Джеймс Риз - Книга теней
– Не слишком обращай на него внимание, – посоветовал Ромео, все еще продолжавший носить из столовой на кухню то одно, то другое. – Когда Себастьяна поблизости, он, как правило, всего лишь очень большой грубиян.
Я предложила свою помощь, однако Ромео поблагодарил и отказался; да и предложение мое было сделано из чистой вежливости: едва ли я была сейчас на что-либо способна. Меня объяли смятение и страх, так что я просто сидела и думала.
Умру ли я?
Кто я?
Кем являются мои спасители?
Почему меня спасли?
Как я буду жить?
Все пять вопросов заданы, и на каждый получен ответ. Как так получилось, что я по-прежнему ничего не знаю? Ответы затерялись среди множества новых вопросов, которые они породили.
Наконец я встала и подошла к угасающему камину. Пока я смотрела на дымящуюся золу, размышляя, смогу ли я сама вызвать призраков, в столовую вернулся Ромео.
– Ведьмы нуждаются в сне, так же как и юные бретонцы, – повторил он слова Себастьяны, и на губах его заиграла мудрая улыбка. – Я уверен, что факелы зажжены, однако на вот, держи на всякий случай… – И он вручил мне фонарь.
Вернувшись в студию, я и вправду нашла там две книги, о которых говорила Себастьяна. И хотя она описала их, сказав, что черная – ее, а моя – красная, такое описание нельзя назвать исчерпывающим.
Это были большие, толстые книги ин-кварто. Бумага – толстая, слегка вощеная, типа веленевой. Поверхность листов хотя и была довольно скользкой, но чернила на них ложились хорошо. Первые страницы в книге Себастьяны, которые я внимательно просмотрела, оказались в прекрасном состоянии, хотя и были написаны довольно давно, а может быть, воск нанесли позднее, чтобы написанное лучше сохранялось? Нет, я обнаружила, что чистые листы моей книги были из бумаги того же качества. Обе книги были величиной с Библию. Да, они очень напоминали те ее издания, которые используются в церкви: золоченый обрез, тисненые корешки.
Я взяла мою книгу с того места, где она лежала на секретере. Какая тяжелая! Приходится держать обеими руками. Переплет, обтянутый сатином цвета бычьей крови, – трепещущий под моей рукой, дышащий… словно живой. А на передней стороне обложки вышита первая буква моего имени – большая, с затейливыми завитками. В том же стиле, что и заглавная S на книге Себастьяны. Похожи, как две сестры. Только моя вышита черными, золотыми и красными нитями, причем оттенков красного цвета насчитывалось около десятка. Это была вышивка, и очень тонкой работы, но все же она мне напомнила те средневековые манускрипты, поля которых монахи так любили украшать орнаментами, красочными миниатюрами, тщательно выписывая их кисточками, состоящими из одного-единственного волоска, кропотливо трудясь над ними, пока работу не останавливала наступавшая от крайнего напряжения зрения преждевременная слепота.
В тот вечер я впервые открыла мою книгу, желая начать писать в ней, словно чтобы еще раз самой себе доказать, что все, ставшее мне известным, действительно правда. В ней еще ничего не было написано – ничего, кроме надписи на фронтисписе у верхнего внутреннего угла. Почерк – убористый, не слишком округлый и очень изящный – был мне знаком. Он, конечно же, принадлежал Себастьяне, которая написала: «И если пагуба никого не коснется, то да будет так. S.».
Всего одна буква вместо подписи.
Я открыла черную книгу, написанную Себастьяной. Местами ее переплет выгорел и стал серым. В корешок для прочности был вставлен серебряный стержень. Было видно, что страницы в ней старые: некоторые были надорваны, другие – в пятнах. Они казались более хрупкими, чем еще не тронутые пером страницы в моей книге. Но, вне всяких сомнений, она была рассчитана на века, сшитая вручную, как это делали прежде, тщательно переплетенная. Все страницы были исписаны – одна за другой, слева направо, строчка за строчкой, опрятным и разборчивым почерком Себастьяны. На фронтисписе красовалась все та же буква «S», дополненная сидящей на нижнем завитке жабою; она была искусно раскрашена. И здесь я нашла автограф дарительницы:
«Tutto a te mi guida.Сiao, soror mystica…»
«Все влечет меня к тебе, – мысленно перевела я с итальянского. – Прощай, мистическая сестра…»
Ниже стояла подпись некой Теоточчи и дата, проставленная тою же рукой: Венеция, 19 мая, 178 год.
Я открыла книгу наугад и начала читать запись, помеченную шестым августа 181 года.
ГЛАВА 20Из книги Себастьяны д'Азур
«Истоки – Я тоскую по старому Парижу – Русские друзья»
В мое время в Париже можно было поужинать где угодно без малейших затруднений – все решал ваш выбор. В течение многих лет я всячески пытаюсь передать ощущение учтивости, легкой грации, приятности манер – все то, что делает Париж таким очаровательным местом. В ту пору правили женщины – революция низвергла их с трона.
Мы встречались в девять, ужинали в половине десятого. Компания была многочисленной и разнообразной: никто не думал ни о чем, кроме развлечений. Разговоры о политике не поощрялись. Мы непринужденно болтали о музыке, искусстве, литературе, делились свежими анекдотами. Рекой текло вино, мы разыгрывали шарады. Получалось восхитительно: недаром многие из нас подвизались на парижских подмостках.
Стоит ли говорить о том, что порой возникало нешуточное соперничество? Жаркие споры между сторонниками Глюка и Пуччини иногда заканчивались стычками и срыванием париков! В другой раз некие мнимые друзья писателя Пуансине убедили его, напоив до полусмерти, что при дворе открывается канцелярия под названием Королевская Ширма, и заставили беднягу в качестве приемного испытания простоять у моего камина так долго, что у него чуть не поджарились икры ног.
Что касается самих ужинов, они были достаточно простыми: немного дичи, немного рыбы, тарелка овощей и салат. Главное блюдо было необходимо, потому что без него не подавали десерт, а лишь под десерт начиналось пение. Девяти часов приходилось ждать долго, но потом часы проносились как минуты, а полночь всегда наступала внезапно.
Я предпочитала, чтобы за столом было около дюжины гостей, но иногда число собравшихся превышало это количество вдвое, а то и втрое, так что даже гофмаршалам Франции нередко приходилось сидеть на полу из-за недостатка стульев. Единственным моим правилом было – никогда не обедать за столом, накрытым на двоих или на тринадцать человек: первое представлялось слишком скучным, второе сулило неудачу.
Мои гости? Это мог быть граф П***, живший неподалеку от меня в К***, его общество доставляло мне удовольствие. Или госпожа М***, дочь знаменитого отца и сама по себе очаровательная женщина. Наиболее уважаемым и при этом самым забавным из всех был граф де Бодрей (комендант крепости города Лилля, главный сокольничий Франции и т. д.), чьей любовницей была герцогиня де Полиньяк, доверенное лицо королевы. Бодрей почитался в равной мере как эпикуреец и государственный деятель, он был безумно богат благодаря принадлежавшим его роду плантациям сахарного тростника. Какие имена! Они до сей поры музыкой звучат в моих ушах. Необходимо добавить, что ни одно имя не звучало громче моего собственного, но я им пренебрегала.
