Джек Керуак - На дороге
— Нет, вы только полюбуйтесь на того нелюдимого братца, что остался сзади! Он ведь ни на шаг не отошел от своего столба, а с лица у него так и не сходит эта радостная и до смешного застенчивая улыбка! А тот, что здесь, слева от меня, он постарше, поуверенней в себе, но ему грустно, точно он сбит с панталыку, точно он — очутившийся в городе бродяга. А вот Виктор — тот благородный женатик… Сами видите: ни дать ни взять царь египетский. Да, ребятишки что надо! Таких мне еще видеть не доводилось. Смотрите, как азартно они о нас спорят. Точно так же, как и мы о них, однако разница все-таки есть. Им, наверно, любопытно разобраться в том, как мы одеты, — впрочем, как и нам, — но вдобавок их интересует, что за диковинки мы храним в машине, почему так по-чудному смеемся — совсем не так, как они, а может, даже и то, как мы по сравнению с ними пахнем. Как бы то ни было, я бы все на свете отдал, только бы узнать, что они о нас говорят. — И Дин попытался: — Эй, Виктор, что сейчас сказал твой брат, старина?
Виктор устремил на Дина печальный взгляд своих осовелых карих глаз:
— Да, да.
— Нет, ты не понял вопроса. О чем вы говорите, ребята?
— О, — в крайнем смятении отозвался Виктор, — ты не нравится этот маргуана?
— Да нет, все чудесно! О чем вы говорите?
— Говорить? Да, мы говорить. Вам нравится Мексика?
Трудно было столковаться, не найдя общего языка. И все снова притихли, успокоились и принялись балдеть, попросту наслаждаясь веющим из пустыни ветерком. Каждый погрузился в вековечные раздумья, свойственные его национальности, расе и индивидуальности.
Настал черед девушек. Братья не спеша ретировались на свое место под деревом, мать наблюдала за происходящим, стоя у освещенного солнцем входа в дом, а мы, подпрыгивая на ухабах, медленно направились обратно в город.
Однако подпрыгивание это не причиняло нам больше никакого беспокойства. Напротив, трудно было вообразить себе более приятное и изысканное путешествие: изрытая дорога представлялась нам волнами синего моря. Неестественный, отливающий золотом румянец покрывал лицо Дина, когда он растолковывал нам, что пора наконец понять, как здорово работают рессоры, и именно такой ездой и надо наслаждаться. Вот так мы скакали и скакали, и даже Виктор понял и рассмеялся. Потом он показал налево, на дорогу, по которой надо ехать к девушкам, и Дин, посмотрев туда с неописуемым восторгом, наклонился влево, резко крутанул руль и плавно, уверенно помчал нас к цели, внимая тем временем попыткам Виктора заговорить и церемонно и высокопарно произнося:
— Да, конечно! У меня нет ни малейшего сомнения! Безусловно, старина! О, в самом деле! Ну и ну! Красота! Это же моя заветная мечта! Разумеется! Да! Продолжай, прошу тебя!
Виктор говорил серьезно, с неподражаемым испанским красноречием. В один безумный миг мне показалось, что Дин понимает каждое его слово и причиной тому лишь необузданная интуиция да внезапное гениальное наитие, непостижимым образом ниспосланное ему собственным страстным ликованием. И еще в тот самый миг он был так похож на Франклина Делано Рузвельта — некий обман моего горячечного зрения, бред воспаленного мозга, — что я привстал на сиденье с открытым от изумления ртом. Сквозь мириады игл неземного сияния тщился яразглядеть облик Дина, а Дин был похож на Бога. Я был так одурманен травкой, что пришлось откинуть голову на спинку сиденья. От постоянных подпрыгиваний машины по моему телу пробегала дрожь исступленного восторга. Я гнал от себя самую мысль о том, чтобы выглянуть в окошко и посмотреть на Мексику, — а мысль эта тоже прочно засела у меня в голове, — с тем содроганием, с каким в страхе перед слепотой отводят глаза от манящего своей таинственностью, набитого сокровищами сундука. Но глаз отвести невозможно, монет и драгоценностей столько, что сразу и не унести. У меня перехватило дыхание. Я увидел золотые струи, льющиеся с небес прямо на ветхую крышу нашей многострадальной старой машины, они лились у меня перед глазами и проникали даже в глубь моих глаз. Золото было всюду. Я выглянул в окошко на нагретые, залитые солнцем улицы, увидел в дверях дома женщину, и мне почудилось, что она прислушивается к каждому нашему слову, кивая при этом сама себе, — обычные параноидные галлюцинации, вызванные травой. А золотой поток все не иссякал. Долгое время не сознавал я своим помутненным рассудком того, что мы делаем, и пришел в себя лишь тогда, когда выбрался из пламени и забвения, словно пробудившись ото сна и попав в реальный мир, а может, и в сновидение — из пустоты. И тогда мне сказали, что мы подъехали к дому Виктора, а сам он уже стоит у дверцы машины с маленьким сынишкой на руках и показывает его нам:
— Видеть моего малютку? Его звать Перес, он шесть месяцев возраста.
— Ба! — сказал Дин. Его преобразившееся лицо все еще лучилось несказанным удовольствием, если не блаженством. — Да такого прелестного карапуза я в жизни не видел. Только посмотрите на эти глаза! Нет, Сал и Стэн, — прибавил он, с серьезным, умильным видом повернувшись к нам, — я хочу, чтобы и-мен-но вы увидели глаза этого маленького мексиканца, сына нашего замечательного друга Виктора, и поняли, каким он станет в зрелом возрасте. Ведь его неповторимую душу можно увидеть, лишь заглянув в окна, коими и являются его глаза, а такие восхитительные глаза несомненно предвещают в будущем прекраснейшую душу.
Чудесная была речь. И чудесный ребенок. Виктор печально смотрел на своего ангелочка. Каждый из нас жалел о том, что у него нет такого сынишки. И столь велика оказалась сила нашего воздействия на душу ребенка, что он что-то почувствовал и на личике его появилась гримаса, а затем и горькие слезы, выражавшие некую неведомую скорбь, унять которую мы не могли, потому что корни ее были окутаны бесчисленными тайнами слишком далекого прошлого. Чего только мы не перепробовали! Виктор пытался его укачивать и едва не задушил поцелуями, Дин что-то нежно ворковал, я гладил малышу ручонки. А он рыдал пуще прежнего.
— Ах, — сказал Дин, — мне очень жаль, Виктор, что из-за нас ему стало грустно.
— Ему не грустно, ребенок плакать.
В дверях за спиной Виктора стояла, не решаясь выйти, его маленькая босоногая жена. С беспокойной нежностью во взоре она дожидалась момента, когда младенец вернется ей на руки, такие смуглые и ласковые. Продемонстрировав нам сына, Виктор снова влез в автомобиль и горделивым жестом указал направо.
— Да, — сказал Дин и, повернув машину, направил ее по узким, как в Алжире, улочкам, и всюду нас провожали кроткие и одновременно любопытные взгляды.
Мы подъехали к публичному дому. Это было шикарное заведение, украшенное лепниной и залитое золотистыми лучами солнца. На улице, облокотившись на подоконник открытых окон борделя, стояли два полицейских в мешковатых брюках, сонные и скучающие. Когда мы входили, оба окинули нас коротким пытливым взглядом, и все те три часа, что мы куролесили у них под самым носом, они не сходили с места. Лишь в сумерки мы вышли и, согласно распоряжению Виктора, вручили каждому из них сумму, в переводе составляющую двадцать четыре цента, — просто для соблюдения проформы.
