Николай Гарин - Оула
— Есть, — коротко ответил Оула, продолжая поглядывать по сторонам.
— Да не бойся ты, все позади, у него теперь «медвежья болезнь»… Два выстрела в упор это я тебе доложу не пуп царапать!.. Да и ты с Савелькой немного шкуру ему попортили. Думаю, сдох или подыхает…
По ту сторону речушки, в самой чаще распустившегося ивняка притаился зверь. Он ловил каждое движение людей, что копошились на высоком, противоположном берегу. Чрезмерно мохнатый, мордой то ли в собаку, то ли в медведя он ждал, терпеливо переминаясь с лапы на лапу. Его глаза, если заглянуть в них поближе, были страшные. Немигающие, похожие на две бездны, они отражали странное сочетание — голода, ярости и… грусти.
Росомаха пришла на рев медведя. Выстрелы хоть и страшили крайне осторожного зверя, но в реве своего конкурента она уловила обреченность. Еще на подходе она застала расправу медведя над одной из собак. Исследовав всю территорию, обнюхав следы людей, собак и медведя, она поняла, что ее жертвой должен стать именно он, ее вечный противник и… нередко кормилец — медведь. Росомаха долго шла по его запаху, чувствуя, как слабеют силы хозяина тайги. И даже когда он залез в болото остудить воспаленные, нещадно саднящие раны, полечить себя, собраться с силами, преследовательница еще больше убедилась — он обречен. Ждать оставалось не долго, а ждать она умела.
Медведь чувствовал, что жизнь вытекает из него… Не помогло ни болото, ни попытка отлежаться. Он чувствовал запах, который шел от его ран. Это был нехороший запах. Раньше такой запах шел от раненых им жертв. Он возбуждал и гнал медведя в погоню…
Огласив, как ему казалось, свирепым рыком окрестный лес, не взирая на боль, неуверенность и тяжесть в теле, он встал на задние лапы и, запустив в кору вековой сосны свои огромные когти, попробовал силу — рванул вниз…. Полетели щепки, но царапины получились как у пестуна неглубокие и кривые.
Все это видела росомаха. Она поняла, что медведю осталось немного, и он это чувствует. Он обязательно вернется на то место, где получил эти страшные раны. Росомаха вернулась к речке, выбрала место наблюдения и затаилась в ожидании. Она не шевельнулась, когда люди, нагрузив себя вещами, ушли вверх по течению. Росомаха продолжала сидеть, когда через некоторое время на место бывшей стоянки вышла последняя собака, которая уселась рядом с кучей камней и завыла. Завыла сначала тихо и глухо, а потом громче и смелее. Завершив «плач» по хозяину, собака улеглась и затихла.
— Ефимка!?… — шедший впереди Максим остановился и повернулся назад. Он тяжело дышал. Непомерный груз ломал его далеко не атлетическое тело. — Слышишь…, нет!?.. Расскажи что-нибудь.
Они уже давно шли прямо по руслу реки. Еле приметная охотничья тропа, про которую упоминал Савелька, бежала параллельно в глубине леса. По ней без сомнения было бы легче, но Оула, упрямо твердивший об опасности, все же уговорил идти по открытому месту с полной готовностью ко всему. Сам он нес топор в руках, а на груди, закинув лямки за шею, свой вещмешок. Он, как и Максим, еле держался на ногах. Налегке шел Ефимка, но ему-то как раз ни Максим, ни Оула не завидовали. Совсем еще мальчишка, превозмогая боль, которую он чувствовал каждой клеточкой своего тела, мог дышать только полувздохами. Грудь рвалась на части. Отчего он часто сбивался с ритма и задыхался.
— Все, привал, бойцы… Давайте передохнем вон на том мысочке… — проговорил, наконец, Максим.
Оула с облегчением освободился от мешка, воткнул топор в поваленный ствол дерева, полузанесенный песком с галькой, и уселся на него верхом. Лицо, руки, но особенно спина горели от комариных укусов. Хотелось нырнуть, лечь под воду с соломинкой во рту и хоть там на какое-то время забыть об этой сосущей заразе.
— Ну что, сотоварищи, идем мы хоть и медленно, но по моим прикидкам неплохо. Думаю, что совсем скоро увидим пресловутый водопад, о котором столько твердил наш… Савелий.
Все устало и тупо едва-едва отмахивались от наседавших комаров.
— Ефимка, скажи ты нам, отчего так много этой твари вокруг, а?
— Не знаю…
— Как не знаю!? Как по вашему «комар»? — Максим смотрел на Ефимку серьезно. Он жалел терпеливого паренька, зная какие муки тот выносит. Надо обязательно сделать привал у водопада и всем отдохнуть и полечиться
Парнишка долго молчал. Он то слегка краснел, то отводил глаза, явно стесняясь и робея от внимания к нему. Наконец, проговорил тихо и невнятно:
— У нас это называется «комариный месяц» — «ненянг-иры».
