Джонатан Коу - Какое надувательство!
— По мне, так все это звучит довольно фаталистически. У меня, выходит, никакого выбора не было, так?
— Этот фильм существует, — упорно продолжал Майкл. — Я его не выдумал, что бы там ни говорила Хилари.
— Я тебе верю. — сказала Фиби. — Да и вообще я про него слышала.
— Правда? Когда?
— О нем как-то раз говорила Джоан — не помнишь? В тот вечер, когда заставила всех нас играть в «Ключик», а за окном бушевала страшная гроза.
Воспоминание стремительно всплыло — яркое и детальное. Они вчетвером сбились вокруг стола в гостиной у Джоан… Грэм смеется над ним, потому что в рецензии сделали опечатку… И возникшее чувство — можно сказать, предчувствие, — когда он обнаружил, что его персонаж, профессор Плам, и есть убийца, и о себе уже невозможно стало думать как об отдельном, незаинтересованном… Внезапно обнаружить себя в центре происходящего…
И тут он вспомнил последние загадочные слова Табиты — и его осенило.
— Я думал, что должен просто писать эту историю, — сказал он, — но это не так. По крайней мере — уже не так. Я сам — ее часть.
Фиби непонимающе на него уставилась:
— Что?
Майкл вскочил на ноги:
— Господи, какой же я тупой. Конечно же, я ее часть, — именно поэтому Табита меня и выбрала.
— Я совершенно не понимаю, о чем ты.
— Она сказала, что у меня — его глаза. Глаза моего отца. Есть только один человек, о котором она могла так сказать. И мать говорила мне то же самое — тогда, в ресторане. Именно поэтому я так на нее разозлился. Это даже Финдлей заметил. Сказал, что они — как синий бархат… или что-то вроде. А я-то думал, что он меня просто хочет затащить в постель.
— Майкл, я потеряла нить. Совершенно потеряла. Кто такой Финдлей?
— Детектив. Табита наняла его много лет назад. Послушай. — Он заставил Фиби сесть и объяснил: — У Табиты был брат, он погиб во время войны. Его сбили немцы.
— Это я знаю. А еще у нее был брат по имени Лоренс, которого она ненавидела, а когда сошла с ума, то начала обвинять его в убийстве.
— Верно. Штука лишь в том, что она права. Лоренс действительно выдал немцам миссию брата — именно поэтому Годфри и сбили. Я в этом почти уверен. Но с ним был второй пилот, который не погиб. Его отправили в лагерь для военнопленных, и после войны он вернулся в Англию. Его носило по стране, он опустился, менял одну случайную работу на другую — под разными именами. Одним было Джон Фаррингдон, другим — Джим Фенчёрч.
— Ну и что с ним такое?
— Я его сын.
Глаза Фиби раскрылись от изумления.
— Ты — кто?
Майкл повторил, и она раздраженно воскликнула:
— А ты не думаешь, что было бы неплохо рассказать нам об этом чуть раньше?
— Но я сам только что все понял. И сейчас пойду и спрошу об этом Табиту.
Он встал, включил свет и начал быстро одеваться.
— Майкл, сейчас пять утра. Она крепко спит.
— Мне все равно. Это срочно. — Он неуклюже втиснул ноги в ботинки. — Знаешь, мне вовсе не кажется, что Табита безумна. Я думаю, она ведет очень тонкую игру. — И, открыв дверь, театрально закончил: — Если только я кардинально не ошибаюсь, она в таком же здравом уме, как и я.
— А может, и нормальнее, — сказала Фиби. Но не настолько громко, чтобы он ее услышал.
Глава восьмая
Закулисный парнишка[137]
Майклу не стоило беспокоиться — он не прервал сон Табиты. В ее комнате горел свет, дверь была незаперта, а сама она сидела в постели, вязала и слушала маленький транзистор, стоявший на тумбочке.
— О, Майкл! — воскликнула она. — Вы пришли раньше, чем я ожидала! Нам настало время немного поболтать?
— Джон Фаррингдон, — произнес он, сразу переходя к делу, — мой отец, не так ли?
— Так вы, значит, поняли наконец? Превосходно, Майкл. Весьма и весьма похвально! Хотя, если быть с вами до конца честной, я рассчитывала, что догадаетесь вы чуточку раньше. Сколько времени вам понадобилось? Почти девять лет, да? Однако из ваших книг я заключила, что вы должны быть довольно разумным человеком.
Майкл подвинул к кровати стул.
— Ладно, — произнес он. — Я знаю, что сейчас вы со мной играете. Вы все время со мной играли?
— Играла с вами, Майкл? Слышать подобное обвинение не очень приятно. Я вам помогала. Мне всегда хотелось вам помочь. Я только об этом и думала.
— Послушайте, никакой помощи от вас я не получил. Совершенно никакой. За все это время вы даже ни разу со мной не связались.
— И тем не менее дала вам довольно много денег. Разве они вам не пригодились?
