Юрий Герт - Кто если не ты
Рукоятка была теплой, весь он был теплый — черный, приятно тяжелый. Клим присел и, плотно обхватив пальцами рукоятку и конец длинного ствола, ударил пистолетом по колену.
Открылся барабан с единственным патроном. Он крепко засел в отверстии, Клим с трудом вытащил его, покатал на ладони. Маленький, с тупеньким свинцовым рыльцем пульки... Заглянул в ствол: в нем густыми натеками сбилось масло. Подсолнечное масло, которым они заменили оружейное... Клим отыскал сухую веточку, оторвал край платка, затолкал его в ствол, дважды продернул насквозь. Потом вложил патрон, крутнул барабан. Сорвал пучок травы и обтер жирные от масла руки.
При этом он подумал, что это глупо — не все ли равно, какие у него будут руки. Но сорвал еще пучок и принялся тщательно вытирать каждый палец.
Пальцы дрожали. Трус, подумал он, подлый трус! Чего ты тянешь? Он весь сосредоточился на себе. Он словно распался надвое: один человек с усмешкой наблюдал за вторым, которому предстояло действовать. Что же ты тянешь? — повторил он еще раз.
Все, что привело его сюда, отпрянуло в сторону, осталась только борьба с самим собой. Осталось только: сумеешь или нет?..
Солнечный диск уже опустился за линию горизонта. И оттуда, где он исчез, поднялись широкие красные-столбы света и пламени. Они пробили, облака и устремились вверх, пока не уперлись в голубой купол. Налитые багряным жаром облака торжественным фронтоном легли на огненные колонны. Вся западная половина неба превратилась в пылающий портал.
Клим стоял с пистолетом в руке и не мог оторваться. Казалось, один только шаг над алой искрящейся степью — и он ступит в эти огненные врата — один только шаг.
Закат... А где-то — восход... Но для Солнца нет ни восхода, ни заката. Ни дня, ни ночи. Для него есть лишь жизнь, вечный свет и сияние.
Для него нет ни дня, ни ночи...
А победы твои — разве каждая из них не оборачивалась поражением? И поражения — разве в каждом из них не таился зачаток победы?
Но тогда...
Но тогда, быть может, их нет — ни побед, ни поражений?.. И есть... Только Солнце, только жизнь, только борьба?..
И — Правда... Она — как Солнце...
Ему казалось — он стоит у самого входа. И — шаг, один только шаг.
Охваченный этим неведомым, удивительным, несокрушимым чувством, он забыл о пистолете, зажатом в руке, о себе — обо всем. Он перестал существовать.
Был восторг прозрения — и не было ни слов, ни мыслей.
Он увидел пистолет — и уже не сказал себе, что он трус. Глупая игрушка. Кто услышит его выстрел во Вселенной, где гремят канонады и сшибаются миры?
Плотная синева уже наползала с востока, растекаясь по облачным вершинам, и степь из припорошенной искристой розовой пылью становилась серой. Пели провода. Клим пошел вдоль дороги. Весело урча, мимо промчался грузовик. В кузове полным-полно людей, они сидели на скамейках, спиной к кабине, среди них было много девушек. Повернув к Климу озорные щекастые лица, они что-то кричали и смеялись, и Клим, который всегда терялся, услышав девичий смех, улыбнулся им и помахал вслед рукой. Пистолет он спрятал за спину, не зная, что с ним теперь делать. Бросить его в кювет было жалко.
Низко, над самой дорогой, скользнула темная тень и взмыла вверх. На телеграфном столбе, по другую сторону дороги, он увидел большую угольно-черную птицу. Она сидела на самой верхушке, и в остром клюве ее что-то слабо трепетало. Клим остановился, глядя на ворону, а она, словно поняв его, повернула к нему голову, и ему казалось, он даже различает блестящие бусинки пристальных глаз.
Клим шагнул на дорогу, ожидая, что ворона снимется со столба и улетит, но она не трогалась и сидела все так же неподвижно, и в клюве у нее по-прежнему слабо бился серый комочек. Она была словно вырезана из камня и хотела доказать Климу, что не боится его. Гадина! — с внезапной ненавистью подумал он о вороне. А она все сидела и поглядывала на него сверху вниз. Если нагнуться и поднять голыш, она догадается и улетит, прежде чем он занесет руку. Но может быть, она выронит свою жертву?
Он крадучись приблизился к столбу, стремительно подхватил камень и швырнул в ворону. Звякнул провод. Черная птица насмешливо взмахнула крыльями и медленно поплыла в воздухе. Она опустилась на соседний столб и снова, поддразнивая, уставилась на Клима.
