Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2011)
Вадим Баевский. Table-talk. — “Знамя”, 2011, № 6 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Автор — известный филолог, стиховед, заведующий кафедрой истории и теории литературы Смоленского государственного университета.
“В середине 70-х годов я приехал в Ереван на симпозиум, посвященный исследованию стихотворной речи. Хозяева повели нас, нескольких гостей из России, в Матенадаран — хранилище и центр изучения древних рукописей, средоточие армянской культуры, одной из древнейших христианских культур мира. На втором этаже была развернута выставка средневековых рукописных книг. Вдруг я говорю гостеприимному коллеге, сопровождающему нас:
— Подумайте, у вас уже в XI веке составлялись книги по логике!
Я действительно был поражен. На Руси в это время письменность только начиналась. Но армянский филолог, сотрудник Матенадарана, был поражен несравненно больше.
— Как? Вы читаете по-древнеармянски? — оторопело спросил он.
Мне пришлось признаться, что это не так. Просто под стеклом витрины книга была раскрыта на странице, на которой я увидел логический квадрат. Точно такой же квадрат с диагоналями и латинскими символами A, E, I, O на углах чертил на доске мой замечательный преподаватель логики доцент Георгий Тимофеевич Чирков. В этой простой фигуре заключены соотношения суждений, отражающие все четыре основных закона человеческого мышления и множество подчиненных им правил мышления. Это был один из случаев, которые сделали для меня всеобщность, преемственность, единство мышления всего человечества особенно наглядными”.
Татьяна Геворкян. Неискушенный писатель Мариам Петросян. — “Вопросы литературы”, 2011, № 3.
“Вся фантасмагория переходного времени, нашего межвременья, причудливо преломленная в художественной реальности, оживает на страницах книги. Чего стоит хотя бы это передвижение по Дому с фонариками, без которых в кромешной темноте, ежевечерне наступающей в урочный час (мгновенная ассоциация с комендантским часом, который не единожды вводился в Ереване, и как раз в конце 80-х годов), можно не потеряться даже, а просто-попросту пропасть. А ведь именно так — с фонариком, со свечой или керосиновой лампой — передвигались мы по своим квартирам, потому что электричество и днем-то подавалось по скупому графику, а уж в темное время суток о нем можно было только мечтать. И весь город, большой наш дом, был темен до черноты — ни фонарей, ни освещенных окон. Тем не менее даже мы, сорокалетние (что уж говорить о тогдашней молодежи), выходили с фонариками на хоженые-перехоженые, но ставшие вдруг чужими и призрачными улицы и, определенно рискуя, пробирались сквозь толпы бродячих собак, чтобы сбиться в „стаю” и в тесном кругу своих за разговором и шуткой скоротать бесконечный, ничем, кроме внутреннего огонька, поддерживаемого, кажется, только нашей дружбой, не согретый вечер. <…> А теперь — насколько мне известно, впервые — переводится на армянский язык роман, написанный в Армении по-русски. И перевода уже ждут с нетерпением”.
В этом же номере “ВЛ” — рубрика “Новейшая антология” — публикуется статья Татьяны Соловьевой “Дом vs. наружность”.
“Книга Петросян шероховата, композиционно несовершенна, порой подчеркнуто непрофессиональна, но именно этой неотточенностью и искренностью она и привлекает читателя. Автор порою словно не знает, что делать с сюжетом и героями, и оттого они живут сами по себе, по правилам Дома, а не по литературным законам. А с живыми людьми — иногда сложно, иногда скучно, но все-таки интересно. <…> Мариам Петросян своим романом сотворила литературное чудо. Она создала метафору современной жизни, написала сказку для взрослых, которой, как оказалось, в последнее время очень не хватало. С этим вакуумом был связан интерес к циклу о Гарри Поттере и „Темным началам” Пулмана, но все российские пародии и подражания были несостоятельны и оставались глубоко вторичными. „Дом, в котором...” словно прорвал многолетнюю блокаду — это нетрадиционная, неожиданная, отнюдь не классическая сказка. А с другой стороны, — это долгожданный роман для подростков, по которому плакали критики в последние годы. Роман с ожидаемой взрослыми недидактической моралью, приятными и симпатичными тинейджерам героями, нелинейным и увлекательным сюжетом”.
Л. Н. Гумилев — А. А. Ахматовой. Письма, не дошедшие до адресата. Публикация, вступительная статья и комментарий В. Н. Абросимовой. — “Знамя”, 2011, № 6.
