Стефан Дичев - Современная болгарская повесть
— Оставь календарь, прошу тебя, — нервно сказал Михаил, выдергивая его у меня из рук.
Но я уже прочла — четким чертежным шрифтом на листке 29 мая было написано: «Сбойка туннеля».
В город я вернулась на старом шахтерском автобусе. Нарочно села на последнюю скамейку, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Все замкнулось в запутанный тягостный круг: у него есть от меня тайны, а моя тайна в том, что я их узнала. Прекрасная основа для совместной жизни!
Вечером, уходя в техникум, я положила ему руки на плечо и спросила:
— Скажи, в каких случаях принимают неуролакс?
— Ага, вот кто рылся у меня в столе, а я уже хотел было рассердиться на техника!
— Зачем тебе иметь от меня секреты?
— Ну какой это секрет, просто не хотелось тревожить тебя по пустякам!
Я впервые почувствовала, насколько по-разному могут воспринимать люди одни и те же явления. Даже если эти люди любят друг друга.
Я схватила плащ и выбежала на улицу.
В техникуме меня ожидала еще одна, последняя на этот день новость.
Антония бросила учебу.
Утром я первым делом отправилась в общежитие. Старушка за стеклянной дверью только что принялась набирать петли для нового вязанья. Я попросила ее оставить работу и позвать Антонию.
— А ее нет, — встревоженно объяснила старушка. — Ее прошлый день уволили с завода, она и ушла: общежитие-то заводское.
Завод ферросплавов находился за городом. У меня было достаточно времени, чтобы хорошенько обдумать все, что нужно было сказать директору, однако все это мне пришлось объяснять его секретарше.
— Вы не сердитесь, что я вас расспрашиваю, — наконец смягчилась та. — Сюда иной раз приходят люди с просто-напросто смешными просьбами.
— Тем лучше, значит, у вас веселая работа, — взорвалась я.
Женщина, не обращая внимания на мою вспыльчивость, подняла трубку внутреннего телефона. Несмотря на красивые ресницы, в глазах у нее была твердость и целеустремленность, как у тех, кто занимается спортивной стрельбой.
Директорский кабинет оказался очень скромным, простой красный ковер вносил в него какое-то уютное домашнее тепло. Больше всего меня удивил сам директор, молодой, может быть года на три-четыре старше Михаила. Обратила я внимание и на то, что он был в костюме, а не в чистенькой рабочей тужурке, как порой одеваются некоторые директора заводов, разжаловавшие свое мужское одеяние до уровня какого-то кабинетного халата.
Я рассказала ему почти всю жизнь Антонии. Директор слушал меня молча, время от времени запуская пальцы в густые каштановые волосы.
— Понимаю вас, — сказал он, — но и вы постарайтесь понять меня. В цехе «А» вступил в строй автоматический конвейер, и подсобных рабочих пришлось сократить. Некоторые из них уже учатся на курсах переквалификации…
— А других уже выселили из общежития, — гневно докончила я. — Да так выселили, что преподаватели не могут выяснить, куда они делись и где ночуют.
— Но она ведь могла остаться. Нужно было только взять у нас справку и не связываться с комендантом общежития.
— Нет! Девушки из Вранева горды по-своему, — прервала я и внушительно повторила все, что мне говорил Георгий Неделчев.
— Что же нам теперь делать? — с непритворным участием спросил директор. — Согласен, как раз эту девушку и не следовало бы увольнять, но она в цехе недавно, и люди ничего не знали о ее судьбе. Я мог бы позвонить на стекольный завод, там всегда нужны рабочие.
Он протянул руку к телефону, но я не сказала «да», и рука опустилась. Могла ли я сказать «да», если вообще не имела понятия, где сейчас Антония.
— Должен вам сказать, что при введении автоматики сокращения и перемещения рабочих неизбежны, и незачем это чрезмерно драматизировать, — уже тверже заговорил директор. — Как только вы решите, чем я могу вам помочь, звоните.
Мы кивнули друг другу через полированную ширину стола, и я вышла. Куда идти дальше, я не знала.
Первое известие принес Семо Влычков. Он встретил Антонию у гостиницы. Девушка сказала ему, что ищет работу и потому не ходит на занятия. «Я хотел дать ей взаймы десятку, товарищ Георгиева, но она не взяла».