Тогда Клим вспомнил о пистолете. Он свернул с дороги и зашел с тыла. Теперь ворона сидела к нему хвостом. Он крался к столбу, не спуская с нее глаз, но споткнулся о вросший в землю валун и чуть не упал. Когда он снова увидел ворону, она повернулась к нему и наблюдала за ним так же спокойно и насмешливо, как и раньше. Он знал, что издали не попадет наверняка, а ему во что бы то ни стало надо было убить эту гнусную черную птицу с маленьким птенчиком в клюве. Замирая от нетерпения и ненависти, он поднял руку...
В невозмутимом спокойствии столетней птицы ему почудился вызов. Как будто она была заранее уверена, что все равно, он промахнется. Метнулась мысль, надо пригнуть голову, потому что пистолет ненадежен, Мишка говорил, его может разорвать на части... Но он уже ничего не боялся. Обломок мушки подпрыгнул к четко вычерченным в синем небе лапкам вороны, вцепившимся в заостренную верхушку столба, Клим нажал на спуск...
Выстрела нет. Осечка! Проклятье... Зловещая птица не двинулась. Клим ясно видел, что она смеется над ним! Он снова взвел курок.
Что-то рвануло, опалило руку, свистнуло над самым ухом — от неожиданности он присел. В двух-шагах от него лежал дымящийся пистолет. Барабана не было. По пальцам Клима текла кровь. Цел! — подумал он, сообразив, что разорвало барабан.
Около столба он увидел серый комочек и кинулся к нему. Маленький воробышек лежал на спине, подняв лапки, кровяной воротничок охватывал его шейку. А высоко в небе парила ворона, медленно описывая широкую дугу.
17
Уже протянув руку к дверной цепочке, он испуганно оглянулся на портьеры, скрывающие вход в гостиную, и обреченно зашептал ей в ухо:
— Зачем вы так, при Белугине... После того, как у меня был обыск, я подозреваю...
— Откройте,— сухо приказала она. Но прежде, чем выйти, обернула к Алексею Константиновичу суровое лицо с узкими от гнева глазами:
— Будет время — нам всем придется отвечать... Но не перед Белугиным!..
Темнело. Кое-где на первых этажах уже вспыхнули окна, опрокинув на асфальт светлые желтые квадраты. Беспечной вечерней суетой наполнялись улицы, и среди пестро одетых, бесцельно прогуливающихся людей высокая угловатая фигура женщины, шагавшей сквозь толпу энергичной мужской походкой, казалась угрюмой и странной.
Конечно, это была ее оплошность. Чего можно еще ждать от него? «Я бессилен, Вера Николаевна, я совершенно бессилен...» Вот все, что он сумел промямлить ей в ответ. Зато Белугин!.. И надо же случиться, чтобы... А впрочем, он, вероятно, и явился, потому что ждал ее прихода и боялся оставлять директора с нею один на один... Она до сих пор слышала его язвительно-спокойный голос, выговаривающий слова, дробя их на слоги:
— Видите ли, уважаемая Вера Николаевна, я полагаю, что самые высокие инстанции вполне осведомлены и одобрят имеющее быть завтра мероприятие, и наш долг помочь им, а не пытаться противодействовать. Тем более, что дело вышло, к сожалению, из рамок школы и приобрело характер политический...
Прежде она пристально вглядывалась в этого человека, надеясь отыскать границу между его иезуитским лицемерием и живой совестью, пусть маленькой, пусть загнанной в самый дальний уголок...
Он не сидел, а восседал за столом, огромный, неподвижный, облитый зловещей багровой тенью абажура и похожий на медного идола.
С каким-то гнетущим изумлением смотрела она на него — и вдруг поняла, что у него нет стыда. Просто — нет! Быть может, когда-то он скрывался под маской лицемерия, но эта маска с годами приросла, вросла в его лицо и уже перестала быть только маской, а лицо исчезло. И теперь она, эта маска, разговаривала, учтиво улыбалась и смотрела на нее своими холодными, пустыми, тусклыми, как запыленное зеркало, глазами...
«Политическое дело»... Кому-то захотелось доказать свою ультрабдительность и ультрапатриотичность... Отличная зацепка!.. Трусы, перестраховщики, а то и совершенно добросовестные идиоты подхватили, понесли, раздули шумиху — и начался всеобщий психоз! Расправиться с ребятами, которые если и виноваты, так только в том, что честны и молоды... Расправиться на наших глазах! Да кто же мы, черт побери, педагоги или...
— Мы по-разному смотрим на обязанности педагога, Вера Николаевна. И боюсь, что наш затянувшийся спор ответственная комиссия, по слухам, направленная для расследования этой истории, решит не в нашу пользу...
— Я прошу вас не беспокоиться обо мне, Леонид Митрофанович. Я повторю то же самое любой комиссии.
— Тем более, уважаемая Вера Николаевна. Вы многим рискуете. Очень многим. Очень...
