Том Вулф - Голос крови
:::::: Да? Нет? Обнять за плечи… утешающий жест, ничего более? Да… утешить девочку.:::::: Что он и сделал.
Они стоят бок о бок, его рука на хрупких плечах. Жислен опускает голову, а когда поднимает, чтобы на него посмотреть, то ее лицо оказывается совсем близко. За его жестом, как бы говорящим «ну-ну, выше голову», следует настоящее мужское пожатие, отчего ее лицо еще больше приближается. Оно выражает извечную мольбу о помощи.
– Не переживайте. Если надо будет разобраться с Дюбуа, я возьму это на себя. – Звучит тихо, но вполне весомо.
Не сводя с него глаз, Жислен как будто выдыхает:
– Нестор…
Ее губы слегка раскрылись. Они его гипнотизировали.:::::: Нестор! Побойся бога, это полицейское расследование! Но она меня откровенно завлекает! К тому же ей необходимы участие и защита. Так? Так. Я всего лишь привожу ее в чувство. Верно? Верно.:::::: Они настолько сблизились, что он видит лишь один глаз, практически над самым носом…
Звук поворачиваемого ключа в замке входной двери, всего в трех метрах от них. Ой! Они оба отпрянули. Рука Нестора, предательски обнимавшая девушку, падает как плеть, шлепнув его по бедру.
Дверь в гостиную открывается. Перед ними стоит высокий стройный пятидесятилетний Филипп… так, по крайней мере, показалось… он кажется огорошенным и смущенным… как и Нестор. Все трое на мгновение застывают… Ужасно неловко! Мужчина в распахнутой на груди голубой рубашке и синем блейзере. Блейзер внушает молодняку смертельный ужас как материальное воплощение «человеческого достоинства»!
Жислен предельно осторожно начинает:
– Папа, это офицер Нестор Камачо, который интересуется… ты видел Филиппа? Он буквально только что ушел!
:::::: Это она к чему? Что мы здесь вдвоем не больше минуты… О господи! Она так выкручивается?::::::
Мысли в голове Лантье-старшего путаются, и сам он путано ищет разумное объяснение этому визиту.:::::: Тот самый Камачо, мать честная! К нам пожаловала знаменитость! Но почему он стоит так близко к моей дочери? Почти нос к носу. И лица такие красные. И такое смущение на лицах. Что я должен делать? Сердечно пожать ему руку? Филипп был здесь… и что? Приветствовать гостя… поблагодарить славного офицера Камачо… за что, спрашивается? Уж не распускал ли он здесь руки? Вдруг этот фрукт позволил себе вольности? Почему меня никто не известил о его приходе? Ишь ты… как под футболкой поло играет мускулатура. Он ведь получил медаль! О нем пишут газеты, и на телеэкране показывают его подвиги. Можно сказать, звезда. Но разве это дает ему право клеиться к Жислен? Она ведь ребенок! Чертов кубинец! Кубинский коп! Каким ветром его сюда занесло? Qu’est-ce que c’est? Quel projet fait-il? Quelle bêtise?[28] Что происходит?!::::::
Правосудие улицы
Около половины седьмого Магдалена отпирает входную дверь своей квартиры-прикрытия, то есть официальной жилплощади, которую она снимает вместе с Амелией, перешагивает через порог и… «ааааааааа!»…выдыхает гораздо громче, чем хотелось бы. Из гостиной доносится мужской голос: «Минуточку… я, кажется, не сказал, что это противозаконно, хотя…» Его перебивает другой мужчина: «Это не меняет сути. Ошибка или, как вы выразились, грубая ошибка подразумевает…» Собственно, уже на словах «я, кажется, не сказал», произнесенных зычным и весьма недовольным тоном, она догадывается, что это Амелия смотрит какое-то вечернее шоу на своей огромной плазме.
Голоса вдруг превратились в едва слышное «блаблабла», потом – хохоток и снова «блаблабла», и в дверном проеме появляется Амелия в футболке, джинсах и балетках. Голова склонена в одну сторону, а губы вывернуты в другую и наверх, отчего почти закрылся глаз… такое приветствие с издевочкой.
– И что это значило?
– Ты о чем? – не понимает Магдалена.
– Этот твой стон. ¡Dios mío!
– Ах это! То был не стон, а выдох со стоном.
– Выдох со стоном. Ну-ну, – говорит Амелия. – Надо ли так понимать, что он вырвался из самого сердца?
Магдалена закатывает глаза, как человек, чьи силы на исходе, и с горечью отвечает:
– Откуда-то оттуда. На ум приходит сразу несколько мест.
Огибает Амелию и, буквально рухнув на диван, снова выдыхает-стонет:
– Ааааааааа! – И смотрит на развернувшуюся к ней подругу. – Норман… не знаю, сколько еще я смогу выдерживать нашего «чудо-доктора». – И в деталях рассказывает о его поведении на «Майами-Базель». – Он только что не тыкал носом Мориса Флейшмана в разную порнуху, чтобы держать его и дальше на коротком поводке ради собственного позорного продвижения по социальной лестнице, а ведь это неэтично… мягко говоря… по отношению к Морису это жестоко.
Ну конечно: с экрана, как она и думала, услышав из прихожей мужские голоса, вещают трое всезнаек с непроницаемо-серьезными лицами… неизменные темные костюмы и редкая поросль, где чуть больше, где чуть меньше, на макушках, самим своим видом призванных парализовать зрителя мудростью речей о политике и общественной стратегии. Экран такой огромный, что их руки, ноги и губы, находившиеся в непрестанном движении, казалось, живут своей отдельной жизнью, излучая смертную скуку, которая, слава богу, доносится до Магдалены тихим бормотком, пока она объясняет подруге, что «самовлюбленность Нормана вызывала бы у окружающих чувство неловкости, даже если бы он проявлял ее более тонко, хотя тонкость и Норман – вещи несовместимые». Иногда ей кажется, что ее сейчас стошнит.
Следя за экраном краем глаза, она замечает, что деловые костюмы сменила реклама. Мужчина сорока с лишним лет в форме для игры в гольф прыгает по гостиной а-ля баскетболист бумс бумс бумс бумс бумс, а женщина помоложе и двое детишек, показывая на него пальцем, покатываются со смеху. Потом прыгун куда-то исчезает, а экран словно наполняется светом – это мы перенеслись на регату по случаю дня Колумба…
– Норман просто лез из кожи вон, чтобы его признали великим порнодоктором и пригласили на одну из яхт.
Магдалена мельком глядит на экран – а там уже другой рекламный ролик, анимационный: тридцать или сорок поросят с крылышками, этакий боевой отряд, летят по небесной сини и вдруг, один за другим, начинают отделяться и ухать вниз, наподобие пикирующих бомбардировщиков, после чего на экране появляется одно слово: «анасол»… а тем временем Магдалена рассказывает Амелии, как «девицы выковыривали свои бикини из задниц, а парни стаскивали шорты и трахали их сзади, прямо на палубе, на глазах у всех, и Норман уговаривал меня снять лифчик, но я знала, что на этом он не остановится». Магдалена лишь на секунду включается, когда на экране возникает ведущий новостей. Показывают тренажерный зал и тридцатипятилетнего накачанного мужчину, ко рту которого репортер поднес микрофон. Магдалена смутно замечает двигающихся на заднем плане ребят лет девятнадцати-двадцати с чем-то… вот уж совсем неинтересно… Куда занимательнее рассказывать Амелии про Нормана… «Он сидит на палубе в тесной компании полусотни бездельников, в основном мужчин, которых пора лечить от порнозависимости… и желательно поскорее… и при этом он сам порнопсихиатр, подумать только! Картинка та еще. На огромном парусе, как на экране, показывают порнуху, ¡Dios mío! И ужасней всего реакция Нормана! Из-под плавок у него торчит вот такой дрын! Кто, спрашивается, тут зависимый? Глаза горят. Эти проекции гигантских хуев на парусе… и девки, раздвигающие ноги… казалось, в их пещеры может войти, не пригибая голову, взрослый мужик. Я глазам своим не верила!»
