Илья Штемлер - Сезон дождей
Евсей Наумович направился к лесенке. До одиннадцати оставалось полчаса, вполне достаточно времени, чтобы добраться до опушки леса, где среди нескольких домиков притулилась дача Олениных – простой деревянный сруб, огороженный высоким забором с колючей проволокой по периметру.
Под хмурым небом снег тускнел алюминием и вдавливался мягко, покорно, без скрипа. Сколько раз Евсей Наумович ходил по этой тропинке, что едва угадывалась на снежной поляне и с которой легко сбиться, если бы не березки, стоящие вдоль пути. Вот он и двинулся от дерева к дереву.
Вчера после ухода Эрика он ощутил изумление и гордость за свое решение. Чувство, возникающее у человека, которому давно не приходилось испытывать какое-то физическое наслаждение за свои поступки. И если бы дуэль состоялась сразу после того, как Эрик бросил последнюю фразу на пороге квартиры, Евсей Наумович испытал бы высшее наслаждение. Вероятно, подобное чувство переживает человек, впервые шагнувший с парашютом в бездну. Но в дальнейшем, поостыв и собравшись с мыслями, Евсей Наумович не то чтобы пожалел о своем поступке, но ощутил нечто вроде стеснения. Мальчишество, бравада из детства. Если честно, не только Эрик виноват в том, что стряслось, но он сам и Наташа. Даже в большей степени Наташа! Признаться, он как-то смирился с этой мыслью с тех пор, как прочел письма. И мог понять Эрика – Наташа была очень привлекательной женщиной. Да и то, что он, Евсей, ничего особенного не добился в жизни – правда. Он и сам это понимал! Не это привело его в ярость, затуманило сознание. За всю свою долгую жизнь он мало когда испытывал чувство национального унижения. И даже наоборот, часто вел себя строптиво, к месту и не к месту подчеркивал свою национальную принадлежность, вызывая оторопь от такого бахвальства. Но услышать подобное от Эрика – предательство. И главное не то, что Эрик сказал, а то, как он это произнес, его выражение лица.
После его ухода Евсей Наумович еще долго ходил по квартире, механически разглядывая знакомые до мелочей предметы. Так он и не выяснил, каким художникам принадлежали две потемневшие от времени картины в дубовых багетах. Их подарили дяде Семе благодарные пациенты. На одной изображалась битва римлян с маврами, на другой – старик в ермолке, со свечой в руке. Как-то Эрик высказал предположение, что это не законченные работы, а эскизы к картинам, авторы которых наверняка обозначены на обороте холста. Но Евсей Наумович не дал препарировать картину. Эрик. Эрик. Опять Эрик.
И Евсей Наумович тогда пообещал себе: если все, что ждет его завтра, окончится благополучно, он непременно разберется с картинами. Не особенно задумываясь, что скрывается за словом «благополучно». Как не задумывался о законных последствиях, связанных с «завтрашними обстоятельствами». Тем не менее, подобно прилежному ученику, он достал лист бумаги и, без особых раздумий, вывел своим ровным подчерком: «Во всем, что случится со мной, прошу никого не винить». И подписался. Подпись показалась не очень удачной, с каким-то зигзагом в конце. Пришлось подписаться еще раз.
Внезапно Евсея Наумовича озаботила проблема – как передать Лизе подарок, кожаную сумку. И куда вообще сумка запропастилась! «Вот сволочь, – подумал он о сумке, – куда же ты подевалась?» Уже отчаявшись, он наткнулся на нее в нижней секции шкафа. Как сумка там оказалась, совершенно непонятно, он не заглядывал туда месяцами. Удивительно: кроме того, что он написал записку, он совершенно не думал о завтрашней встрече. Казалось, что все будет происходить без его участия, а он, Евсей Наумович, окажется сторонним наблюдателем. Да и предстоящее виделось опереточной суетой и закончится словесным выяснением отношений – не более. Он и не знал толком, как обращаться с пистолетом.
И сейчас, направляясь к даче, Евсей Наумович подумал, что неплохо сделать хотя бы один пробный выстрел, посмотреть, как получится. Нужно также предварительно показать пистолет своему сопернику, тот тоже наверняка никогда не имел с ним дел. А вдруг он бракованный и ни хрена не стреляет – мало ли жуликов в Апрашке?
Он даже забеспокоился и одновременно обрадовался. Если попробовать на воронах? Но ворон что-то не видно. Обычно зимой они устраивали оглушительный грай. А тут ни одной вороны, как назло. Впрочем, выстрел может переполошить дачников, если они есть. Но вряд ли, наверняка дачи заколочены. Помнится, когда он с Эриком приезжали походить на лыжах, соседние дачи всегда стояли заколоченными. Однако на этот раз чьи-то следы резко обозначились на снегу А не следы ли это Эрика? Наверняка, Эрика – следы уходили вправо, в сторону его дачи.
