Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2011)
Еще одна цель автора — схватывать видимость вещей непосредственно, без излишней рефлексии. Лихтенштейн знает, что человек не „прилипает” к окну („К окну прилип дородный господин”, „An einem Fenster klebt ein fetter Mann”), а стоит за ним. Что кричит не коляска, а ребенок в коляске. Но поскольку видит-то он только коляску, он и пишет: „Кричит коляска”. С лирической точки зрения было бы неправдой, если бы он написал: „Человек стоит за окном”.
Случайно получилось так, что и на уровне понятий можно сказать, и это не будет неправдой. Мальчик играет с прудом. О даму спотыкается лошадка. Лаются собаки. Но человек, который захочет научиться видеть, посмеется: тому, что мальчик действительно обращается с прудом как с игрушкой. Тому, что и лошадям свойственно беспомощное движение спотыкания... Тому, как по-человечески собаки дают выход своей ярости...
Иногда и изображение рефлексии бывает нелишним. Фраза „Поэт-блондин рехнется все-таки” („...wird vielleicht verruckt”) производит большее впечатление, чем если бы было сказано: „Поэт неподвижно смотрит перед собой”...”
Алексей Парин. Мои родители. — “Знамя”, 2011, № 6.
Замечательные воспоминания известного театроведа, музыкального критика, переводчика и поэта (см. его подборку в № 5 “Нового мира” за текущий год).
“Я не могу писать „отец”. Я так никогда не говорю, только повторяю за кем-то. Вот ведь Евгений Борисович Пастернак может говорить о своем великом отце только „папочка” — и это совсем не смешно. Может быть, я говорю „папа” из-за того, что в моем раннем детстве его не было, и потребность воссоздать необходимый образ как раз и дала жизнь чисто детскому варианту? Ведь реально он существовал в моей жизни важным ее куском, уже когда вернулся, с позднего детства до позднего юношества. Я знал его не с самого начала. Когда папу забрали в тюрьму, мне не было трех лет. То ли я его не помнил, то ли „вытеснил” первые воспоминания. А когда он вернулся, мне было девять с половиной. Вот я и впрыгнул обратно в два года с их детским лепетом. И он остался для меня навсегда папой.
Он остался для меня навсегда мифом. Мифом, в котором разбираешься всю жизнь и в котором — потому что он миф — всегда остается что-то или даже многое неясным”.
Постепеновец и пират-герой. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2011, № 9.
Исторические обзоры в журнале — выше всяких похвал.
“Пират-герой” — это о капитане Уильяме Кидде, казненном 23 мая 1701 года (кстати, тема номера — море). Образ Кидда эксплуатировался Э. По, Р. Стивенсоном, В. Ирвингом.
“От капитана то и дело дезертировали люди. Что бы он ни предпринимал, он не доводил дело до конца, вел себя трусливо и непоследовательно. По иронии судьбы именно Кидда прославляли в стихах, считая его пиратом-героем, обладателем несметных сокровищ, что не соответствовало истине”.
Эдьжбета Савицкая. Культурная хроника. — “Новая Польша”, Варшава, 2011, № 4 <http://www.novpol.ru>.
“Сейчас режиссер (85-летний Анджей Вайда. — П. К. ) работает над биографией легендарного вождя „Солидарности”. <…> Были предложения, чтобы Валенсу играл сам Валенса, поскольку он, безусловно, сделает это лучше всех”.
Валерий Сендеров. Устряловщина. Сдача и гибель русского мыслителя. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2011, № 5.
“Устряловщина (по имени философа, публициста-„сменовеховца”, „возвращенца”, расстрелянного в 1937-м. — П. К. ) стала нашей философией — это не имеющий подобия в современном нам мире этатизм. А этатизм и сталинолюбие в России неразделимы. Попробуйте, в самом деле, найти более чистое, более идеальное, чем Сталин, воплощение идеала самодовлеющей государственной власти! Мы так привыкли к проповедуемому на всех углах этатизму, что нам просто нечего на него возразить. Лишь две ущербные позиции существуют в обществе. Одни поддакивают — кто с энтузиазмом, кто довольно вяло. Но и эти последние соглашаются: и правда, можно ли Родину не любить? Другие отплевываются: а ну ее совсем, эту Родину. Я человек, я личность — и точка. И забыты, при всей нашей моде на правизну, великие слова Константина Леонтьева: „Я не понимаю французов, которые умеют любить всякую Францию и всякой Франции служить… Я желаю, чтобы отчизна моя достойна была моего уважения, и Россию всякую <…> я могу разве по принуждению выносить”.
Примеров чистого этатизма в нашей истории очень немного. Зато они выразительны: Иван Грозный и Сталин. А потому истинная, правильная история для многих и ограничивается эпохами этих вождей. С предпочтением последнего, разумеется.
Понять бы это нашим верховным десталинизаторам, кивающим на Ивана Ильина. Но воспитанным, вольно или невольно, Николаем Устряловым”.
Марина Смусина. Просветители: хрестоматии Галахова. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2011, № 9 <http://lit.1september.ru> .
“Полная русская хрестоматия” Алексея Галахова (написавшего и один из лучших учебников литературы) вышла в 1843 году и выдержала сорок изданий (последнее — в 1918-м). На роли главных авторов были введены Пушкин, Гоголь, Лермонтов. В книгу вошли даже стихи студента Фета. Ломоносов и Державин были отодвинуты на задний план. Книга вызвала скандалы.
“Хрестоматия Галахова поражает широтой и благородством позиции автора, сумевшего подняться над своими пристрастиями (хорошо известными по его критическим журнальным выступлениям) и достойно представить и самых чуждых ему лично авторов. Известный и убежденный западник, он отдает 24 страницы книги на представление трудов и личности А. С. Шишкова. Причем фрагменты из трудов традиционно осмеиваемого адмирала выбраны так, что стереотип ломается, чуждая позиция начинает вызывать интерес и уважение. Человек, вошедший в наше сознание мокроступами , гульбищем и позорищем , оказывается, говорил и вполне здравые вещи”.
Алексей Татаринов. Литературный процесс есть! — “Литературная учеба”, 2011, № 1.
“Сто лет назад творцы Серебряного века верили в теургический смысл литературы. Пусть они во многом ошибались, но словесное произведение представлялось им Делом. Сегодня такой веры значительно меньше.
Часто писатели хотят говорить о религии, прежде всего о христианстве. Озадачивает отсутствие религиозных озарений, мистических прорывов, касаний высших апофатических сфер духа. Даже у Пелевина, который немыслим без восточных контекстов, — не учение Будды, не японский дзэн, а некий поп-буддизм, зона обычной безответственности в контексте идей освобождения”.
Людмила Фостер. Военнопленные во Второй волне эмиграции: увиденное и прочитанное. — “Посев”, 2011, № 3.
“К концу войны в 44 штатах существовало 511 концлагерей для военнопленных, расположенных преимущественно в пустых казармах американской армии”.
И далее — об этих “лагерях”: форме, которую выдавали немцам, особой немецкой кухне и других санаторных условиях. “Недаром пленные немцы называли эти американские концлагеря „золотой клеткой””. В 5-м номере “Посева” — тоже в копилку мифолога: кн. В. И. Святополк-Мирский, служивший в вермахте, описывает свои впечатления от встреч с русским населением (в основном бывшими колхозниками) на оккупированных немцами советских территориях.
Василий Христофоров. Кронштадт, 1921 год. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2011, № 5.
“Как показал анализ архивных документов, матросы, солдаты, рабочие и местные жители Кронштадта не намеревались брать в руки оружие для борьбы с существовавшей властью. Они предлагали провести перевыборы Советов и хотели таким образом прекратить доминирование власти коммунистической партии большевиков. Лишь после того как части Красной армии начали наступление на Кронштадт, было принято решение организовать оборону города и крепости. И не случайно в названии указа Президента Российской Федерации от 10 января 1994 г. не упоминается ни о восстании, ни о мятеже в Кронштадте, а лишь „о событиях в г. Кронштадте весной 1921 года”. Обвинения матросов, солдат и рабочих Кронштадта в участии в вооруженном мятеже признаны незаконными и противоречащими основным гражданским правам. Таким образом, события в Кронштадте в 1921 г. представляли собой стихийное антибольшевистское выступление гарнизона Кронштадта, части сил Балтийского флота и рабочих города, которое после угрозы его подавления с применением вооруженных сил переросло в вооруженное противостояние”.
