Наталия Осс - Антиглянец
Мила о чем-то увлеченно рассказывала Ане и Насте, и они чуть склонили головы к низенькой Ямбург, образовав кружок на троих.
Я осталась стоять с Гейдельманом и Канторовичем.
– Так, а эту нимфу я не видел. В первый раз здесь? Твоя новенькая, что ли? Шучу! Саня, познакомь с девушкой. Ты же знаешь, не для себя лично. Исключительно для нужд архива, – и Гейдельман заржал.
– Алена. Павел, – представил нас Канторович.
– А мы знакомы, – сказала я.
– Да? – произнесли Канторович и Гейдельман одновременно.
– На съемках фильма «Глянец» нас Андрей Сергеевич познакомил, – сообщила я Гейдельману, глядя на Канторовича.
– Серьезно? Ты что-то путаешь. У меня на лица профессиональная память. Я бы запомнил. Может, ты перекрасилась? Сань, слышишь, у меня теперь новая коллекция. По мотивам кинофильма «Глянец». Теперь прохоровский детсад не trendy, я их в стоп-лист поставил. Новый тренд – девушки за… У которых последнее танго. Они больше стараются, ты меня понял?
Паша заржал. Канторович даже не улыбнулся.
– Вот тебе сколько лет?
– Неважно. – Кажется, мне пора уходить. Смеяться над шутками Гейдельмана неприлично. И стоять столбом тоже глупо.
– Хорошо, потом на ушко мне скажешь. Дети есть? Замужем была? Ты на этого не рассчитывай, у него невеста есть. В каждом французском порту. Невесты французского олигарха, да, Сань? Ха! А мы тебе найдем человека надежного. Но не такого богатого. Но ты не из-за денег ведь?
– Паш, остановись! – Канторович грозно навис над Гейдельманом.
– Все-все. Сорри, леди! Увлекся. Просто тема завела.
– Нет, почему же?! Пусть продолжает. Мне очень интересно. Значит, вы говорите, что найдете мне олигарха надежного? Это радует!
– Про олигарха я ничего не говорил. Я про кино. Ты кино смотрела Кончаловского?
– Отрывки. И сценарий читала.
– Вот. А я его писал. Помнишь, там простая русская лохушка получает свое счастье в несколько ярдов? Волшебная сила искусства. С жизнью – ничего общего.
– Так давайте сказку сделаем былью! Вы находите мне олигарха, мы женимся, на премьере Кончаловский объявляет, что типичная история из жизни воплотилась в кинематографе.
– Алена, прекрати! – буркнул Канторович. Кажется, разозлился. Наконец-то! Я продолжала, не обращая на него внимания:
– Представляете, какой пиар? Тем более что я главный редактор журнала Gloss, который снимался в фильме. Это же суперпроект будет! Чистый перформанс, вы понимаете, Павел?
– Смотри-ка, Сань, а она соображает! Ну а мне чего с этого? Пиар? Пиара у меня до морковкиной матери!
– Алена, остановись! – громыхнуло над ухом. Я знала этот тон. Он в ярости! И отлично!
– Как – что вам?! Денег вам олигарх за меня откатит! Правильно я говорю, Александр Борисович? Вот моя визитка, – я достала из сумки карточку и протянула Гейдельману, – и вашу давайте. В Москве встретимся, обсудим наше сотрудничество. Хотите, интервью сделаем с вами в журнале?
– Одну минуту! Извини нас, Паша. – Канторович больно схватил меня за руку и оттащил в сторону.
– Отпусти меня!
Он ослабил хватку. Я стояла напротив него, красная, мокрая, и ловила ноздрями воздух, как разъяренный бык перед последней смертельной корридой. Нет, на быка был похож он, со своими вздыбленными ветром волосами. А я буду матадор. И я его убью!
– Ты сдурела?! Ты с кем кокетничаешь?!
– А в чем дело? Вам что-то не нравится?
– Ты не понимаешь, кто это?! Ты что, девка – так себя вести?
– Да-а? Девка?! Неприлично себя веду? Извините, Александр Борисович, если опозорила. Я думала, он ваш друг!
– Прекрати паясничать! Он мне не друг!
– А кто? Вы просто вместе в баню ходите?!
– Не надо со мной так разговаривать!
– Я вообще с тобой не разговариваю!
– Вот так, да?!
– А как ты хотел?!
Еще немного, и пойдет дым. Мы скрестили шпаги, чиркнули стальными взглядами. Я отвела глаза первая.
– Послушай, Алена, давай остановимся сейчас на этом. Я не хочу в таком тоне… Сейчас мы не сможем нормально поговорить. Сегодня вообще день нехороший.
– Правильно. Нехороший. Я как только тебя встречаю, у меня день нехороший! Поэтому я не собираюсь больше с тобой разговаривать! Ни сейчас, ни потом. Никогда!
– Никогда? Вот так, да?!
– Именно так! Вон Ведерникова твоя идет. Приличная девушка из приличной семьи. Тебе повезло!
– Алена!
Я не обернулась. Я искала в поредевшей уже толпе Мишку. Быстрее отсюда, быстрее!