— Да. Конечно. — Майкл покраснел, устыдившись, что не успел поблагодарить ее за щедрость. — Разумеется, пригодились. Но как я должен был… Ведь если бы не Финдлей, я бы ни за что не добрался до истины.
— Финдлей? Вы не о мистере ли Ониксе? О мистере Финдлее Ониксе, детективе? Разве он еще жив, Майкл?
— Безусловно, жив. Еще как жив — и в данную минуту пребывает в тюрьме.
— И я могу догадаться за что! — рассмеялась Табита. — Ох, какой же он проказник. Весьма шаловлив. Но и очень профессионален, надо отдать должное. Именно мистер Оникс отыскал вашего отца. Полагаю, он вам об этом рассказал?
— Да, рассказал.
— Значит, вам известно, что отца вашего в этом самом доме убил Лоренс? В ночь юбилея Морти?
Майкл кивнул.
— Признаться, я была весьма разочарована, — вздохнула Табита. — Я очень надеялась, что мистеру Фаррингдону не составит труда прикончить моего братца. Но ясно, что подобные вещи никогда нельзя принимать как данность. Когда на следующее утро меня навестил мистер Оникс, состояние мое было крайне подавленным. — Табита с улыбкой покачала головой. — Он очень добросовестный человек. Очень надежный. Пришел — с некоторым риском для себя, должна сказать, — чтобы доставить мне конверт, содержащий кое-какие вещи мистера Фаррингдона. Среди которых я обнаружила…
— …фотографию?
— Вот именно, Майкл! Фотографию. Похоже, вы соображаете не так медленно, как я считала. Фотографию, где вы сидите за столом и пишете. Вам на ней, вероятно, было… лет восемь, да? На снимке еще маленькая девочка. Боюсь, не очень хорошенькая. Зубы довольно сильно выступают вперед. Одним словом, мистер Фаррингдон, судя по всему, очень дорожил этой фотографией. Он рассказал мне о ней в одну из наших длительных бесед в клинике, куда он весьма любезно приезжал несколько раз. О да — то были приятные деньки. Мы разговаривали обо всем на свете. Однажды, помнится, долго и плодотворно обсуждали «Локхид Хадсон». Видите ли, мне никогда не давало покоя высокое содержание сплава магния в этой конструкции. Мне представлялось, что это делает самолет весьма уязвимым для неприятельского огня — особенно топливные баки, которые легко могут лопнуть. Сам мистер Фаррингдон, разумеется, на таком аппарате никогда не летал, но… — Взгляд старухи остекленел, и она недоуменно повернулась к Майклу: — Простите, дорогой мой, о чем я говорила?
— Фотография.
— Ах да, фотография. Разумеется, я оставила ее у себя, как он и просил, хотя, боюсь, помочь в ваших поисках она не могла, поскольку мистер Фаррингдон забыл сообщить мне ваше имя. Вероятно, он и сам никогда его не знал. А затем как-то раз — о, наверное, уже лет двадцать тому назад — произошла удивительнейшая вещь. Один из врачей зашел ко мне в комнату и принес журнал. Как это предусмотрительно с его стороны, что скажете? Весь персонал, видите ли, был осведомлен о моем маленьком хобби, а в том цветном номере была опубликована славная длинная статья о «Харрикейне» первой модели. Что ж, должна сказать, что факты в ней приводились не очень точные, и я была весьма разочарована. Автор, похоже, пропустил несколько важных моментов: ни разу не упомянул, сколь невероятным бы это ни казалось, единственное преимущество этого самолета перед «Спитфайром» — состоящее, как вам наверняка отлично известно, в толщине секционных крыльев. Редактору я, само собой, написала негодующее письмо, но его так и не опубликовали. Интересно — почему…
Повисла зловещая долгая пауза, и Майкл понял, что Табита опять сбилась.
— Ну так и что с журналом?
— Извините меня, я действительно иногда склонна отвлекаться. Журнал. Конечно. Прочтя статью, я начала просматривать другие публикации, и вообразите мое удивление, Майкл, — вообразите мой восторг, мое изумление, — когда в самом конце номера я обнаружила очаровательный рассказ о замке и детективе, а над ним — ту же самую фотографию, что мистер Фаррингдон вверил мне столько лет назад. Ваш портрет, Майкл! Ваш детский портрет! Судьба привела вас ко мне, наконец-то вручила вас мне, можно сказать, и мало того — выяснилось, что вы стали писателем. Передать не могу, как это меня окрылило! И я начала разрабатывать свой маленький план, который позволил бы мне финансово компенсировать то, что мое семейство с вами совершило, — я знала, что денег вам будет не хватать, это уж вне всякого сомнения: всем писателям не хватает денег, — а кроме того, со временем неизбежно подведет вас к истине о вашем отце и его смерти. Вы должны были обнаружить всю правду о моей семье и показать ее миру в виде книги. И какой книги! Я представляла себе… книгу невообразимую, беспрецедентную — отчасти личный мемуар, отчасти социальный комментарий, все должно было смешаться в ней воедино, в смертельное, сокрушительное варево.
