финише.
— Томас прав. Они замечательные.
— Ну, учитывая, что они были написаны в агонии расставания…
— Люди сами увидят, какие они удивительные, и оценят их по достоинству, — сказала она.
— К сожалению, не люди диктуют вкус.
— Мы обручились в Париже, — вдруг выпалил я.
Аластер явно опешил от этой новости.
— Ну-ка, еще раз, — попросил он.
— Мы решили пожениться.
— Ты уже два раза объявил об этом. Но странно, почему молчит мадемуазель.
— Это потому, что мадемуазель не такая болтушка, как месье, — улыбнулась она.
— «Болтун» — это синоним «американца», — добавил Аластер.
— Но поскольку я люблю этого американца… — сказала Петра.
— Выходит, ты подтверждаешь, что наш американский друг говорит правду?
— Подтверждаю.
— Что ж, тогда… где-то у меня здесь… думаю, в холодильнике, припрятана бутылочка французской шипучки, которую я приберегал для особых случаев. Как этот, например.
— Это очень любезно с твоей стороны, — сказал я.
— Это чертовски правильно, учитывая важность момента. Будучи в душе романтиком, должен сказать, что я ужасно завидую вам обоим и надеюсь только на то, что вы не испортите все это на фиг.
Бутылка шампанского переросла в долгий и пьяный ужин в местной итальянской забегаловке. Улучив минутку, когда Петра вышла в туалет, Аластер сказал мне:
— Пусть это пьяный треп, но больше всего меня радует, что ты по-настоящему созрел для этого брака. Ты стремился к нему, он стал тебе необходим. Не подумай, это не упрек и не критика. Это мои наблюдения. Потому что когда-то я был такой же, как ты. Одиночка. Не подпускал к себе никого слишком близко. Потом я встретил своего мужчину. И это было взаимное чувство. Если бы только этот сукин сын не умер на мне… Главное, Freund[92], ты нашел ее.
На следующий день я позвонил в американское консульство и переговорил с удивительно милым секретарем с мягким среднезападным акцентом. Секретарь подтвердила, что да, если я собираюсь жениться на гражданке Германии и мы намерены поселиться в Штатах, лучше всего прийти вдвоем на прием к помощнику консула, чтобы он начал процедуру оформления иммиграционных документов. Как только мы поженимся официально, Петра получит гринкарту в течение месяца, если не возникнет никаких проблем.
— Так что, если вы хотите ускорить процесс, — сказала она, — я бы на вашем месте женилась как можно скорее!
Когда я вечером пересказал все это Петре, она рассмеялась:
— Можем попросить Аластера поучаствовать в церемонии.
— Я уже думал о том, чтобы пригласить его моим свидетелем.
— И моим тоже, потому что у меня нет близких друзей.
— Тогда давай сходим в отдел регистрации, или как он тут у них называется, на следующей неделе, — предложил я.
— Я завтра же все выясню.
— У нас встреча с консулом в час пятнадцать. Сможешь вырваться?
