Игорь Губерман - Путеводитель по стране сионских мудрецов
Мы услышали эту историю через шестьдесят лет после того, как она произошла. Тедди — великого строителя Иерусалима — уже нет на свете. А Эфраим — вот он, пьет с нами водку и печет блины. Он хорошо знает, что такое деньги. Как любой человек, собственным трудом сколотивший свои миллионы, он знает им цену, и поэтому мы склонны доверять его суждениям, и в частности — тому, что две самые важные в жизни вещи — дружба и любовь — за деньги не покупаются. А если покупаются, то и называются они по-другому. И когда Эфраим, бывавший и миллионером, и нищим, сколачивавший капиталы, терявший их и снова взлетавший на вершину финансового благополучия, на вопрос, сколько денег нужно ему для счастья, отвечает: ровно столько, сколько есть в кармане, — мы верим ему, ибо он знает, о чем говорит. К сожалению, немногие способны разделить эту точку зрения, а жаль — счастливых людей было бы больше. А еще не преминем упомянуть: в возрасте девяноста пяти лет он пережил бурный, но, увы, короткий роман с одной тридцатилетней особой и сейчас чудовищно расстраивается оттого, что он закончился, — счастливый человек!
Да, чтоб не забыть: оружие в Израиль прибыло.
Глава 30
Теперь вернемся мы к евреям, которые ищут деньги, и вспомним жизнеутверждающую песню нашей молодости с замечательным припевом:
Кто весел, тот смеется,
Кто хочет, тот добьется,
Кто ищет, тот всегда найдет.
Смеялись евреи или нет, нам неизвестно. Скорее всего — нет. Но вот хотеть они хотели и искать они искали. И результат не заставил себя ждать. Они их таки нашли. И не где-нибудь, а у самого знаменитого богача XIX века. Что тут произошло, какая муха укусила барона Эдмона де Ротшильда — тайна сия велика есть, но влип он в сионистское дело по самые уши.
Все началось с того, что Ротшильд дал слабинку, поддавшись на речи некоего Иосифа Фейнберга, который клянчил деньги на свой поселок Ришон ле-Цион. А коготок увяз — всей птичке пропасть. Барон и пропал. Сперва Ришон, потом Зихрон-Яаков, Биньямина, Пардес-Хана, Гиват-Ада… И не просто деньги он давал: его волновало и заботило абсолютно все, касавшееся того, что Эдмон де Ротшильд любовно называл «мои колонии».
Кстати, именно при участии Ротшильда родилась блестящая идея, как евреям в очередной раз обмануть Господа Бога, или, другими словами, — и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Ибо по прошествии шести лет после того, как деньги, посеянные бароном в сухую землю Палестины, стали прорастать деревьями, овощами и фруктами, раввины заявили, что посевы и все другие работы следует немедленно остановить, так как наступает год «шмиты», когда земля должна отдыхать. И ни помыслом, ни тем паче делом нельзя мешать этому. А тот печальный факт, что все усохнет, ну так ежели Господь не повелит, то не усохнет. Барон пытался было что-то лепетать, но разве кто-нибудь его услышал? Хотя слушали и даже вежливо ответили: любой, кто поспособствует нарушению «шмиты», будет отлучен от иудаизма. Но на то барон и был гением, чтобы решать нерешаемые вопросы. Он поговорил с великим религиозным авторитетом рабби Исааком Эльхананом из Ковно, и тот издал постановление о том, что еврею свою землю в этот год обрабатывать нельзя, а чужую — можно. После чего всю землю тут же продали арабам. Но конечно, не всерьез, а понарошку, и не насовсем, а на год. И евреи снова стали трудиться как пчелки, но уже на временно чужой и разрешенной для труда земле. Этот гениальный ход находит себе применение и сегодня: на каждый Песах, дабы Бога не прогневать, весь государственный запас пшеницы и всего столь же запретного на эти дни продается специальному арабу, а через неделю выкупается.