Полозов стоял в сторонке, беседуя с группой товарищей. Пресса. Кое-кого я помнила по газетной жизни.
– А я думал, мы тебя навсегда потеряли. Хотел уже твой билет продать. Канторович тебя там что, вербовал?
– Да так, – я улыбалась. Я вернулась наконец к нормальным людям.
– Ну что, ребята, пойдем? Помянем президента? – сказал кто-то.
– Какого президента? – я замерла.
– Борисова, ты как всегда! Ты на какой планете живешь? Ельцин сегодня умер, – сказал Мишка.
– Как умер?!
– Так. Как все умирают.
– Не может быть! Может, это слухи просто? Не может такого быть! Сегодня не может быть.
– Почему не может? Все когда-нибудь кончается. Почему не сегодня?
Я закрыла лицо руками. Отвернулась.
Все когда-нибудь кончается, почему не сегодня… Так вот почему он сказал, что сегодня день такой. Плохой, какой плохой сегодня день…
– Ален, ты чего? Ребята, идите, мы догоним! – Мишка обнял меня, отвел в сторону. – Ты плачешь, что ли? Борисова, прекрати! Ну перестань. Ну чего ты? Ну умер, ну царство ему небесное. Жалко, конечно. И мне его жалко. Мы же молодые были совсем. Я тоже сегодня об этом думал. Что сегодня моя юность умерла.
– Миш, давай уедем отсюда. Сейчас же уедем. Или нет… Иди без меня. Иди, тебе надо. Я на такси сама доеду.
– Куда я тебя отпущу в таком состоянии? Поехали. Я тоже не хочу туда. Сейчас мы, Аленка, выпьем. За вечную память нашим надеждам!
Мишка пил. Я плакала. Потом мы пили и плакали вместе. Провожали Ельцина, оплакивали себя. Я вспоминала, как шли по проспекту Вернадского танки, оставляя на асфальте оспины от гусениц.
Эпоха умерла сегодня. Умерла она, может, давно, но смерть констатировали сегодня. Жалко было Ельцина, и обидно за себя. Почему все случилось именно так? То, что было высокой драмой, стало пародией, позорным фарсом. Все кончилось.
У меня была лучшая подруга. Кино в динамике: Светка протягивает последний бутерброд черноволосому мальчику на танке, Светка сидит у меня дома и проклинает преступно нажитый капитал, и меня, и Канторовича вместе с ним.
У меня была работа, которую я любила. Я гордилась тем, что я журналистка – единственная в семье. Папа всегда мечтал, чтобы так было. А сегодня эта девочка Ксения сказала, что я служу вещам. И мне нечего было ей возразить.
У меня был человек, который казался мне лучшим. А теперь я знаю, что он использовал меня. Ничего личного, только бизнес. Я точно знала, я не обманывалась – если бы мы встретились десять лет назад, все было бы по-другому. Я и сейчас еще видела в нем тень того парня, каким он был когда-то. На заре, пока лучи солнца, восходящего над пирамидой доллара, не высушили в нем все человеческое.
Я думала, что научилась быть сильной. Держать удар, охранять границу свой личности от покушений плотоядных коллег. А выяснилось, что я уже за границей. Как сказала Аня, вы давно среди нас.
Как это случилось со мной? Когда? Кто бы мог подумать, что я смогу вот так заявить Гейдельману – вам денег за меня откатят. Канторович сказал, что я веду себя как девка. А я такая и есть. Продажная девка империализма. Страшно умирать такой сволочью. И как хочется жить вечно – оценивать все беспристрастно, не включаясь в субъективизм собственного поколения, досмотреть пьесу до конца, до конца света. Но контролер вышвыривает тебя из зала – ваше время истекло… А уходить не хочется.
Я думала обо всем этом, пока Мишка говорил про свое. Про карьеру, которую он теперь никогда не сделает, про жену, которая его презирает, про деньги, которых у него не будет. А будет только одно – буржуазный совок, маленькая страна Москва.
– Миш, не пугай! И так страшно. Почему, когда умирает любой человек, всегда так страшно?
– Умер не человек, а царь. Умирает царь – режим меняется.
– И что теперь делать?
– Ничего. Попросим политического убежища. Пойдем завтра к Березе и предложим ему делать газету «Колокол». «По ком звонит колокол Биг-Бена» – хороший слоган я придумал?
– Ужасный. А чем Березовский лучше? Это вообще все из-за него.
– Ну да, и из-за Чубайса.
– Нет, я серьезно. Тогда все и началось.
– Не скажи. Тогда все-таки воровали демократически.
Мы с Полозовым покатились от смеха.
– Ну да, а теперь тоталитарно! Ты видишь разницу?
– Нет! Главное, чтобы нам перепадало награбленное.
Мы сидели с Мишкой на втором этаже того самого бара, который приглядели вчера. На первом этаже гремела дискотека, а мы пили наверху на диванах. Водку. Запивали – он пивом, я – сладким каким-то сидром с фруктами. Абсолютно пьяные англичане валялись по соседству. В углу кто-то прижимал девицу к расшитым индийским подушкам, она хохотала, визжала, но не вырывалась. Все были пьяными. Но веселыми – только англичане.