“Публикуемые ниже три письма Л. Н. Гумилева из личного фонда Э. Г. Герштейн позволяют заглянуть в бездну того трагического непонимания, которое безусловно сократило жизнь А. А. Ахматовой и бросило тень на все ее творчество.
Конечно, слово Поэта не нуждается в оправдании, и сам по себе „Реквием” А. А. Ахматовой подвел черту под их с сыном спором длиной в человеческую жизнь. Материнская боль стала источником мудрости и придавала дополнительный свет поэзии А. А. Ахматовой в зрелые годы. Но ведь Л. Н. Гумилев оспаривал именно „Реквием”, противопоставляя поступок Поэта не совершённым поступкам матери.
Находясь в лагере, Л. Н. Гумилев не знал о том, что в 1949 г. на А. А. Ахматову было заведено персональное дело, которое едва не привело ее к аресту. Теперь, когда часть документов опубликована, понятно, что останавливало А. А. Ахматову, когда в очередной раз сын спрашивал, когда же она приедет к нему на свидание в Омск. Боязнь навредить ему, потянуть за собой шлейф открытого на нее дела вызывала сердечные приступы и эпистолярную немоту. За каждой строчкой так раздражавших Л. Н. Гумилева „ пустых ” писем скрыто материнское отчаяние, заставлявшее А. А. Ахматову искать новые формы борьбы за освобождение сына. Упоминать об этом даже между строк в письмах к нему она, естественно, не могла.
Они не слышали друг друга. У каждого из них была своя боль, пробиться сквозь которую они не смогли, а не прочитанные, не дошедшие до адресата письма усугубляли то взаимное непонимание, которое вскоре после возвращения Л. Н. Гумилева из лагеря и привело их к разрыву. Между ними давно уже не было „размена чувств и мыслей”, а без него разговор, особенно на расстоянии, теряет всякий смысл.
Вводя новые документы в научный оборот, прошу читателей учесть их в контексте переписки А. А. Ахматовой с сыном, мемуаров Э. Г. Герштейн и эпистолярного наследия Л. Н. Гумилева.
Прошу также оценить безусловное мужество Э. Г. Герштейн, сохранившей эти письма в своем архиве” (из вступления).
Марина Дацишина. Тема Наполеона и войны 1812 г. в советской и нацистской пропаганде в ходе Великой Отечественной войны. — “Вопросы истории”, 2011, № 6.
“Несмотря на то что после войны немецкие генералы укоряли советскую пропаганду за „грубость”, тем не менее они были вынуждены признать, что над немецкими позициями разбрасывалось большое количество листовок, на которых были изображены покрытые снегом русские степи с трупами немецких солдат”.
Мария Елиферова. Мученик астрономии или алхимии? — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2011, № 10 <http://his.1september.ru> .
Вынесение приговора Джордано Бруно, в котором астрономическая тема не упомянута вовсе, оказывается, оттягивалось целых восемь лет. “Основные обвинения, предъявленные Бруно, к астрономии не имеют никакого отношения. <…> Длительность процесса, на наш взгляд, не представляет собой загадки. Инквизиция просто пыталась выяснить статус Бруно — судить ли его как еретика-католика или как вероотступника, перешедшего в протестантизм. В конечном итоге Джордано Бруно был осужден все-таки как обычный еретик и подвергся ритуалу лишения духовного сана, для чего его понадобилось специально одеть в священнические одежды, которых он не носил уже много лет. <…> Однако надо признать, что его роль в истории естественных наук была скорее зловещей. Возможно, если бы не мистицизм Бруно, судьба Галилея (занимавшегося наукой в чистом виде и не имевшего отношения к религиозным исканиям) сложилась бы более мирно. Интересно, что Галилей в ходе разбирательства своего дела получал советы и моральную поддержку от кардинала Роберто Беллармина — человека, отправившего на костер Бруно”.
Алексей Замостьянов. Литературоцентризм. — “Литературная учеба”, 2011, № 2.
“Вождь (Ленин в спорах с Валентиновым; по мемуарам последнего. — П. К. ) декламировал Некрасова километрами. Можно ли представить себе столь эмоциональный обмен впечатлениями между современными политиками любой партийной принадлежности? Мне кажется, даже функционеры союзов писателей вряд ли способны рассуждать о литературе с таким жаром”.