Эдмон де Ротшильд вложил в эту землю миллионы и миллионы денег, свой творческий гений, обширную душу, незаурядный ум, а потом и себя самого. Он похоронен в Зихрон-Яакове.
Меж тем, пока барон метал деньги в Палестину, в Европе тоже не дремали. В Германии евреев немножко громили, в Российской империи тоже, а во Франции вдобавок ко всему осудили офицера Генерального штаба Дрейфуса. За шпионаж, что повлекло за собой чуть ли не гражданскую войну. Большинство французов Дрейфуса осуждали. Не потому, что он был шпионом, а потому — что евреем. Их называли антидрейфусары. Но были и оригиналы, которые за Дрейфуса вступились — мол, не виноват он. Крик поднялся страшный. Больше всего шуму наделал Эмиль Золя, который, опубликовав знаменитую статью «Я обвиняю», удрал от народного и правительственного гнева за границу. На всякий случай.
Для тех, кто не в курсе: бедняга Дрейфус был чист, как слеза младенца. Это было известно с самого начала, но выяснилось потом. Впрочем, что бы там ни было и несмотря на всю поднятую шумиху, дело Дрейфуса не стоит преувеличивать: оно было не более чем экзотической пряностью во французском консоме, которое весело булькало на ярко горящем огне belle epoque — прекрасной эпохи. Недавно введенное освещение превратило метафору «город огней» в реальность. Париж веселился. Пенилось золотистое шампанское в хрустальных бокалах знаменитого ресторана «Максим». В танцевальных залах Монмартра взлетала к потолку подброшенная новомодным канканом кружевная пена нижних юбок. Ренуар заселил бульвары своими кошечками. Скользящими пассажами Дебюсси рассыпались струи фонтанов и порхали на сцене Гран-опера кружевные балеринки Дега. До Катастрофы, до удушающих газов, до изувеченных тел еще оставалось время, но все равно, словно предчувствуя неизбежный конец, торопясь дожить, дочувствовать, довеселиться, бенгальским огнем полыхал последний акт прекрасной эпохи.
Однако, разумеется, были люди чужие, как говорится, на этом празднике жизни. В первую очередь — те, кто его обеспечивал. Те, кто добывал уголь и выплавлял сталь, те, кто работал по шестнадцать часов в сутки, чтобы дама высшего света (или полусвета) могла закутать свои нежные плечи в кисейную шаль, чтобы не оскудевал роскошный стол, чтобы было из чего строить элегантные особняки, чтобы в достатке были мрамор и дерево для стильной мебели. И тех сюда, конечно, отнесем, кто это создавал: строил, резал, готовил, шил. А еще были негры, индусы, китайцы — не люди, а живые механизмы для работы. И наконец, были евреи. Среди них случались те, кто снимал пенки этого кипящего праздника (все те же Ротшильды, к примеру), чье богатство и власть вызывали зависть и ненависть. И была огромная масса нищих, задушенных чертой оседлости евреев на огромных просторах Российской империи.
И вот в Европе нашлись два человека, озаботившиеся участью тех, кого судьба обошла. У них было довольно много общего: происхождение, родной язык. Они оба были видными, вполне импозантными брюнетами, оба имели склонность к писательству, и оба были обладателями роскошных черных бород. Только бороды их были очень непохожи. В то время как в гармонии с широкой, распростертой во все стороны округлой бородой Мозес Мордехай Леви (больше известный под именем Карл Маркс) мечтал о счастье всего человечества (за исключением вредоносной буржуазии), обладатель прямоугольной, односторонне ориентированной бороды ограничился исключительно евреями. Теодор Герцль, либеральный австрийский журналист (и драматург-комедиограф) еврейского происхождения был так потрясен процессом Дрейфуса, что с пылом и энтузиазмом занялся еврейскими делами. А точнее — убедительно оформил вековые смутные мечтания: написал свою знаменитую книгу «Еврейское государство».
