Анна Гавальда - Просто вместе
Камилла сжала руку Франка.
— Ой, вот еще что! Когда он мне впервые представился, он сказал: «Филибер де ла Дурбельер», а я — ну я же вежливая девушка — ответила по географическому принципу: «Сюзи… э… Бельвильская…» «О! — воскликнул он. — Вы из рода Жоффруа де Лажема Бельвильского, который сражался с Габсбургами в 1672 году?» Ну ничего себе… «Нет, — пролепетала я, — просто из Бельвиля… который в Париже…» Знаете, что самое прикольное? Он даже не расстроился.
Она подпрыгивала.
— Ну вот, все сказано. И я прошу вас встретить его бурными аплодисментами…
Франк свистнул в два пальца.
Тяжело ступая, появился Филибер. В доспехах. В кольчуге, с плюмажем, шпагой, щитом и всем прочим металлоломом.
По рядам пробежала дрожь.
Он заговорил, но никто ничего не мог разобрать. Через несколько минут появился мальчик с табуреткой и поднял ему забрало.
И зал наконец услышал голос невозмутимого оратора.
Люди заулыбались.
Никто пока не понимал, в чем дело.
И тут Филибер начал исполнять свой гениальный стриптиз. Каждый раз, когда он снимал очередной кусок железа, маленький паж громким голосом называл его:
— Шлем… Подшлемник… Латный ошейник… Нагрудник… Перевязь… Налокотники… Наручь… Набедренники… Наколенники… Поножи…
Окончательно разобрав себя на части, наш рыцарь лег на спину, и мальчик снял с него «обувку».
— Наножные латы, — объявил он, поднимая их над головой и ухитрившись дать себе по носу.
На сей раз смех прозвучал искренне.
Ничто не разогревает зал лучше доброй грубой шутки…
А в это время Филибер Жеан Луи-Мари Жорж Марке де ла Дурбельер монотонным и неспешным голосом называл ветви своего генеалогического древа, перечисляя доблестные подвиги славного рода.
Его отдаленный дедуля Карл воевал против турок вместе с Людовиком Святым в 1271 году, другой, не менее отдаленный, дедушка Бертран, был при Азенкуре[68] в 1415-м, дядюшка Бидюль участвовал в битве при Фонтенуа,[69] дед по имени Людовик бился на берегах Муаны при Шоле,[70] двоюродный дед Максимилиан был соратником Наполеона, а прадед по материнской линии попал в плен к бошам в Померании.[71]
Филибер рассказывал все очень подробно. Дети не понимали ни слова. Уроки истории Франции в 3D. Высший класс.
— И вот перед вами последний листок с этого генеалогического древа, — заключил он.
И поднялся. Смертельно белый и ужасно худой, в одних кальсонах с королевскими лилиями.
— Это ведь я, знаете? Тот самый, который пересчитывает открытки.
Паж принес ему солдатскую шинель.
— Почему? — спросил он их. — Почему, черт побери, отпрыск столь славного рода считает и пересчитывает кусочки бумаги в самом непотребном месте? Что ж, я вам объясню…
И тут ветер переменился. Он рассказал им о своем «нежеланном» рождении — я с самого начала все время попадал впросак, матушка не желала делать аборт в больнице. Поведал о своем оторванном от внешнего мира детстве, когда его учили «держать дистанцию» с простолюдинами. О годах в пансионе, где его постоянно донимали и он не мог за себя постоять, потому что об этой стороне жизни знал только по сражениям своих оловянных солдатиков, и тогда он сделал своим оружием словарь Гафьо…
А люди смеялись.
Они смеялись потому, что это и правда было забавно. Смеялись над выходкой со стаканом мочи, смеялись над издевками, над очками, выброшенными в унитаз, над жестокостью маленьких вандейских крестьян и сомнительными утешениями наставника. Их смешило смирение голубя, который каждый вечер молился за тех, кто его оскорбил, и просил Господа не ввести его во искушение, и отвечал на вопросы отца, который каждую субботу спрашивал сына, не уронил ли тот фамильной чести, а у него все чесалось, потому что ему снова натерли член хозяйственным мылом.
Да, люди смеялись. Он ведь тоже смеялся, а они, эти люди, уже были на его стороне.
Каждый из них чувствовал себя принцем крови…
Каждому казалось, что он рыцарь в сверкающих доспехах…
Все были взволнованы.
Он рассказал им о своих неврозах, навязчивых состояниях, о лекарствах, которые принимал, о заиканиях и запинаниях, когда язык переставал его слушаться, о приступах паники в общественных местах, о плохих зубах, о лысеющей голове, о сутулой спине и обо всем, что потерял на жизненном пути, потому что его угораздило родиться не в том веке. Он вырос без телевизора и без газет, лишенный общения, юмора и, главное, во враждебной по отношению к окружающему миру обстановке.
Он дал им несколько практических советов, напомнил о правилах хорошего тона и других светских обычаях, цитируя по памяти учебник своей бабушки:
Благородные и тонкие особы никогда не употребят в разговоре сравнения, которое может оскорбить слух кого-либо из слуг. Например: «Такой-то ведет себя как лакей». Знатные дамы былых времен так не деликатничали, и я точно знаю, что одна герцогиня, жившая в XVIII веке, имела обыкновение посылать свою прислугу на каждую казнь на Гревской площади. Она прямо так и говорила: «Это для вас хорошая школа».
Мы теперь гораздо больше уважаем чувства и человеческое достоинство тех, кто ниже нас по положению, и это делает честь нашему времени…
И тем не менее! — Филибер неожиданно повысил голос. — Тем не менее вежливость хозяев не должна превращаться в фамильярность. Нет ничего вульгарнее, чем слушать сплетни прислуги…
И зал снова улыбался. Хотя это уже было не смешно.
Потом он заговорил на древнегреческом, прочел несколько молитв на латыни и признался, что не видел «Большую прогулку»,[72] потому что в этом фильме смеются над монахинями…
— Думаю, я единственный француз, не видевший «Большую прогулку», не так ли?
Кое-кто из зрителей попытался его успокоить:
— Да нет, конечно нет, ты не единственный…
— К счастью, я… Мне лучше. Полагаю, я сумел перейти через подъемный мост… И я… Я покинул свои владения, чтобы просто любить жизнь… Встретил людей куда благороднее себя и… Некоторые из них сидят сегодня в зале, и я не хотел бы смущать их, но…
Филибер смотрел на них, и все повернулись к Франку и Камилле, а они безуспешно пытались… пытались проглотить комок в горле.
Потому что человек, вещавший со сцены, этот верзила, смешивший их рассказами о своих несчастьях, был Филу, их ангел-хранитель, их СуперНесквик, спустившийся к ним с неба. Тот, кто спас их, обняв худыми ручищами за поникшие плечи…
