Вячеслав Миронов - День курсанта
— Какой он из себя?
— Небольшого роста. Плотный такой, не толстый. Лысый. Глаза большие. Как навыкате, мешки под глазами, что ли. Я его особо не разглядывал, была бы девка, так разглядел бы. В цветах и красках. А так мужик, да мужик. Помог — поклон ему за спасение из лап патруля!
— Мешки у него под глазами были?
— Ну, да, были.
— Волосы светлые такие. По молодости блондином был?
— Ну, да, а что?
— Похоже, что это был Челентано, он же Киса, он же полковник Киселев. Наш с вами пиздец на втором курсе. Препод «Теоретические основы электро-радиоцепей».
— А что страшный предмет?
— Сдал — можешь жениться. Потом уже ничего не страшно в училище.
— Охуеть!
— Ну, ты, Пиночет, и влип!
— А что влип-то?
— Мужик нормальный! Не сдал Олега. Мог бы сразу в комендатуру привезти или в роту. А так от патруля спас, подкинул, денег не взял. Справедливый мужик! До его предмета много воды утечет, он еще и забудет и патруль, и кто такой Майтаков. Ты ему свою фамилию, роту, группу назвал?
— Не называл я ему ничего. Просто поблагодарил, да, деньги предложил. И все!
— Понятно!
— Поживем — увидим.
— Но дядька правильный!
— Сам курсантом был, понимает что такое курсантский патруль и солдатский.
— Был бы курсантский патруль, так они ни за что не догнали бы.
— Ага, их начпатруля под дулом пистолета впереди себя толкал бы.
— Или сам. Сам, в одиночку гонялся бы.
— А так — курсовки нет, поди, определи, с какого батальона.
— Это так тебе кажется. Первый курс, хоть с курсовкой, хоть без, а все равно видно и слышно, и пахнет иначе.
— И как же от нас пахнет?
— Как, как? Зеленью пахнет!
— Какой зеленью? Петрушкой что ли?
— Какой петрушкой! Зеленые мы еще, вот так и пахнет! Зеленью. Понятно?
— Понял.
Зима сдавала свои позиции, это было видно по всему. И нам приходилось несладко. Когда шел снег, нас дежурный по училищу по-прежнему поднимал среди ночи, а днем он таял, и вместо сампо мы раскидывали те горы снега, почти на уровне четвертого этажа учебного корпуса, на плац, чтобы снег таял и не угрожал жизни и здоровью окружающих.
Так получилось, не нарочно, конечно же, что когда полковник Радченко шествовал мимо, от этого рукотворного сухопутного айсберга отвалился приличный кусок изо льда и снега и рухнул в двух метрах от зама по тылу.
Несмотря на свою грузность, а где вы видели худого тыловика, он отскочил. Папаха съехала на бок, но удержалась. Зато нам досталось по первое число.
Вырубая новые ступени в снеговом льду, рискуя свалиться и сломать себе шею, мы придавали снегу кубические формы. Чтобы и безопасно, и по уставу.
Радченко несколько раз подходил и наблюдал за работой. Прикрикивал, чтобы снег далеко не разбрасывали.
— Товарищ полковник, разрешите обратиться! — Вадим Бежко сверху сбрасывал снег.
— Обращайся! — Радченко кивнул, поднял голову.
— А, может, подогнать грузовики и вывезти снег, товарищ полковник?
— Грузовики? Так, — полковник в задумчивости потер подбородок. — Не можно! Соляру надо. Амортизация машин. Не можно!
И двинулся Радченко дальше.
— Он свиней любит больше, чем курсантов.
— Это факт!
— Я несколько раз наблюдал, когда «ковбоем» по столовой стоял. Он приходит, смотрит на них так ласково, как на детей. Зовет их. Кабан и тот к нему приходит, он ему за ухом чешет. А когда мы отходы вываливаем, а они кучей несутся, готовые нас с ног сбить и сожрать, так ногами отпихиваешь от корыта. Радченко кричит, что посадит нас на «губу» за бесчеловечное отношение к животным.
— Я, помнится, попытался на хряке покататься, — Гурыч — Так эта скотина меня чуть по забору не размазал. Я с забора спрыгнул, ему на спину. А этот гад, такой же как и зампотыла, вдоль забора несется. И не просто бежит, а норовит меня по нему размазать и визжит. Короче — еле успел спрыгнуть, а то бы за гвозди зацепился и стал инвалидом. Вот такие поганцы Радченко и свинки его.
Ну, а когда не шел снег и, казалось бы, что можно отдохнуть, нас поднимали и мы долбили лед возле учебного корпуса. Днем таяло, а ночью схватывало ледком.
Весна — время, когда у всех просыпается острое желание любить девчонок. Нет, поймите правильно, оно у нас и не пропадало никогда, но весной — обострение чувств. Особенно влечения. Весна. Щепка на щепку лезет. Что же говорить про здоровые организмы курсантов! Первая зима идет на убыль. Пережили мы ее. Пережили! Снег тает, ночью еще бывает, что идет, но уже дыхание весны рядом. Дует теплым морозным воздухом в лицо. Смешно, конечно. Теплый морозный воздух. Но когда ночью минус пятнадцать, а после обеда уже около ноля, то и на утренней зарядке эти минусовые градусы кажутся теплом. Оборачиваешься и думаешь, что когда было минус пятьдесят — это холодно. А ноль — после обеда, почти загорать можно! Прелесть!
Зато с приходом весны наша старенькая казарма стала заметно потрескивать. Вода днем просачивалась под древний фундамент, ну, а ночью замерзала и разрушала его. По фасаду пошли трещинки. Ну, а с тыльной стороны там, где мы протоптали дорожки по стенам, тоже штукатурка отваливалась кусками, обнажая дранку, которой были обиты стены.
Не только у нас наступило обострение, но и у комбата тоже. Только не влечение половых чувств, а армейского маразма.
Басар накануне своего дня рождения заступил официантом по столовой. Ужин, завтрак — все нормально. Обед.
Приходят роты батальона. Расселись, принимают пищу. Заходит комбат. Комбат ходит между столами, следом старшина бродит. Сначала в сорок первой роте походил, потом зашел к нам. Буда бросил тарелку, ринулся к Старуну. Тот остановил его. Ходит комбат, старшина за ним. Басар третьим номером. Ходит комбат, головой крутит. Остановится, покачается на каблуках. Потом, словно вспоминая что-то, как собака по следу, подошел к углу. И торжествующе поднял с пола обгоревшую спичку.
— Старшина! Иппиегомать!!!! Курцы! Бардак! В столовой курят! И ты куда смотришь? — он размахивал перед носом старшины спичкой — О чем думаешь, старшина? Не о службе думаешь! Официанта снять с наряда! И по новой!
Резко повернулся на каблуках и вышел.
Повисла тишина. Бударацкий обратился к Басарыгину:
— Ты чего охренел, курсант, в столовой курить?
— Не курил я! Здесь и дежурный по столовой шарится, дежурный по училищу несколько раз был. Не курил я.
— А кто курил? Пушкин?
Подошел официант из сорок третьей роты:
— Комбат приходил. Крутился он. А ваш официант пищу получал, комбат зашел к вам — не курил. Вышел уже курил. Наверное, он и прикурил, а спичку бросил.
