Виктор Лихачев - Единственный крест
— Тебе не холодно? — вдруг спросил Асинкрит Лизу.
— Нет. А ты… все вспоминаешь? Вот увидишь, обязательно вспомнишь. — И после паузы спросила:
— А о чем ты думаешь?
— Ни о чем.
— Не хочешь рассказать?
— Правда, ни о чем. Смотрю на звезды — и вспоминаю… Нет, не прошлое, — быстро поправился Сидорин, — стихи.
— Забавно, но и я тоже… вспомнила стихи.
— Знаю, — спокойно ответил он.
— Откуда такая самоуверенность?
— Это не самоуверенность, — улыбнулся Асинкрит одними глазами. — Мы же с тобой две половинки одного целого. Мотались половинки по свету, мотались, а потом вдруг — бац! — и столкнулись.
— Столкнулись?
— Да. Столкнувшись, решили разбежаться. Разумеется — ничего у них не получилось.
— Потому что — стали одним целым?
Сидорин кивнул. Но Лиза не сдавалась — так ее задели слова Асинкрита о стихах:
— А может, ты даже знаешь…
— …какие стихи тебе пришли на ум? Это совсем просто.
— Вот как? Я слушаю.
Асинкрит откашлялся.
— Можно начинать?
— Можно.
Сидорин остановился, обнял Лизу и подняв лицо к небу стал декламировать. Делал он это явно театрально, но голос выдавал волнение:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
Он замолчал, а Лиза, правильно поняв это молчание, продолжила:
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Опять Сидорин:
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Лиза:
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
— Ну, что друг? — вдруг спросила она.
— Что, другиня?
— Попробуем прочитать концовку вместе?
— Надеюсь, Михаил Юрьевич не обидится на нас?
И они, вслушиваясь друг в друга, обнявшись под этим бездонным небом, то ли себе самим, то ли Лебедю, а то ли всему миру читали:
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
Асинкрит бережно погладил Лизу по щеке, его палец скользнул по тонкой длинной шее молодой женщины. И вдруг покачнулся, будто кто-то ударил его.
— Господи, — прошептал он.
Лиза испуганно посмотрела на Сидорина.
— Вспомнил, Алиса, вспомнил! Ночной автобус, звезды и — девушка.
— Девушка?
— Да, да, она на какой-то остановке села рядом со мной… Все так и было!
— Говори, пожалуйста, говори!
— Не бойся, я не забуду. Она уснула, ведь дорога ночная, долгая дорога. За окном звезды. Я не вижу ее лица, только прикосновение — волос. Дыхание — спокойное, тихое. И я за нее… отвечаю. Понимаешь?
— Говори!
— И только одно желание в сердце: пусть дорога никогда не кончается…
— Но дорога закончилась…
— Да. Девушка вышла в каком-то городке, ее встречал молодой человек, она взяла его под руку и — все, — закончил Сидорин.
— Ты даже не видел ее лица?
— Нет. Только три родинки на шее. Точь-в-точь как у тебя. Альфа, бета, гамма…
— А в каком городе она села в автобус?
Сумрак ночи не позволил Асинкриту увидеть, как побледнела девушка.
— Какое теперь это имеет значение?
— И все-таки?
Сидорин на минуту задумался.
— Нет, не помню.
— А такие названия, как Кромы или Мценск, тебе что-нибудь говорят? — не сдавалась Лиза.
— Мценск — это Тургенев, там неподалеку его родовое гнездо находилось. Кромы? Смутное время России. У Мусоргского в «Борисе» есть сцена «Под Кромами». Что еще? Лесков, Гаршин.
— Потрясающие ассоциации. А самому там бывать не приходилось?
— В этой жизни — вряд ли. Почему ты спрашиваешь?
— Говоришь, альфа?
— Да, если б не твои родинки…
— И все?
Сидорин пожал плечами.
— Я даже во что была одета та девушка не помню. Городок? Он, кажется, на трассе стоял. Автобус там минут пять стоял. Вокзала не помню, впрочем, какой вокзал? — маленькая станция, больше на забегаловку похожа.
Он опять замолчал.
— Не густо.
— Согласен. Но, повторяю, какое это имеет значение?
— Для меня имеет. У меня ведь тоже похожее в жизни было. Я училась на первом курсе института. Папа мой родом из Орла, а в Кромах до сих пор его тетушка живет. Чудесный человек. Она заболела, на семейном совете было решено, что я навещу тетушку, а заодно побываю у других родственников — они жили на одной трассе, в соседних районах.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно! Был октябрь, автобус — проходящий, мне повезло — оставались свободные места…
— День дождливый, ненастный.
— Не сбивай. Был поздний вечер, в салоне автобуса все спали. Тот парень тоже. Вот. Мы едем — полчаса, час. Дорога убаюкивает. Знаешь, я даже не заметила, как задремала. Помню, на какой-то остановке глаза открыла и вижу, что сплю на плече у незнакомца. Хотела извиниться, а он вроде бы как тоже спит. И уж очень мне…
— Говори.
— Сама не знаю, наверное, это называют покоем. Хорошо, думаю, что ехать еще долго. И не стала голову с его плеча убирать… Так мы с ним и ехали, пока водитель не объявил…
— Постой! — Резко перебил ее Сидорин. — Молчи, теперь скажу я. Шофер объявил: «Чернь. Стоим пять минут».
Лиза вздрогнула.
— Да, эта была Чернь. Районный центр на трассе.
— И это было… двенадцать лет назад?
Лиза не ответила сразу, долго смотрела ему в глаза и неожиданно тихо произнесла:
— А мне так хотелось, чтобы ты остановил меня тогда…
— Этого… не может… — только и смог произнести Сидорин.
Глава сороковая.
О пользе чтения детских книг.
Еще один вечер в квартире Глазуновых, как всегда теплый и сердечный. Только Вадим заметно нервничал. К тому времени друзья Асинкрита и Лизы уже знали об их приключениях на даче Слонимского, как, впрочем, знали о той удивительной автобусной истории. Асинкрит позвонил родителям, и мама подтвердила ему, что двенадцать лет назад он действительно ехал из Орла домой. Все сходилось. А Лиза рассказала своему другу, о том, что встречал тогда ее двоюродный брат, и как долго еще вспоминался ей тот ночной автобус.
Сказать, что оба были потрясены мистичностью своей встречи — значит, не сказать ничего. Вот и пришлось Вадиму и Галине вновь объявлять сбор, дабы вернуть парочку к реальности. Несколько раз во время разговора Глазунов пытался «завести» Асинкрита, будто случайно время от времени цитируя кого-нибудь из столь нелюбимых Сидориным «интеллигентов». Однако тот только блаженно улыбался, своеобразно откликаясь на провокацию Вадима:
