Евгений Будинас - Дураки
Владимир Михайлович забеспокоился, но, поняв, что речь не об его отставке и не о самоубийстве Дудинскаса («До этого, надеюсь, еще не дошло?»), тоже приветливо улыбнувшись, заверил Виктора Евгеньевича, что они еще поработают. При этом он сказал: «Мы с вами», — отчего Дудинскас чуть-чуть расслабился и потеплел.
— Как жизнь, я не спрашиваю, — сказал Месников, жестом приглашая Виктора Евгеньевича присаживаться, — тем более после вашего выступления, так драматически обставленного...
— Ну да, — мрачно поддержал шутливость хозяина Дудинскас, — живем в такое время и в таком месте, что за подобный вопросик можно и по морде схлопотать. Как за издевательство в скрытой форме.
Про дела Месников тоже не спрашивал: не так давно он получил очередное личное письмо.
«Сейчас мы в ситуации, — писал Дудинскас, — когда никакие аргументы и доводы никого не интересуют, всякая логика и здравый смысл цинично отвергаются. Я уже однажды потерял восемь месяцев на борьбу за сохранение "Артефакта "и Дубинок, истрепав нервы, но не проиграв в итоге ни одной позиции. Тогда логика и здравый смысл победили. Не сомневаюсь, что и сейчас в конце концов результат будет тот же... Но на что приходится тратить столько сил? И с какой стати?»
Прошло три года с того дня, как он принес сюда свои предложения по документообороту. Сейчас он пришел попрощаться. И прощальная просьба его была проста.
— Можете вы позвонить и распорядиться, чтобы они разблокировали счета и дали возможность фирме отработать долги? Я уже сдался, согласен признать все претензии, пусть только позволят выплатить штрафы в рассрочку. Иначе они ведь вообще ничего не получат...
Дудинскас не сомневался, что Месников может и больше. Но большего он уже не хотел. Он уже завязал и ощутил облегчение. Да, он пришел, но не собирался здесь прогибаться: прогибаясь, нельзя заработать миллион, прогибаясь, можно получить только на чай...
— Как это готовы признать?! — Месников прямо отшатнулся. И замолчал, что-то прикидывая в уме. — Неужели вы действительно решили так вот сдаться?
Дальше Дудинскас слушать не стал. С него хватит. Он ведь уходит, у него последняя просьба... Но всколыхнуть Месникова не вредно бы... И он нажал на педаль:
— Я могу допустить, что вы найдете людей, которые будут на вас работать. Кто-то — даже вполне самозабвенно... Вы, может быть, найдете и таких, которые согласятся, самозабвенно на вас вкалывая, есть за это говно. Но людей, которые еще и исхитрятся получать от этого удовольствие, вы, пожалуй, все-таки не найдете. Разве что Федоровича...
где грань?Владимир Михайлович долго молчал. Сидел, опустив голову и тяжело выложив руки на стол.
В его грозном кабинете, где и говорить принято полушепотом, только что сорвался на хамство немолодой уже человек, похоже, действительно доведенный, измотанный и измочаленный. Но не с улицы. Они слишком давно знакомы и никогда не скрывали взаимных симпатий. Кроме того, хорошие отношения с Дудинскасом были одной из ниточек, связывающих Месникова с другим лагерем, — все эти неформалы к Дудинскасу почему-то прислушиваются, чем тоже пренебрегать не следует. Никогда ведь не известно, как оно повернется...
— А что Лонг? — спросил Месников, наконец, подняв голову. — Вы ведь ему писали?
Дудинскас скривился, ничего не ответив. Не дождавшись от премьер-министра никакой реакции на свое «прощальное послание», он даже не удивился.
О Степане Сергеевиче Лонге и раньше, еще до его прихода в правительство Капусты, говорили: не боец, но и не подлец. И действительно, при всем известной мягкости характера подлецом Степан Сергеевич как бы не был...
Но где грань? Поднимаясь по службе и оставаясь на позиции мягкого невмешательства, он с каждой ступенькой становился все более и более не бойцом... Пока не достиг такой должности, когда все, что он делает, точнее, не делает, обращается в одну сплошную подлость. Хотя, казалось бы, всего-то и греха — отвести глаза, беспомощно разведя руками...
Долгое время Лонг был Дудинскасу симпатичен и понятен, может, оттого и симпатичен, что понятен. Ну, скажем, тем, что вопреки пересудам согласился сначала остаться в новом правительстве, потом стать и премьер-министром, а ведь он лучше многих понимал, в какой яме находится экономика и какая каша в голове у Всенародноизбранного. Хотя... Предложение Столяра всем вместе уйти в отставку он ведь поддержал, а уж потом, под нажимом Батьки, остался... Но сейчас он так от всего увиливал, так часто возвращал Дудинскасу его обращения, через помощника подсказывая, как бы их смягчить, так последовательно не предпринимал никаких шагов, неизменно выражая сочувствие, что стал вызывать у Виктора Евгеньевича какую-то брезгливую жалость. Зная цепкость его памяти, Дудинскас думал о том, как же должен терзаться человек, помня все свой неисполненные обещания — и ему, и множеству других людей, которые по самым острым и наболевшим делам вынужденно обращались к главе правительства.
Степан Сергеевич и терзался. Не однажды он поднимался на пятый этаж попроситься в отставку, правда, всякий раз возвращаясь в кресло премьера, как на электрический стул.
— Что Степан Сергеевич? — переспросил Месников.
Виктор Евгеньевич безнадежно махнул рукой:
— Ни ответа, ни привета.
Месников понимающе кивнул.
Помочь Дудинскасу он хотел, не знал как, зато знал, что действовать надо очень осторожно.
— Ты уверен, что это не... ? — доверительно перейдя на «ты», Владимир Михайлович понизил голос, написал на листочке фамилию и подвинул его Виктору Евгеньевичу. Так дети пишут ругательные слова.
— Абсолютно.
— И не... ?
Еще фамилия. Потом еще одна. Но и здесь Виктор Евгеньевич был абсолютно уверен. Эти люди ни при чем.
— А что, если... — Владимир Михайлович многозначительно посмотрел вверх. — Ты меня пойми правильно. В том, что вам нужно помочь, я убежден. Я очень хочу это сделать, но в нашем деле не зная броду, лучше не соваться.
страхНисколько не сомневаясь в искреннем желании Месникова ему помочь, Дудинскас вдруг отчетливо понял, что удерживает в кресле этого совсем еще недавно крупного, физически сильного и решительного человека... И почему он ни словом не обмолвился про марку, ничего про нее не спросил.
В огромном, аскетически выдержанном кабинете с одним только аляповатым пятном на стене витал животный страх.
— Давайте не будем торопиться, — Месников повернулся к окну и стал всматриваться; так машинист поезда выглядывает вдаль, пытаясь разглядеть, что за состав движется ему навстречу. Рука уже на реверсе. — Давайте попробуем сначала ситуацию прокачать...
Месников совсем затормозил, погрузившись в раздумья.
прокачка тормозовОднажды он уже пробовал заговорить с Батькой о Дудинскасе, но налетел на вопрос, почему тот финансирует Столяра. Что еще ему наговаривают, что нашептывают? Что он еще про Дудинскаса помнит? Кроме обиды с Фэстом, которая тоже ведь неспроста... Выборы? Чрезмерной активности Дудинскас не проявлял, хотя и высовывался. Это конечно же до Батьки дошло, но кто тогда не высказывался? В конце концов и более злостных он как бы простил, даже приблизил — из тех, кто, как тот же Петр Ровченко, сумели покаяться, заверить в готовности... Дудинскас на поклон не пришел. И без него, без его личного участия ухитрился чего-то достичь. Такого Батька никому не может простить. С тем же Старобитовым вон до чего дошло...
...Узнав, что по команде Батьки начат судебный процесс над старейшим председателем колхоза «Восход», дважды Героем Константином Васильевичем Старобитовым, Мес-ников сразу вычислил, в чем дело. Работал тот с Батькой в одной области, значит, они не могли не встречаться. Один возглавлял передовое хозяйство и был знаменит, другой перебивался в завалящем колхозе. После какого-то семинара в «Восходе» банкет, для званных. «Тебе чего, Шурик?» — «Я тоже сюда хочу. Я вообще хочу жить так же хорошо, как и вы». — «Пожалуйста, Шура. Только сначала ты научись так же хорошо, как я, работать».
Это и не забылось, тем более что в новые времена колхоз «Восход», теперь уже акционированный, по-прежнему шел в гору, Старобитов даже собственный банк учредил. Вот и попал на полтора года в СИЗО, возят теперь немощного старика на судебные заседания в неотапливаемом «воронке», а в зале суда держат в клетке...
Месников поежился, представив сверлящий взгляд хозяина.
«Ты почему в это дело лезешь? — в том смысле, что не бесплатно же... — Или решил подстраховаться?» — в смысле служишь и нашим, и вашим...
