Белва Плейн - Бессмертник
Тео засмеялся:
— По-моему, они с радостью вкушают плоды цивилизации. Вместе с грязью.
— Что ж, пускай! Но будь уверен, они за это жестоко поплатятся. В журнале, в прошлом номере, напечатали статью об упадке Рима, о разврате, в котором они там все погрязли. И поплатились!
Тео нетерпеливо заерзал. Его тесть при всех добродетелях имеет один недостаток: любит читать мораль, точно ветхозаветный пророк. Тео повернулся к теще:
— Как съездили? Вам понравился Мехико?
Анна принялась восхищаться главной улицей Мехико, Пасео-де-ла-Реформа, сравнивала ее с Пятой авеню отнюдь не в пользу последней. Вспомнила заодно и Елисейские Поля, и Грабен. И Тео вдруг тоже предался воспоминаниям о Вене! О Вене, которую и упоминать-то запрещал, которой последние годы для него попросту не существовало! И вдруг он беседует с мамой о парке Пратер, о Гринцинге. А мама-то, мама! Говорит с таким знанием дела! А сама провела в Вене две недели двадцать пять лет назад!.. Тео смеется. Их беседа похожа на заигрывание, легкий флирт. И все это он делает назло ей, Айрис.
Внезапно он поднялся:
— Поеду домой. Надо принять душ и переодеться. Кстати, — впервые с момента прихода обратился он к Айрис, — мы сегодня ужинаем в клубе. В семь тридцать. Нас ждут.
— Хорошо, — сказала она и поймала на себе мамин взгляд, внимательный, пристальный. И тут же опустила глаза, чувствуя, что на шее выступают красные пятна. Мама все замечает, от нее ничего нельзя скрыть.
Бокал холодит руку. Но поставить его некуда. Айрис стоит, загнанная в угол, и беседует с пожилой женщиной, некой миссис Райс, которая, как выяснилось, знает маму. Вот так всегда. Ее удел — общаться со стариками! Впрочем, если честно, со стариками действительно легче. Но не сейчас. Сейчас губы ее, растянутые в улыбке на протяжении часа, нестерпимо болят, лицевые мышцы почти свело, и она мечтает об одном: чтобы поскорее подали ужин. Тогда она сможет сесть и перестать говорить.
Мимо в тесном пространстве пробираются люди, обдавая ее ароматом духов, запахом виски и табачного дыма. Она же не может двинуться. Ей не выбраться из этого угла, не отвязаться от этой дамы, не отклеиться от этого столика, от этой вазы с розами, которую она придерживает спиной и которая непременно упадет, стоит ей сделать хоть шаг.
— …да еще семьсот за пансион; он всегда прекрасно учился, но там такой конкурс, вы даже не представляете…
— …предложил им сто двадцать пять тысяч за один только дом, без участка. И дом-то ничем не выдающийся, и район весьма посредственный. Рей говорит…
— …никто не спорит, в «Тенистом доле» площадка для гольфа куда лучше, но тогда уж извольте терпеть весь этот сброд. Они принимают кого ни попадя. Нет, нам тут, в «Пологих холмах», куда приятнее…
— Я вижу, некоторые едят эти круглые китайские штучки, похожие на каштаны, — заметила миссис Райс, возвысив свой голос над общим гулом. — Хотите попробовать?
— Нет, спасибо.
— Ну а я, пожалуй, раздобуду себе парочку. Простите, оставлю вас ненадолго…
Даже старухе со мной скучно. Я — типичный рак-отшельник. Или улитка: чуть тронешь — прячу голову в раковину. Нет уверенности в себе. Когда Тео на мне женился, она появилась, это точно, потому что я перестала думать: как сказать, куда ступить. Я поверила в себя, в собственную ценность и значимость. А теперь уверенность опять исчезла.
Тео она нашла в центре оживленной компании, среди совершенно незнакомых ей людей. Она-то надеялась, что они окажутся за столом рядом с их соседями Джеком и Ли или с доктором Джаспером и его женой. Это хорошие, достойные люди, с ними она нашла бы общие темы для разговора. А он среди незнакомцев. Должно быть, это его новые друзья — теннисисты. Их взгляды оценивают, судят. И приговор ей вынесен однозначный.
Все расселись, но Айрис ощущала вокруг какую-то лихорадочную, даже суетливую активность: все озирались, спеша заметить, кто с кем сидит, и прикидывая, как оказаться в следующий раз не за этим, а за соседним столиком. Люди за соседним столиком всегда важнее. Таков непреложный закон. Каждый только и думает: как сделать, чтобы меня представили таким-то, приняли у таких-то, пригласили такие-то. Разумеется, люди любят знакомиться, любят нравиться окружающим. Ничего плохого в этом нет. Но нельзя же сосредоточивать на этом все свои усилия! Они же сродни бегунам, что истекают потом на финишной прямой. А сколько ухищрений предпринимается для достижения цели! От самой откровенной лести до жестокой брани, которой поливают за глаза ничего не подозревающих знакомых. Не дай Бог очутиться на пути честолюбцев.
