Филипп Майер - Сын
— Сколько книг… — Она рассматривала комнату. — Ты здесь ночуешь?
Я кивнул.
— Из-за меня?
— Привык, еще когда с женой расставался. — И это почти правда.
— Ты только посмотри на меня. — Присев на диван, она вытянула руки. — Я как покойник. Даже в зеркале себя видеть не могу.
— Тебе нужно просто отдохнуть и нормально питаться.
— Я не могу задерживаться здесь надолго.
— Я уже сказал, что я не против.
— Но я против.
Она еще раз окинула взглядом комнату.
— Сколько тебе лет?
— Я на одиннадцать лет моложе тебя, — призналась она. — Хотя сейчас, конечно, выгляжу старше.
— Но по-прежнему очаровательна.
Это, разумеется, не совсем правда, но я покраснел. Она изменилась, насколько это вообще возможно за четыре дня. Кожа уже не такая иссохшая, губы не настолько растрескавшиеся, волосы чистые и блестящие. На мой комплимент она никак не отозвалась.
— Знаешь, я годами представляла, как проклинаю тебя, но, увидев, что причиняю тебе боль, почувствовала себя виноватой. Ужасно злюсь на себя из-за этого ощущения. Но вот уже две ночи прекрасно сплю. И от этого тоже терзаюсь виной. Наверное, я все-таки трусиха.
— Это смешно, — заметил я.
— Ты не имеешь права судить.
Она разглядывала мои книжные полки от пола до потолка, и глаза ее потеплели, а я не мог отделаться от чувства, что она не жилец на этой земле; мне случалось видеть покойников гораздо более упитанных.
— Здесь теперь много фермеров?
— Ага.
— А остальные мексиканцы? Кто-нибудь остался?
— Некоторые уехали в Мичиган, кое-кто исчез бесследно, кто-то умер.
Она спросила, кто именно. Порывшись в записях, я уточнил детали, хотя многих помнил и так.
Убиты в ходе мятежа: Ллевеллин и Морена Пирс, Кустодио и Адриана Моралес, Фульгенсио Ирина, Сандро Вьехо, Эдуардо Гузман, Адриан и Альба Киреньо, все четверо детей Гонсало Гомеса, десять человек Розарио Сотоса, кроме двух самых младших, которых усыновили Эррерасы.
Бежали во время или после мятежа: Альберто Гомес, Клаудио Лопес, Ханеросы, Сапиносы, Урракасы, Хименесы, Ромеросы, Рейесы, Доминго Лопес, который не родственник Клаудио, Антонио Гузман, который не родственник Эдуардо (убитого), Вера Флоресы, Вера-Крузы, Дельгадосы, Уррабазесы.
Наверное, есть и другие, о которых я не слышал.
— Ты все записал. Поразительно.
— Это еще не все. На работу в Детройт переехали семьи Адора Ортис, Риккардо Гомес, Варгас, Гильберто Гузман, Мендеса, Эррерас, включая двух дочерей Розарио Сото, Ривера, Фредди Рамирес.
— Вам достались все наши земли или поделили с Рейнолдсами и Мидкиффами?
— Только нам. И нескольким фермерам с Севера. — Это и правда и ложь одновременно, и я пожалел, что сказал.
— Полагаю, за неуплату налогов.
— У твоего отца вроде бы были большие долги.
— Это неправда.
Я безучастно смотрел в окно.
— Во мне столько ненависти, — выдохнула она, — что иногда не понимаю, как я вообще до сих пор жива.
1 июля 1917 года
Мария Гарсия живет у нас десять дней. Консуэла докладывает, что в мое отсутствие она бродит по дому или сидит на террасе, уставившись в ту сторону, где прежде располагались земли ее семьи, или играет на рояле, принадлежавшем моей матери. Когда же я возвращаюсь с пастбищ, она обычно играет — словно догадывается, что мне это приятно.
После ужина мы встречаемся в библиотеке. Нам нравятся одни и те же комнаты в этом огромном доме — библиотека, гостиная, западная часть террасы. Укромный уголок, откуда видно далеко и слышно, если кто-то приближается.
На вопрос о планах она ответила, что намерена продолжать есть, а когда утолит голод, подумает о следующих планах. Выглядит она гораздо лучше, набирает вес, одновременно молодея на глазах.
— Когда станет неловко, — сказала она, — я сразу же уйду.
Я не стал говорить, что вообще-то уже давно неловко, что отец требует, чтобы она убиралась.
— И куда ты пойдешь?
Она пожала плечами.
— А как сейчас живется в старой доброй Мексике? — Как будто не знал ответа, право.
— Хватают людей на улицах, или по пути из кино, или в таверне, говорят, ты бандит — сапатист, каррансист или виллист, в зависимости от того, кто хватает. Если возмущаешься или вдруг выясняется, что ты на другой стороне, убивают на месте.
— У тебя, наверное, остались университетские друзья?
— Это было пятнадцать лет назад. И почти все уехали, когда ситуация обострилась.
— В Мичиган? — Я тут же пожалел, что брякнул глупость.
— Это другого круга люди, — рассеянно бросила она, и я понял, что прощен.
Я смотрю на игру света в ее волосах, линию шеи, покрытой крошечными капельками пота. Странно, как я раньше не замечал, что у нее прекрасная кожа. Она расслабленно покачивает ногой под потоком прохладного воздуха от вентилятора, разглядывая шлепанцы, которые, наверное, нашла где-то в шкафу.
— Со мной все будет в порядке, — успокаивает она. — Тебе не о чем беспокоиться.
2 июля 1917 года
Сходил к отцу обсудить наши проблемы. Бурильщики извели весь уголь для своего оборудования, и наконец-то наступила спасительная тишина. Я уж и забыл, каково это.
Полковник сидел в тени на террасе своего дома, больше похожего на хакале. Ничего общего с парадной усадьбой, но зато стоит в дубовой рощице, рядом журчит ручей. И здесь градусов на десять прохладнее, чем в любом другом месте на ранчо. Старик по-прежнему спит ночами в беседке во дворе (хотя провел себе электричество и включает вентилятор), отказывается пользоваться туалетом в доме, предпочитая устраиваться на корточках в кустах. Так что вокруг его дома своеобразное минное поле.
— Жара, — ворчал он. — Надо было купить земли на Льяно.
В большом доме 110 градусов, в хакале — 100[111].
— Тогда пришлось бы разгребать снег.
— С семьей вечно проблемы. Возьми, к примеру, Гуднайта — делает что хочет; когда команчи ушли, взял да и переехал прямо в Пало-Дуро.
— У Чарлза Гуднайта есть семья. Жена как минимум. Молли зовут.
Удивленный взгляд.
— Надо же, он никогда о ней не рассказывал. — И сменил тему: — Скоро приедет парень по прозвищу Снежок. Негр, мой приятель с давних времен. Поживет у нас какое-то время.
Я решительно откашлялся.
— Насчет этой девушки, Гарсия.
— Она не такая красотка, как ее мать. Я бы так ей прямо и сказал.
— Она симпатичная.
— Пускай выметается поскорее.
— Она нездорова.
— Это не самое важное, Пит.