Физическое ощущение тишины, охватившее Евсея Наумовича после шума электрички, нарушилось звоном в ушах – Эрик уже его ждет. Именно ожидание первой встречи после вчерашнего разговора затмило собой предстоящую дуэль, которая вообще казалась нереальностью. Подобно снопу пламени от всплеска бензина, к Евсею Наумовичу вновь вернулись ярость, желание швырнуть бывшему другу все невысказанные обвинения. Что несмотря на жизненные неудачи, он не смердящий «пархатый старик».
С тем он и подошел к даче Олениных. Глухая ограда с колючей проволокой по периметру казалась тюремной стеной. Не хватало лишь вертухаев по углам. Приоткрытая металлическая дверь зазывно светлела узкой щелью. Евсей Наумович переступил заснеженный порожек. Глубокие следы гирляндой тянулись к облепленному снегом крыльцу. Евсей Наумович старался ступать след в след, чтобы не черпануть ботинком лишку снега. Тем не менее, поднявшись на крыльцо, он ощутил ногами противный холод.
Пухлая клеенка дверной обивки наглухо прильнула округлым воланом к облупившейся филенке. Кнопка звонка висела на оборванном проводе. Едва Евсей Наумович шлепнул ладонью по замызганной клеенке, как дверь с шуршанием отлипла от филенки и в проеме возникло очкастое лицо. Зои Романовны.
Евсей Наумович оцепенел.
– Проходи. Застудишь комнату. Час, как ее грею, – проговорила она.
– Я многое ждал от Эрика, но чтобы так перевоплотиться, – едва нашелся Евсей Наумович, входя в прихожую.
Плотный запах теплой смолы всегда действовал на него умиротворенно.
– Ты одна? – Евсей Наумович подумал, что Эрик дожидается в комнате.
– Одна, одна, – успокоила Зоя Романовна. – Оружие с тобой?
– Да, – удивленно промямлил Евсей Наумович.
– Будешь биться со мной. Попьем чай и пойдем в лес, стреляться. А пока сними куртку и проходи! – Зоя Романовна ушла в глубину помещения.
Нелепость ситуации туманила сознание. Евсей Наумович стянул с головы шапку, пышную, лисью, с высокой тульей, давний подарок Натальи. Закинул ее на вешалку и принялся сбивать облезлым веником снег с обуви. Стащил с плеч куртку и повесил на крючок. Размотал шарф, сунул его в рукав. Провел ладонью по внутреннем карману, ощутил твердость упрятанного предмета и вдавил куртку поглубже, в ворох висящей одежды.
Ах, подлец, думал Евсей Наумович, он и здесь меня предал. С этими смутными мыслями и в ожидании дальнейших сюрпризов Евсей Наумович прошел в давно знакомую комнату.
Массивный трамвайный обогреватель исходил жаром под железным отражателем. Еще при жизни Эрикиного отца Евсей Наумович обменял две поллитровки на обогреватель у какого-то алкаша из трамвайного парка. И едва допер тяжеленную штуковину до дачи, вызвав ликование всего семейства Олениных.
На некрашеном деревянном столе, вразброс, стояли тарелки с салом, колбасой, сыром, с какой-то зеленью. Высилась банки с грибами и квашенной капустой. Водка «Флагман» и пакет с соком.
Широкую кровать-лежанку покрывало лоскутное одеяло и большая пузатая подушка в коричневой наволочке.
– Что происходит, Зоя? – вяло вопросил Евсей Наумович вышедшую из подсобного помещения Зою Романовну с миской, прихваченной полотенцем.
Легкий пар стелился над отварной картошкой.
– Садись, – Зоя Романовна поставила миску на стол и вытянула из-под нее полотенце, – пока картошка горячая.
– Что происходит, Зоя? – упрямо повторил Евсей Наумович, проваливаясь в продавленное глубокое кресло.
– Пересядь на стул, в кресле тебе будет неудобно есть, – посоветовала Зоя Романовна.
Чертыхнувшись, Евсей Наумович переместился на старый скрипучий стул с высокой боярской спинкой.
– Ну?! – нетерпеливо произнес он.
Зоя Романовна придвинула табуретку и села. Темные, подернутые сединой волосы были собраны на затылке в тугой узел и казались необычного пепельного оттенка. Карие глаза, увеличенные линзами очков, придавали ей строгий учительский вид.
Испытывает мое терпение, раздраженно подумал Евсей Наумович. В то же время он чувствовал душевное облегчение.
Зоя Романовна взяла чистую тарелку, положила в нее две крупные картофелины, присыпала укропом. Оглядела стол и подложила в тарелку сало с красноватым перцем.