Одному лишь Тео нет нужды суетиться, бороться за место под солнцем. Он и так всегда в центре, всегда на вершине. Обольщает без усилий, очаровывает без труда. Ему не подходит такая жена, как я, — серая, бесцветная, скучная. Я ему не ровня.
Ему подходит такая жена, как Лизл.
Тео повернулся к ней:
— Ты где-то витаешь?
— Я? Нет, просто наблюдаю, наслаждаюсь зрелищем. — Пересохшие губы едва двигались. Почему не сказать, что мне тут неуютно и я хочу поскорее домой? — Кто это? Вон та женщина в красном? Лицо знакомое, а кто это — никак не соображу.
— Это Билли Старк. Великолепная теннисистка. Мы сегодня играли парами, и они меня совсем загоняли.
Боже, еще одна неунывающая пташка! Сейчас заметит нас и набросится, ринется с вышины, точно ястреб. Вот она уже приближается — с дальнего конца зала. Ее все время слышно: восторженные попискивания, восхищенные вопли, взрывы шумной радости. Ее губки признают только два положения: улыбка — овал, изумление — круг. «Ах, не может быть! Ой, что вы говорите!» Глазками то поморгает-похлопает, то выкатит-вытаращит в неподдельном удивлении. Улыбнется — от глаз, как от звездочек, побегут лучики. Это модно, называется «искристые» глаза. А то еще томно закатит их, как заправская инженю. Пушистые волосы развеваются, жесты широкие, свободные, она не думает, куда деть руки, и умеет вилять бедрами. И ни секунды, ни мгновения покоя: не постоит, не посидит. Как же утомительно наблюдать за ее ужимками, за непрерывными, неустанными маневрами. Одуреть можно от таких людей.
Эй, дама в красном, Билли Старк, заткнешься ты когда-нибудь, черт бы тебя побрал?! Уберешься с глаз долой?
— Разумеется, я вас помню. Вы Билли Старк. Очень рада вас видеть. — Айрис протянула руку.
Ну почему, почему мне никто не нравится? И почему я никому не нравлюсь? Ведь раньше я умела понимать людей, умела сострадать им. Мори всегда говорил, что я хорошо разбираюсь в людях. Во всяком случае, я старалась их понимать. И я помогла Эрику!
Кто-то пригласил Билли Старк танцевать. За первой парой поднялись и остальные.
— Тебе тут не по душе? — спросил Тео во время танца. — Ты словно в воду опущенная.
— Нет, ничего. Все нормально. — Вопрос вертелся на языке, и она не смогла его удержать: — Тебе нравится эта женщина, Билли Старк?
— Ну, она весьма мила и привлекательна. И умеет наслаждаться жизнью.
Это, вероятно, упрек в мой адрес. Я тоже могла бы наслаждаться жизнью, если бы ты…
— Айрис, тебе нехорошо? Может, ты заболеваешь?
Он прекрасно знает, что дело не в этом!
— Нет, я здорова. Но я здесь чужая. Мне нет места среди всяких Билли Старк. И я пытаюсь разобраться, почему тебе здесь хорошо. Ты тут свой? Тогда который Тео настоящий: тот, кто по четвергам играет квартеты с Беном, или этот, клубный? — В ее голосе звучала мольба. И она ее отчетливо слышала.
— По-твоему, обязательно выбирать? Я что же, не волен ходить куда хочу?
— Но человек может вписываться или не вписываться, может быть чужим или своим.
Музыка хлещет наотмашь. Нелепо дрыгаться в танце, когда в сердце такой мрак.
— Ты начиталась бездарных книжек по психологии, — раздраженно сказал Тео.
Она позволила себе ответное раздражение:
— Знаешь, что я на самом деле думаю о твоих новых друзьях? Что все они пустышки. Только и заботы, чтобы друг дружку обскакать. Да они человека за человека не считают, пока не ознакомятся с его финансовым досье от компании «Дэн и Бредстрит». Это для них единственный аргумент. Даже здороваться с тобой не будут, пока не предъявишь.
Тео промолчал. Он с ней наверняка во многом согласен. Прежде он и сам отзывался о клубе столь же едко и недвусмысленно. Но домой ехали молча. Тео включил радио, и они слушали последние известия, словно ничего важнее нет и быть не может.
Она знала, что, пока она принимает душ, он непременно достанет из ящика фотографию. Не выключая воду, она вылезла из ванны, накинула халат и быстро открыла дверь в спальню. Фотография в руках, повернута к свету. Знакомая поза Мадонны с младенцем, длинные белокурые локоны… Он сунул фотографию обратно в ящик.
Они стояли друг против друга, глядя глаза в глаза.
— Ты не должен был жениться на мне, Тео, — произнесла она наконец.
