Ирвин Шоу - Хлеб по водам
— Нет, это не переутомление, — сказал Стрэнд. — Я бы сказал, это вызвано… целым комплексом обстоятельств… И винить школу или ее порядки было бы просто глупо.
— Спасибо, Аллен. Я не был уверен, что вы замечаете… Порой как раз самые близкие люди… — Бэбкок оставил фразу незаконченной. — Сама атмосфера школы, когда семестр тянется так долго, когда погода такая неустойчивая… Ну, да вы понимаете… Ноябрь может стать настоящим испытанием даже для самых сильных духом. А уж что говорить о чувствительной женской натуре…
— На День благодарения мы приглашены в Хэмптон, провести уик-энд у Рассела Хейзена, — сказал Стрэнд. — Возможно, и сын тоже приедет. Там будут интересные люди… Возможно, именно это ей сейчас и необходимо. — Стрэнду хотелось поскорее выйти из кабинета, чтобы не видеть этого утомленного и встревоженного лица. — Так что, может, все и образуется. А если нет — что ж, тогда посмотрим. Вообще-то одна очень милая дама, приятельница Лесли, пригласила ее с собой в Европу. Насколько мне известно, жена отказалась. Но если я скажу, что, по вашему мнению, каникулы пойдут ей только на пользу… Причем постараюсь сделать это как можно тактичнее… Вы не возражаете, если я отложу этот разговор до конца уик-энда? — Говоря это, Стрэнд осознавал, что хочет оттянуть неприятные объяснения. Но из-за чего?.. Из трусости? Из страха, что Лесли от этого станет только хуже?..
— Поступайте как считаете нужным. Кому, как не вам, судить, — заметил Бэбкок. В голосе его слышалось явное облегчение — решение проблемы откладывалось по крайней мере на несколько дней. — И знайте, — деликатно добавил он, — что если вдруг вы с женой сочтете, что вам в той или иной форме необходима психологическая помощь, то у меня есть очень хороший человек. Который при необходимости может приехать из Нью-Хейвена, который способен… Да вы сами будете удивлены, поняв, как часто люди, подобные нам, испытывают потребность хотя бы просто поговорить с таким человеком. Это относится и к преподавателям, и к ученикам. Порой, мне кажется, мы слишком тесно общаемся, живем в замкнутом мире, чуть ли не на коленях друг у друга сидим, фигурально выражаясь, разумеется. И так день за днем, и наше эго размывается, и темперамент бушует, и нервы на пределе, и в души вселяется меланхолия, а тут еще приближение зимы… Так много факторов надо учитывать, так много стрессов… — Еще один, последний, вздох — и он снова принялся перебирать бумаги на столе.
Выйдя от Бэбкока, Стрэнд медленно прошелся по кампусу. Проходя мимо учеников и преподавателей, которые здоровались с ним, он мысленно прикидывал, кто из них успел нашептать директору о Лесли, кто тайком следил за ее поведением, кто, возможно, даже жалел ее. Говорил, к примеру: «Бедная женщина, во всем, конечно, виноват муж…»
И вот теперь еще этот психиатр, о котором по доброте душевной упомянул Бэбкок. По доброте и из-за принятой в наши дни непоколебимой веры в могущество человека, который может словом излечить болезнь, вызванную отнюдь не словом. Что может сказать Лесли этому человеку из Нью-Хейвена? Что ее, точно деревце, выдернули из родной почвы, внезапно и без всякого предупреждения? Лишили города, в котором она родилась, в котором прожила всю свою жизнь?.. А дети, которым она отдала столько времени и душевных сил, покинули ее, пошли своим путем… Она скажет: «Я оглушена нескончаемым шумом, который издает это варварское племя, мальчишки подросткового возраста. Их ценности чужды мне, они невежественны и враждебны, как дикари из лесов Амазонии. А поскольку, мой дорогой, вам платят за то, чтобы вы выслушивали самые потаенные признания раненой души, то не буду таить ничего. И скажу прямо: мне около сорока. Это время расцвета, я уверена в своих талантах и способностях, я прекрасный специалист в своей области. Я, находящаяся на пике своих сексуальных желаний и способности удовлетворить желания мужчины, вынуждена спать одна. Не буду утомлять вас пересказом своих сновидений. Вы и без того должны знать, что они собой представляют».
Стрэнд, терзаемый воображаемым разговором, удрученно покачал головой. Интересно, что скажет в ответ на это дипломированный психоаналитик? Что он предложит? Развод? Изнурительные занятия физкультурой? Таблетки? Других мужчин? Мастурбацию?..
И он решил, что, если придется вплотную заняться проблемой Лесли — и, насколько он понимал, своей собственной проблемой, — он ни при каких условиях не должен говорить жене о психиатре.
До Дня благодарения он ни слова не сказал Лесли о разговоре с Бэбкоком. Старался вести себя как обычно, точно ничего не замечает и не подозревает, точно не было того душераздирающего ночного разговора на кухне.
И вот холодным ноябрьским днем они с Лесли радостно приветствовали приехавшего за ними Конроя. В кампусе царила праздничная атмосфера, мальчишки предвкушали свободу, пусть на четыре дня, но полную свободу, и рвались домой, и Стрэнду вдруг показалось, что все в порядке. Лесли выглядела просто прелестно. Красивая, молодая, в толстом бежевом шерстяном пальто с поднятым воротником. Щеки ее раскраснелись от ветра, на ожившем лице читалось нетерпение.
Усевшись рядом на заднее сиденье, он взял ее за руку. Конрой завел мотор, и машина двинулась по асфальтовой дорожке к каменным воротам, отмечавшим границы кампуса, а затем выехала на шоссе. Школа осталась позади, и по мере того, как они отъезжали от нее все дальше и дальше, с их плеч, казалось, спадал тяжкий груз.
Все пришли к единому мнению, что уик-энд удался как нельзя лучше. Соломоны, чей пляжный домик был закрыт на зиму, поселились у Хейзена. Не обошлось и без Линды Робертс, и все они были очень рады увидеться снова. И с погодой тоже повезло — было тепло, ярко светило солнце, а потому коктейли можно было пить на террасе, подставляя лица свежему солоноватому ветру, дующему с океана. Приехал Джимми, привез с собой гитару и развлекал всех, и особенно Герберта Соломона, смешными пародиями на самых буйных и экстравагантных исполнителей — клиентов их фирмы. Хейзен был любезнейшим и радушнейшим из хозяев и если и тревожился о жене или расследовании в Вашингтоне, то никак этого не показывал. Лесли взяла с собой портативный мольберт, кисти и краски, и в сопровождении Линды ходила в дюны, где начала писать пейзаж. Который, по уверениям все той же Линды, должен был занять достойное место в экспозиции музея. Линда казалась еще оживленнее и разговорчивее, чем обычно. Парижская галерея, с которой она сотрудничала через нью-йоркское отделение, попросила привезти и устроить ретроспективный показ американской живописи двадцатого века, и Линда наконец-то заполучила последние два из пятидесяти полотен, ради которых торговалась целых три месяца. Через неделю она должна была вылететь во Францию и еще раз пригласила Лесли с собой.