Дежурная узнала меня и сразу же пропустила наверх. Узнали меня и уборщицы. Сейчас было их время — женщины громко переговаривались в длинных коридорах, то и дело выключая пылесосы, чтобы лучше слышать. Гостиница, пробудившись от своего беспокойного сна, уже опустела, и сквозь раскрытые двери освободившихся номеров виднелись горы смятых простынь, похожих на узлы, в которые упрятаны обрывки ночи.
За дверью сто семнадцатого номера шумела вода. Я постучала, но мне никто не открыл. Подождав, когда вода стихнет, я постучала еще раз.
— Кто там? — услышала я приглушенный голос Антонии.
— Открой, это я…
Она узнала меня. Ключ щелкнул в своем металлическом гнезде и повернулся прежде, чем я решила, какой тон мне взять — наступательный или ласково-оправдывающий.
Разговаривали мы, стоя на коврике возле четырех еще неоправленных кроватей.
— Ты почему заставляешь искать себя по всему городу?
Девушка искоса взглянула на меня, иронически приподняв брови.
— А почему, собственно, вы считаете, что должны за меня отвечать?
Я разозлилась, но в то же время ее слова подсказали мне то единственно нужное направление разговора, о котором я сразу не догадалась.
— Нет, это ты отвечаешь за меня, Антония!
Подобную тяжесть на нее наверняка взваливали впервые в жизни. Я заторопилась, чтобы не дать ей времени ее сбросить.
— Да, ответственна, потому что я преподаю всего несколько месяцев, и ты думаешь, мне легко докладывать на педсовете, что мои учащиеся бросают техникум, что группа моя тает… Тем более что вообще неизвестно, как будет со мной дальше.
И я рассказала ей все, не боясь, что она увидит меня слабой, растерянной, страшащейся увольнения. Антония молчала, опустив черноволосую голову, смущенная неожиданно открывшейся ей связью между ее поступками и моей судьбой.
Уходя, я взяла ее за локоть и тихо сказала:
— На машиностроительном заводе набирают работниц. Сегодня же вечером можешь перейти в их общежитие. Кроме того, я слышала, там формируется заводская волейбольная команда и им адски нужны девушки.
«Адски» — словечко из словаря Антонии, я употребила его нарочно. Девушка уловила мою филологическую хитрость и улыбнулась.
Вечером у меня не было занятий в моей группе, но на большой перемене я все-таки заглянула в приоткрытую дверь класса. У доски стояли Димитр Инджезов с Марианом и, ссорясь, решали задачу по геометрии. Сзади, из-под зеленых стволов ватников, выглядывал уголок девичьего плаща, алый и яркий, как тюльпан.
— Твоя красавица на экскурсию, что ли, ездила? — лукаво спросил меня старый преподаватель курса горных машин, когда я спустилась в учительскую.
— На экскурсию. — Я подхватила шутку. — Уж не прислала ли она вам открыточку?
— Ну, что ты. Если уж говорить об открытках, то первым их должен был бы получить тот парень, горноспасатель.
— Иван Дочев? — искренне поразилась я.
— Вот именно, — кивнул старый инженер и принялся развертывать свои бутерброды.
С дальнего конца стола меня подозвала красивая математичка.
— Слышала? Из химического кабинета исчез аккумулятор. Новехонький! А наша химичка и слышать не хочет о том, чтобы сообщить директору и вызвать милицию. Удивляюсь я этой женщине! Знаешь что она сказала? Пройдут, говорит, заводские соревнования по мотоциклетному спорту, и, если аккумулятора не окажется на месте, сообщим.
— Отличная гипотеза, — улыбнулась я в ответ на ее недоверчивый взгляд. — Да, я давно уже собираюсь задать тебе один вопрос…
Она заговорщически наклонилась ко мне.
— У тебя муж врач, спроси его, пожалуйста, в каких случаях прописывают неуролакс.
— А кто принимает неуролакс? — тут же заинтересовалась математичка.
— Один мой знакомый…
— Пожилой? — в голосе ее наряду с любопытством зазвучал профессиональный интерес докторской жены. — Хорошо. Принесу тебе подробные сведения о лекарстве.
После соревнований аккумулятор действительно вернулся на свое место.
Химичка позвала меня в кабинет, чтобы я сама в этом убедилась. В стеклянном шкафу, перед которым возбужденно шагала хозяйка кабинета, среди колб и спиртовок утомленный «спортсмен» отдыхал на том же месте, откуда начался его спортивный путь.
24
Могучим нерассчитанным движением Семо Влычков распахнул дверь да так и оставил ее незакрытой. Обвел невидящими глазами комнату и, словно не зная, на чем остановить взгляд, сказал, кривя от напряжения губы:
