Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Во всей тюрьме только об этом и говорили. По общему мнению, «подонки» были недостойны таких денег.
— Ах, поганцы! Что творится-то?! Того и гляди переберутся из своей вонючей камеры.
— И переберутся!
— Говорят, Капитан — широкая натура.
— Говорят, как получил деньги от матери, сварил похлебку на всю камеру.
— А Скверный? Скверный что за птица?
— Ну его к богу! Вот Капитан — это человек!
— Может, пригласим его в нашу камеру?
— Если он человек щедрый, отчего же не пригласить?
— Поглядели бы на Сёлезли! Прямо посинел от злобы…
— А Хасан Эфе? Про Хасана Эфе чего молчишь?
— Тебя послушать, так и Сулейман-бей, и Неджиб-ага, и сотник Керим теперь ни шиша не стоят?!
— Нет, не позволят они поганцам попользоваться денежками, не позволят!
Для семьдесят второй камеры наступил великий праздник. Ее обитатели чуть не плясали на радостях. Каждую весть о новом выигрыше Капитана и Скверного они встречали торжествующим воем. Камера голых стала похожа на дом, где готовятся к свадьбе. Позабыв обо всем остальном, «поганцы» сновали между своей камерой и камерой Сёлезли. Их ага выигрывал! Выигрывал подряд. А это не шутка! Теперь у них всегда будет кипеть на мангале кастрюля, каждый вечер они будут ложиться спать на сытый желудок. А тем, кто ложится сытым, снятся не кошмары, а молодые красивые женщины. Сытого и холод не берет. И вообще что может быть лучше сытости?! Да здравствует сытость!
Капитан, застыв, как хеттская статуя, в дверях камеры, обвел ее взглядом: окна без стекол, кровавые пятна на стенах, крохотная запыленная лампочка под потолком. Грязь ужасная. Он обернулся к стоявшему рядом Скверному:
— Грязная камера!
Скверный недовольно насупился:
— А нам какое дело?
По лицу Капитана пробежала мрачная тень. Не глядя на Скверного, он приказал Куриному:
— Возьми десятку! Ступайте к старшему надзирателю. Скажите, чтоб дал лампочку побольше!
Скверному это не понравилось, но он промолчал.
Куриный выскочил в коридор, за ним остальные. Вышел за всеми и Скверный: надо было приглядеть за «поганцами», не то, чего доброго, надуют Капитана. Так они и спустились по лестницам, впереди — «поганцы», позади — Скверный. Промчались по темным коридорам. У проволочной сетки Скверный столкнулся с Хильми — убийцей, осужденным на двадцать четыре года, — и остановился в почтительной позе. Хильми слыл в тюрьме отчаянным поножовщиком.
— Правда ли, что я слышал, Скверный? — строго спросил он.
Догадываясь, о чем идет речь, Скверный все же сделал вид, что не понял:
— А что ты слышал, ага?
— Говорят, вы хорошенько почистили Сёлезли и компанию.
— Почистили, с твоего позволения.
— Сколько выиграли?
— Да сотен пять-шесть на двоих.
— Браво! Молодцы!
— Тут уж ничего не скажешь, ага. Везет так везет!
— Ладно, ладно! Значит, переберетесь в другую камеру?
— Я бы давно перебрался, — посетовал Скверный, — да вот Капитан…
— Хочет остаться?
— Сдается мне, что так. Дал вот поганцам денег, чтоб сменили в камере лампочку. Варит им каждый день на свои деньги похлебку. Оставь, говорю, их в покое, если их аллах не жалеет, тебе-то чего жалеть?
Хильми положил руку на плечо Скверному:
— Не связывайся ты с этим психом!
— Что поделаешь?..
— Как что? Место в камере у тебя не купленное. Переходи к нам. Эту ночь переспишь на моей постели… А завтра купим тебе стоящую. Выделю тебе пай в торговле гашишем, заведем свои кости…
Скверный чуть не рехнулся от радости. Самый славный, самый грозный ага приглашает его в свою камеру!
— Я готов, ага! Будь по-твоему!
Он подошел к Куриному и остальным, ожидавшим его по ту сторону проволочной сетки, и, не поднимая глаз, проговорил:
— Вы ступайте. Я теперь буду в камере у Хильми.
Скала обрадовался. Но для виду спросил:
— С чего это?
— Может, тебе отчет дать? Или я с вами у муллы обручился?
— Что передать Капитану? — спросил Куриный.
Скверный вытащил из кармана пять скомканных, засаленных десяток.
— За игрой взял у него в долг пятьдесят лир. Верните. Скажите, пусть не поминает лихом.
Обитатели семьдесят второй глядели ему вслед до тех пор, пока он вместе с Хильми не скрылся в темном коридоре. Куриный вздохнул.
— Вот тебе и дружба, эх-ма! — протянул Скала.
Измирец только сплюнул.
— Сразу видно, продажная шкура, — пробормотал Бетон.
— Капитан рассвирепеет.
— Было бы с чего! Не желает с нами знаться — тем лучше. Пусть катится ко всем чертям! Хильми его быстро обработает, своих не узнает.
— Верно. Покрутится, повертится и снова к нам вернется.
— Да кто же тогда с ним станет разговаривать?!
— Ну, хватит трепаться, нас по делу послали!
Куриный почесал в затылке:
— Сами, что ли, теперь попросим лампочку?
— Ясное дело, сами. Обойдемся без Скверного.
— Конечно, обойдемся.
Они подошли к дежурке, остановились.
— Боитесь, что ли? — удивился Скала.
Переглянулись, пошлепали губами.
— Бояться не боимся, да только дело такое…
— Какое?
— Станет ли нас слушать старший надзиратель?..
— То-то и оно.
— А вдруг прогонит?
— И еще по шеям надает.
— Ничего он нам не сделает, — решил Скала и помахал пятью десятками, полученными от Скверного. — Это денежки, братцы, денежки — не бумажки!
— Верно, — поддержал его Куриный.
Однако никто не осмелился войти вместе со Скалой к старшему надзирателю. Скала постучал, приоткрыл дверь. Чернявый, темнолицый тюремщик болтал с жандармским начальником. Заметив Скалу, помрачнел:
— Чего тебе?
Скала испугался. Скользнул взглядом по календарю, висевшему на стене над головой у старшего надзирателя: 20 февраля 1941 года.
— Чего тебе надо, эй, ты?
— Лампочку! — брякнул Скала. — Дайте лампочку побольше в нашу камеру.
Надзиратель рассмеялся.
— Чего смеешься, господин старший?
— Чего смеюсь? Да кто вы такие, чтоб вам давать лампочки?!
— Ничего смешного нет. Разве мы не люди?
— Выходит, нет. Какие вы люди? Что людям делать в семьдесят второй камере?
Скала перевел дух.
— Ах, господин старший надзиратель, ничего-то мы не стоим в ваших глазах!
— Ясное дело, не стоите. Пасетесь, как скотина, во дворе, травой да объедками из мусорных ведер питаетесь.
— Да разве мы по своей вине, господин старший? Кому охота есть траву, рыться в отбросах?
Жандармский начальник погасил сигарету в пепельнице.
— Он прав. Дай ты им лампочку!
— Сколько раз давали, сержант! Вывернут и продадут. Видел ты их камеру? Рамы, нары — все, что только можно было сжечь, сломали да сожгли. Дал им аллах душу, никак обратно не отберет. В такую-то холодину на голом цементном полу в одной рубахе спят, и ничего им не делается. Будь на их месте ты или я, сразу же схватили бы воспаление легких, и конец… А ну, проваливай, не будет тебе никакой лампочки!
— За деньги, господин старший, — заволновался Скала. — За деньги!
Он вытащил из кармана десять лир.
— Где взял? — удивился надзиратель.
— У моего аги! Это его деньги.
— А кто твой ага?
— Капитан Ахмед.
Старший надзиратель сообразил, в чем дело, и тут же сменил гнев на милость.
— Уж не в твоем ли кармане хранит Капитан свои деньги?
— В моем. Слуга я его.
Надзиратель повернулся к шкафу, достал лампочку, протянул ее Скале.
— А деньги, господин старший?
— Проваливай, проваливай, да поживей!
Скала вышел из дежурки, гордо держа перед собой лампочку. Но у дверей никого не было. «Трусы», — подумал он. Заметил Измирца, прятавшегося в тени коридора.
— Получил?
— Конечно, получил!
— Молодец! И он тебе ничего не сказал?
— А что он скажет? Где остальные?
— Смылись.
— Болваны. Чего бояться старшего?
— А ты не боишься?
— Вот еще! Такой же человек, как ты, как я.
— А ведь раньше боялся!
— То было раньше! Теперь у нас деньги есть, дорогуша.
Они отправились в камеру.
Капитан, неподвижный как статуя, сидел на постели.
— Капитан, — сказал Скала, — твой Скверный…
Капитан поднял руку:
— Тихо. Не шуми!
— Скверный перешел в камеру Хильми!
— Тебе говорят, замолчи!
Капитан так на него глянул, что Скала осекся и обвел глазами камеру. Значит, успели сообщить. Скала вспомнил о деньгах и протянул их Капитану.
— Это что? — спросил Капитан.
— Скверный отдает тебе долг.
Капитан взял деньги, сунул в карман.
— Зажги мангал, купи картошки, мяса, лука, масла. Вот возьми!
Он дал Скале десятку. Дети папаши Адама выскочили из камеры. Не чуя под собой ног, скатились по лестнице, пронеслись по гулким коридорам, подбежали к тюремным воротам. Радость переполняла их: сегодня вечером снова будет горячая еда, а может, и чай!
