Кристина Арноти - Африканский ветер
— Вы были слишком заняты собой, Эрик. За три дня до вашего отъезда Энджи рассказала мне о существовании некоего завещания, она намеревалась оформить его у мэтра Бентшола. Она объявила мне достаточно торжественно, что ждала ребенка.
— Что? Повторите.
— Вы ведь не глухой. Я сказал: ребенка. Вашего ребенка. Она всегда хотела иметь ребенка от мужчины, которого она выберет сама. Как вы думаете, почему она так хотела выйти за вас замуж?
Я задыхался. Кафе-шоп, казалось, увеличился в размерах, это был уже кафедральный кафе-шоп, машина для приготовления кофе стала алтарем, официанты и официантки — священниками и монахинями. Я потерял чувство пропорций и времени.
Син улыбнулся:
— Это вас поражает, да? Вы никогда по-настоящему не интересовались личностью Энджи. Будучи законченным эгоистом, вы не обращали внимания на ее недомогания… Вы женились на ней, потому что она служила для реализации вашей мечты. Энджи сказала мне однажды: «Его мечта в том, чтобы заработать денег для богатых; бедные люди — снобы, Син».
— Но почему она выбрала меня?
— Случайно. Она верила в знаки, небесные предзнаменования. Для нее Европа была чем-то соблазнительным, старый континент был Полон очарования. Ее привлекали немецкие корни вашей матери. Следует признать, что вы восхитительно на этом сыграли. К сожалению для вас, я прочел копию доклада о вашем прошлом. Нам повезло, что у Энджи не было времени, чтобы изменить завещание до вашего отъезда на озеро Тахо. И так все время. Люди считают себя вечными. Там она хотела объявить вам о разводе, который должен был случиться после рождения ребенка. Вам пришлось бы отказаться от всех прав на отцовство, а ребенок стал бы носить фамилию Фергюсон.
Я шел по незнакомому мне миру. Но мало-помалу вырисовывалась некая идея. Энджи была не только невинной жертвой, я тоже был ее добычей.
— Я должна объяснить Эрику, что там произошло. Утром, когда ты спал после принятия снотворного, я ждала в салоне, когда мне принесут кофе. Какой-то служащий ресепшена несколько раз прошел мимо. Он подошел ко мне и спросил: «Миссис Ландлер? Вы миссис Ландлер?» Я ответила, что это я. Спустя несколько секунд после этого появился Сэндерс. Я уже видела его, он несколько раз прошелся по салону и смотрел на меня. Я не знала, ни кто он такой, ни что ему было нужно. С ним вместе подошел служащий отеля и указал на меня: «Я же вам сказал: вот миссис Ландлер».
— Я искал Энджи, — сказал Сэндерс игриво, — а увидел какую-то незнакомую женщину. Я решил, что произошла ошибка, простое совпадение фамилий. Я хотел удостовериться…
Энни продолжила свой рассказ:
— Он подошел ко мне и спросил, где мистер Ландлер.
— Муж спит.
— Его ведь зовут Эрик?
— Да.
— Ах так… А откуда вы приехали?
— Из Лос-Анджелеса.
— И тогда, — снова вмешался в рассказ Сэндерс, — я спросил у нее: «А где же Энджи? Что вы сделали с Энджи? Вы убили ее?» И эта малышка воскликнула: «Не я». Она правильно испугалась, поскольку рисковала получить не меньше двадцати лет за соучастие в убийстве.
Сэндерс поднял руку, чтобы подозвать официантку, расплатился, пересчитал сдачу и оставил на чай сумму с точностью до цента.
Потом положил бумажку со счетом в карман и прокомментировал мой взгляд:
— Я храню все, счета, обрывки бумаг, фразы в памяти… Я — хранилище фактов, событий и документов. Вот так, мои милые.
Он встал.
— Теперь вы поедете со мной, чтобы узнать, каким будет ваше будущее. Пойдемте.
— Моя машина… — сказал я.
— Это потом. Сегодня утром вы будете ездить только со мной. Я оставлю вам достаточно средств, чтобы уплатить за стоянку… Пойдемте.
Солнце окрасило воздух в желтый цвет. Машины старались продвинуться вперед, упираясь бамперами друг в друга. За углом неподалеку от кафе-шопа стоял лимузин, водитель ждал нас в машине.
— Во время езды ни слова, садитесь!
— Куда едем?
— Ко мне домой…
Заднее сиденье было достаточно широкое для троих человек.
Когда машина тронулась, Сэндерс повернулся ко мне. Я почувствовал запах его туалетной воды, знакомый мне с тех времен, когда мы по-дружески обнимались в прошлом.
— Вы никогда не были у меня дома, — сказал он.
— Вы никогда меня к себе не приглашали…
— Правда, — произнес он, хлопнув себя по бедру, словно сожалея об этом — Это из-за самолюбия! Если бы я мог показать вам что-то вроде маленького дворца, я был бы, скажем так, более гостеприимен. Но я такой ранимый…
Я искал руку Энни и хотел прикоснуться к ней. Наши руки нашли друг друга и скрестились, словно в молитве: две ладони, две руки, два тела и один жест. Я с бесконечным удивлением понял, что не могу обвинить ее в предательстве. Я хотел, чтобы она была невиновна.
— Вот и хорошо, — сказал Сэндерс — Я ужасно не люблю сцен.
Шофер вел машину в направлении Малибу-Бич.
— У меня нет материальных возможностей купить такое же орлиное гнездо, как у Энджи на озере Тахо или поместье на вершине Беверли-Хиллз. Я нашел место, где мог чувствовать себя в своей тарелке и быть выше определенной категории людей. Таких, как нищие, наркоманы, малоимущие купальщики, детишки, не боящиеся акул, и родители, которые сами превратились в акул… И это место в Малибу.
Мы проехали по Тихоокенской автостраде и вскоре очутились в секторе побережья между морем и дорогой, застроенном рядом поместий. Водитель нажал на пульт дистанционного управления, решетка ворот открылась, и лимузин въехал в небольшой двор.
Выйдя из машины, мы пошли вслед за Сэндерсом к дому. Войдя в него, мы очутились в холле, обставленном по-мексикански. Ремесленная мебель, предметы для туристов, стена, украшенная сомбреро. Навстречу нам вышла женщина с костлявым лицом и черными волосами.
— Привет, Кончита! — сказал Сэндерс — Приготовьте нам кофе и подайте его на второй этаж.
Он обернулся ко мне и указал на эту женщину дружеским жестом:
— Кончита заботится обо мне просто божественным образом. Не правда ли, Кончита?
— Надеюсь, — сказала она, — и уже давно. Хотите пирожные к кофе?
Сэндерс обернулся к нам:
— Дорогие мои, не желаете ли пирожных?
Я пожал плечами. Он подошел к стене и нажал на кнопку. Зал наполнил голос Каллас из оперы «Кармен».
— Дом оборудован музыкальными аппаратами, я живу с моими умершими любовницами, певицами. Каллас была моей любимой певицей, а из ныне живых — Барбара Хендрикс[47].
Дом производил какое-то странное впечатление. Я не мог понять причины какого-то беспорядка и наличия большого количества мексиканских божков из флюорита или пластмассы на дешевой мебели.
Сэндерс читал мои мысли:
— Естественно, розовый дом намного шикарнее. С того самого дня, как Энджи его купила, я мечтал в нем жить. Да, Замок Радуги! И услужливость Филиппа. Через несколько дней я туда перееду.
Он говорил это нам, поднимаясь по лестнице. Мы шли за ним следом. Энни обернулась и захотела мне что-то сказать.
Сэндерс прервал ее:
— Позже, Энни.
Мы поднялись на площадку второго этажа. Там тоже все стены были завешаны сомбреро, масками ремесленников, и я увидел живописную и дешевую репродукцию «Трамвая «Желание»». Голос Каллас бил по мозгам, его звучание было едва выносимым. Очевидно, колонки были спрятаны под масками. Со стен, пола, перегородок лились слова этой оперы: «Меня не любишь, но люблю я!»
— Входите сюда, направо, теперь прямо! Входите же.
На стене у двери был выключатель. Он повернул его, нас оглушила тишина. Мы вошли в какую-то темную комнату, и я почувствовал себя глухим и слепым. Энни схватила мою руку, мы были вдвоем в могиле: ни малейшего лучика света, ни намека на окно, только один влажный металлический запах. Издали доносился легкий шум волн, очевидно, дом имел выход к морю. Издалека донесся крик ребенка. Мы были живы.
Я на что-то наткнулся. Повсюду стояли стулья, и, судя по острой боли в колене, я ударился о низкий столик.
— Садитесь. Ну, поживее… Сели?
Сэндерс копошился в темноте, перемещал какие-то предметы, заглушив легкое ругательство. Послышался щелчок, затем жужжание мотора. На стене появилось большое белое пятно, затем неясные очертания чего-то, поскольку объектив не был отрегулирован, а затем панорама фасада «Маунт Кения Сафари Клаб». Окна, балконы, остановка на одном из окон. На нашем? Затем бассейн, чьи-то незнакомые лица. Камера кого-то ищет, мечется из стороны в сторону. Она нахально снимает незнакомых людей. Одна смышленая девчонка машет рукой, она поняла, что ее снимают. Сэндерс говорит:
— Начало малосвязанное, но я не хотел делать монтаж и сразу переходить к делу. Я оставил фильм в его изначальном виде. Малейшее манипулирование катушками может посеять сомнения в умах присяжных заседателей. А так подлинность фильма совершенно неоспорима.