— Как-как? Скажи еще…
Ефимка повторил смелее.
— Интересно и главное поэтично! И сколько же он продолжается этот комариный месяц!?
— Не так долго, две-три недели. В тундре оленям устраивают дымокуры, чтобы они немного передохнули от комаров.
— А потом?
— Что потом?
— Я имею в виду, потом что наступает, какой месяц, после комариного?
— Потом ветры начинаются. Комара меньше становится. Олешки отдыхают.
— Ну, а как это будет, как по-ненецки?… Да не тушуйся ты, вот чудак!
— Разве это интересно!?
— Интересно, интересно говори.
Мальчик пожал плечами:
— «Сую сэрей-нэрм»— это значит «ветры теле-важенок». Лучшее время. Всего семь или десять дней. Олешки смирные. Дети садятся за каюров и учатся править передовым.
— А потом!? — не унимался Максим.
— Потом, «пилю иры» — «месяц оводов»… Ой, смотрите, глухарь!.. — Ефимка вытянул руку в направлении кривой сухары.
— Сидите, не двигайтесь, — прошептал Максим и медленно перевернулся на живот. Мягко, сыто клацнул затвор, и через паузу сухо треснул и тут же понесся вниз и вверх по руслу реки выстрел. Огромная, черная птица с секунду посидела, словно раздумывая падать или нет и, наконец, камнем пошла вниз.
— Попал!.. — Максим вскочил и радостно побежал к сухаре.
— Сегодня жаркое будет, как я говорил, в глине!.. — кричал он на ходу.
Максим радостно бежал, а Оула оглядывался по сторонам, слегка ругая про себя несдержанность приятеля. Хотя есть ужасно хотелось…
Незадолго до выстрела собака неожиданно вскинула голову и с тревогой стала прислушиваться. Услышала шум и росомаха. «Идет» подумала она и привстала на лапы. Собаки у камней уже не было, когда из чащи прямо на прибрежную плошадку с шумом вывалилась черная меховая гора. Медведь был крайне раздражен, как бывает при болезни, когда чувствуешь безысходность… Появляется отчаянность, притупляется боль, понимаешь, что не можешь смириться с тем, что случится, когда идешь наперекор судьбе, природе, когда вдруг… хочешь скорее умереть…
Принюхавшись к куче камней, медведь вдруг измученно рявкнул, закинув назад голову и в гневе начал их разбрасывать. Вскоре полетели палки, ветки, половинка лодки, а за ней большой тряпкой все, что когда-то звалось Савелием.
Медведь неистовствовал!.. Он рвал и рвал «тряпку» с такой злостью и негодованием, что от нее вскоре почти ничего не осталось… Росомаха смотрела на это представление равнодушно. Она ждала главного.
Едва медведь успокоился, как далеко вверху по течению прозвучал выстрел. Гора вздрогнула, встала на задние лапы и издала такой рев, от которого даже у многоопытной, немолодой росомахи длинная, черная шерсть на спине встала дыбом. Глаза сверкнули ненавистью, а нос собрался в продольные складки, приподнял верхние губы и обнажил ослепительно белые клыки.
Все, теперь то, что она так долго ждала — погоня. Припадая на передние лапы, медведь побежал. Побежал не быстро. Он то и дело сбивался на шаг, от злости или отчаяния басовито рявкал и опять припускал. Росомаха бежала легко, не забывая поглядывать назад и по сторонам.
Шум падающей воды ребята услышали задолго. Прибавили шагу. Было условлено сделать у водопада длинный отдых, дня на два. Постираться, помыться, поохотиться. Оула мечтал сделать лук из упругой лиственницы. Конечно, до такого, что был у Савельки — далеко, но он постарается. Максиму не терпелось продолжить работу над картой. Ефимке — просто отлежаться.
Устойчивый рокот нарастал с каждым шагом. Все чаще стали попадаться пенные облачка, воздушно скользящие по поверхности воды. Стало больше камней, перекатов. Идти становилось труднее. Как-то незаметно уменьшились в росте деревья. А огромные камни наоборот выросли и превратились в скалы, наполовину заросшие в темно-зеленый бархат.
И вот, наконец, за последним поворотом… — сам водопад!
Все трое от неожиданности остановились и не могли оторваться от грациозного явления. Вода срывалась с широкого, скального разлома и падала свободно, легко, прозрачно. В погоде намечались изменения, хотя пока все вокруг оставалось неприветливым и неуютным. Даже разноцветные брызги на фоне угрюмых, серых камней не вносили особой радости в эту суровую дикость.
Глаз задерживался на самой верхней точке водопада и вместе с водой падал вниз. Широкие струи, извиваясь и перетекая из одной в другую, посверкивая, ударялись об острые камни, рассыпаясь на брызги и водяную пыль, они обильно оседали на всем вокруг, в том числе и на лицах застывших в изумлении ребят. Пахло рыбой.
