Яков Цивьян - Специальность – хирург
Без всего этого он жить не может. И вместе с тем он боится лишиться всего этого… Он испытывает страх за свою хирургическую судьбу. Он боится лишиться возможности заниматься хирургией…
С недоумением и немым вопросом я смотрел на Константинова, совершенно не понимая, о чем идет речь. А он продолжал…
Этот страх потерять возможность заниматься своей любимой специальностью поселился в нем давно, уже в течение нескольких лет. Под этим страхом он живет и работает последние годы. Этот страх довлеет над всеми его поступками и действиями. Он завладел им и не выпускает из своих объятий.
Как он теперь вспоминает, все это началось лет восемь-десять тому назад с мимолетной слабости в левой руке. Он ощутил эту слабость однажды утром, проснувшись. Это вспомнил потом. А тогда он не придал этому ощущению какого-либо значения. А спустя какое-то время ощущение слабости в руке, в той же левой, возникло опять. И тоже было мимолетным. И тоже прошло бесследно. А потом он заметил, что если очень устанет физически или не поспит ночь, то в левом плече появляется неприятное ощущение. Это ощущение нельзя назвать болевым. Нет, рука не болела. Но чем-то ощущения в ней, особенно в области плеча, отличались от ощущений во второй – правой руке. И тогда он не придал этому серьезного значения, считая эти ощущения результатом переутомления, бессонницы, напряжения. А в последние годы эти ощущения стали реальнее, постояннее, настойчивее.
Они заставляли думать о себе. Привлекали внимание. Беспокоили.
Однажды ему показалось, что во время операции при манипуляциях в глубине раны на крупном кровеносном сосуде пальцы левой руки какое-то время были менее ловкими и послушными ему, чем обычно. Было ли это действительно так или это показалось, он не знает. Но эти впечатления запомнились. Они породили первое чувство страха. Страха за руку. За руку хирурга, которая может его подвести во время операции. С тех пор страх потерять власть над своей рукой завладел им. Забыть об этом он уже не мог. Он постоянно ждал этого и боялся.
Он знал теоретически, что явления, которые он ощущал периодически в руке, могут возникнуть от множества самых разных причин. Причины могут быть чисто функциональными, быстропроходящими, без каких-либо последствий и осложнений для нормальной деятельности руки. Но они могут быть и следствием значительных, серьезных причин, устранить которые или предупредить их дальнейшее действие, разрушающее деятельность руки, невозможно. Эти причины могут привести к тому, что рука постепенно, медленно, день ото дня будет слабеть, терять возможность совершать движения, вначале более тонкие и мелкие, а затем и более грубые. А со временем рука может вообще перестать двигаться. Она умрет как орган. Орган труда, при помощи которого хирург лечит своих пациентов. Без которого он лишится общения со своей несравненной хирургией, перестанет быть хирургом. Станет никем. Перестанет существовать, потому что вне хирургии он себя не мыслит, потому что без хирургии он не предполагает жизни.
Светлые промежутки, которые периодически наступали, во время которых он не ощущал каких-либо неприятностей в своей руке, во время которых его левая рука опять была послушной, сильной и ловкой его рукой, несколько успокаивали его. Казалось, что все наладилось, все в прошлом. Страх несколько отступал, но не оставлял его, он таился где-то в глубинах мозга. В первые годы эти светлые промежутки были довольно длительными. Страх почти проходил.
А потом ощущения в руке вновь появлялись. Более стойкие. Более назойливые. Уже не эфемерные, а реальные. И слабость в руке. Ему стало казаться, что появились и объективные проявления болезни, что левая кисть стала несколько меньше правой, пальцы левой кисти стали тоньше, левая его рука, в прошлом по силе равная правой и ничем не уступавшая ей в своих функциональных возможностях, стала значительно слабее. Все это ему казалось. Он мог легко проверить свои предположения. Объективировать их. Но он этого не делал. Он боялся узнать правду, боялся перевести кажущееся ему в реальное, действительно существующее.
Он мог поступить еще проще – обратиться к своим коллегам – врачам за советом и, если понадобится, – за помощью. Но он не делал и этого. Не делал по тем же соображениям.
И все продолжалось по-прежнему…
Уловив паузу в его рассказе, я спросил его: ведь он понимал, к каким последствиям могут привести столь длительное ожидание и неоправданные колебания, что как это он, столь знающий, столь эрудированный врач и ученый, так долго тянул и не пытался уточнить причину своих неприятных ощущений в руке и при возможности избавиться от них? Константинов с улыбкой посмотрел на меня. Он долго молчал. Видимо, собирался с мыслями. А затем продолжил свой рассказ: «Мы, врачи, исходим из психологии здорового человека. Все поступки и поведение наших пациентов мы трактуем с позиций здорового человека. Это в корне ошибочно…»
В этом он убедился на своем опыте. На опыте последних лет жизни. Он считал всегда, что имеет трезвый аналитический ум, умеет разумно анализировать множество фактов, складывающихся из опросов, объективного обследования и лабораторных исследований своих пациентов. Логично и последовательно эти анализируемые им факты и сведения подводили его к правильному, достоверному диагнозу. Они позволяли ему почти всегда безошибочно строить концепцию причин болезни у того или иного из своих пациентов и на основании этой концепции обосновывать и составлять, а затем и осуществлять последовательный план эффективного лечения.
А вот когда дело коснулось его самого, все это улетучилось, как мираж. Он потерял объективность. Он потерял логичность мышления. Он потерял способность трезво мыслить и действовать. По отношению к себе он стал другим человеком. Совсем другим. Человеком, лишенным всех своих качеств, выводивших его в разряд незаурядного врача, выдающегося хирурга. Все свои знания, всю свою эрудицию, весь свой богатый врачебный опыт он сразу же утрачивал, когда дело касалось его самого, его болезни, его ощущений. Он превращался в беспомощного, страдающего, боящегося правды человека. Он отлично понимал это. Но преодолеть себя, заставить поступить иначе он не мог.
А в последние два года стало совсем плохо. Появилось онемение пальцев кисти. Неприятные ощущения в руке не проходили и превратились в постоянные, всегда присутствующие. Стало трудно осуществлять тонкие движения пальцами, да и всей кистью в целом. Будто бы появилась слабость и в левой ноге. Он не уверен в этом. Может быть, это плод его фантазии. Он не знает. Но так ему кажется. Стал плохо спать. Мрачные мысли постоянно сопутствуют ему. Страх за свои профессиональные возможности прочно поселился внутри. Нет, не страх за свое здоровье, не страх за свою жизнь. А страх за реальную возможность расстаться со своей любимой специальностью, раз отмеченной им и определенной навсегда избранницей – хирургией. Он растерялся. Он не знал, как поступить, что предпринять. Ему стало казаться, что окружающие замечают его недуг, обращают на него внимание, жалеют его. Он лишился покоя. Стал работать механически. Творчество покинуло его. Порой стала покидать и выдержка. Он стал раздражителен, временами резок. Дальше так продолжаться не может.
