Филипп Майер - Сын
— Это важно.
— По поводу этой женщины важны три вещи. Первое — ее зять стрелял в твоего сына. Второе — при поддержке полудюжины вооруженных представителей закона мы отправились наказать виновных. К сожалению, обстоятельства сложились не слишком удачно.
— Довольно мягкая формулировка, чтобы не сказать резче.
Он сердито отмахнулся, как будто от моих слов дурно пахло.
— В итоге участок ее отца был выставлен на продажу за неуплату налогов, по закону штата Техас, что все равно рано или поздно произошло бы, живи они там или нет, — они не платили налоги.
Я возмущенно фыркнул.
— Все записано.
— Что лишь подтверждает ложь.
— Пит, я многое хотел бы сохранить: индейцев, бизонов, прерии, где на двадцать миль в округе ни одной изгороди. Но время идет, все меняется.
Как насчет твоей жены, мысленно спросил я, но вслух не решился.
— Дай ей денег и выстави за дверь. К выходным.
— Она уйдет только через мой труп.
Он открыл было рот, но не нашелся что сказать. Судя по цвету лица, ему было жарко.
— Слушай, не лезь в бутылку.
Но я уже уходил, сунув руки в карманы, потому что они сильно дрожали. И перестали трястись, только когда я вернулся к себе.
Позвонил Салли, может, она станет голосом разума. Мы не разговаривали уже месяц — она передает новости через Консуэлу. Салли удивилась, услышав мой голос. Говорит, не собирается возвращаться в МакКаллоу-Спрингс. Мол, это была величайшая ошибка в ее жизни. Поболтали про Чарли и Гленна, они еще на сборах. Сошлись на том, что мальчики едва ли успеют на эту войну. Чарли наверняка будет разочарован, но я не стал об этом упоминать.
Потом она вскользь бросила, что провела две недели в Беркширских горах в Массачусетсе «с приятелем». Спросила, слышал ли я об этом и не потому ли звоню. Нелепо и наивно интересоваться ее мнением по поводу Марии Гарсия; напрасно вообще позвонил ей, удивительное безрассудство. Но она подумала, что я раздосадован ее похождениями, и тут же взяла примирительный тон:
— Мне грустно здесь без тебя.
— Я работаю.
Пауза.
— Мы расстались?
— Не знаю.
— Но мы решили пожить отдельно друг от друга.
— Мне все равно, что ты делаешь, — твердо сказал я.
— Я просто спросила. Пытаюсь разобраться с нашим статусом.
— Делай что хочешь.
— Я понимаю, что тебе безразлично, Питер. Тебе нет дела ни до чего кроме себя и своих печалей. В этом и состоит смысл твоей жизни — убедиться, что ты самый несчастный человек на свете.
— Меня и раньше не интересовали твои дела. Не понимаю, почему сейчас я должен о них беспокоиться.
— А я не понимаю, почему до сих пор люблю тебя, но это факт. Хочу, чтобы ты это знал. Ты можешь вернуться в любой момент.
— Очень мило.
Пауза.
— Ну, — вздохнула она, — и как там дела с буровой?
Спустился узнать насчет ужина.
— Ваш отец не велел мне готовить для нее, — сообщила Консуэла.
Я равнодушно пожал плечами.
— Я сегодня приготовила для вас побольше.
Посоветоваться не с кем, даже с Консуэлой; знаю, что она ответит. Как и любой на ее месте. От Марии надо избавиться, это будет правильно. Ради ее собственного блага.
Десять минут поисков — и я обнаружил ее в библиотеке. Лучшее место в доме: почти все окна выходят на север, а между камней там кое-где проступает вода, поэтому вокруг зелено.
— Что случилось? — встревожилась она.
Я молчал.
— Я видела, как ты вышел из отцовского дома.
Неопределенный взмах рукой.
— Понятно. Консуэла тут намекала кое на что, я сложила два и два.
— У твоей семьи был счет в банке?
— Был, конечно. На то немногое, что смогла снять, я и жила.
— И больше ничего не осталось?
— Не беспокойся обо мне.
— Тогда он побеспокоится. — Я имел в виду Полковника.
— Из-за земли люди сходят с ума.
— Дело не в земле.
— В ней. Мой двоюродный дед был такой же. Люди для него были всего лишь помехой, вроде засухи или упрямой скотины, которую надо заставить идти в нужном направлении. Если кто-то вставал у него на пути, он не раздумывая мог вырвать сердце. Если бы его сыновья остались в живых… — Она помедлила. — Мы ведь не здешние, отец уже третий год учился в университете, когда его дядя умер. Но… — пожала она плечами, — отец был романтиком.
— Он был хорошим человеком.
— Тщеславным. Ему нравилось быть идальго, вечно твердил, как нам посчастливилось жить на этой земле. А никаких «мы» на самом деле не было, только его личная страсть. Никак не хотел признавать, что в один прекрасный день соседи расправятся с ним, и не позволял нам уехать, несмотря на опасность, о которой мы всегда помнили. — Помолчав, она продолжила: — Ты ведь тоже не отсюда. И всегда осознавал это, но почему-то сейчас ты здесь.
Не всегда, конечно, но точно с момента смерти матери. Впрочем, моя история не идет ни в какое сравнение с ее. Рассказываю другую:
— Помню, когда я был мальчишкой, мы поймали парня лет двенадцати, который, по словам отца, воровал наш скот. Но он ни в чем не сознался. Тогда отец перебросил веревку через ворота, надел петлю на шею парнишке, а другой конец привязал к лошади. Когда его опустили, мальчик заговорил. Он нацарапал карту прямо в пыли, рассказал, что люди, которых мы ищем, это белые, что они заставили его быть проводником, потому что не знают местности.
Она понимающе кивнула. Я не был уверен, что стоит, но все же продолжил:
— Я уже снимал с него петлю, как вдруг отец шлепнул лошадь, и парнишка взмыл высоко в воздух.
— И что?
— Он умер.
— Остальных поймали?
— Он повесил всех, кого не пристрелил.
— Шериф?
— Нет, мой отец.
Их было девять человек, но четверо сдались сами; отец срезал седла с их лошадей, выбрал подходящее дерево и повесил грабителей на их собственных лассо. Я держал керосиновую лампу, пока Финеас набрасывал петли. Сначала брат нервничал, но уже последней жертве он небрежно бросил:
— Не переживай, парень, через минуту все кончится.
— Благодарю за заботу, — прохрипел мужчина.
— Тебя все равно повесили бы, Пако, — сказал отец. — Это ведь вопрос времени — сейчас или через несколько недель в Ларедо.
— Я бы предпочел через несколько недель. — На губах у него запузырилась пена.
— Радуйся, что с тебя не содрали живьем кожу.
Мария присела рядом. Солнце садится, в комнате полумрак. Она поправила прядь волос, я нервно сглотнул. В глазах у нее нежность. Она берет меня за руку.
— Перестань вспоминать об этом, — тихо говорит она.
