Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья
Овид, медленно ведя машину, с затаенным дыханием ждал, что же дальше скажет его собеседница. Несмотря на то, что не хотела вспоминать о прошлом, она продолжала рассказ:
– Нас принимали с самым что ни есть радушным видом, но у всех на лицах был написан ужас. И еще во взглядах чувствовалась жалость, а я этого не переношу.
Раздавшийся звук автомобильного сигнала заставил их обоих вздрогнуть. Их всего лишь хотел обогнать грузовичок, но у него не получалось это сделать, потому что Овид, ошеломленный рассказом своей пассажирки, ехал прямо посередине дороги.
– Я вас отвлекаю, простите! – воскликнула Эстер. – Пожалуйста, притормозите ненадолго, прошу вас. Я не очень хорошо себя чувствую.
Овид поспешно съехал на обочину и остановился, а затем, выскочив из машины, открыл дверцу Эстер и помог ей выйти из «шевроле». Эстер сделала глубокий вдох и сняла солнцезащитные очки, которые до этого удерживали ее волосы, зачесанные назад.
– Какой приятный воздух! – тихо сказала она. – Смесь запахов сена, смолы и сырой земли. Мне следовало бы благодарить Бога за то, что мне выпало счастье остаться живой и оказаться здесь, вдали от Европы, но я уже больше не верю в Бога.
– Эстер, вы можете рассказать мне о том, что пережили во время войны. Вы испытываете неприязнь к жалости, но ведь существует еще и сочувствие. Я вполне могу сочувствовать, не унижая вас при этом жалостью.
– Я в такое не верю, – сказала в ответ Эстер.
Затем она пошла одна по лесной тропинке, петляющей между гигантскими елями.
Овид не решился пойти за ней, опасаясь, что это может ей не понравиться. «Мне хотелось бы дать ей пристанище, о котором она так мечтала, защищать ее и заботиться о ней, – подумал он, провожая Эстер взглядом. – Я много лет любил Эрмин безнадежной любовью и даже боготворил ее, однако у меня никогда не возникало желания взять ее под свое крыло и ежедневно доставлять ей маленькие житейские радости. Тем не менее я ее любил, и мы с ней могли бы стать крепкой и счастливой семьей».
Ему вспомнилась Лоранс, которая вызывала у него раньше такую симпатию, что он иногда терял благоразумие и способность рассуждать трезво. Теперь он презирал себя за то, что поцеловал ее и тем самым спровоцировал ее душевную драму. «Любой, кто узнал бы о том, что я совершил, счел бы меня развратником, который дошел уже до того, что набросился на шестнадцатилетнюю девчонку. Что подумала бы обо мне Эстер, если бы она узнала об этом прискорбном эпизоде?» Овид живо представил себе, как Эстер придет в негодование и не захочет с ним больше общаться. Тем не менее он решил рассказать Эстер обо всем этом, когда представится подходящий момент.
Эстер повернула назад и подошла к Овиду – изящная и элегантная в своих брючках из серой саржи и белом блейзере, надетом поверх шелковой кофточки цвета слоновой кости.
– Простите меня, – сказала Эстер. – Мы можем ехать дальше. Когда мы доедем до сыроварни? До или после того, как остановимся пообедать в Жонкьере?
– После, поскольку нам еще ехать и ехать – до самого Ла-Бе. Я предлагаю вам совершить прогулку по берегу озера Кеногами, а также послушать во время обеда мой короткий рассказ по истории данного региона. При такой жаре лучше будет поехать за сыром в последнюю очередь.
– Жаль. Я полагала, что мы сможем пригласить Мукки на обед. За мой счет, конечно же! Этот юноша мне очень понравился. Он красивый, веселый и открытый. Копия своего отца.
Эта реплика Эстер заставила Овида насторожиться. Тошан, возможно, завоевал сердце этой женщины еще во Франции, не изменяя при этом Эрмин.
– Вы и в самом деле считаете Тошана Дельбо веселым и открытым? – усмехнулся учитель, почувствовав ревность. – Я скорее сказал бы, что он угрюмый и скрытный. По словам его жены, ему изрядно довелось пострадать оттого, что он метис.
– Ничего удивительного! Спросите у евреев, не довелось ли им в последние десять лет – да и раньше тоже – пострадать оттого, что они евреи. Я часами разговаривала с Тошаном о кое-каких параллелях. Но давайте оставим эту тему.
Эстер сделала усталый жест рукой и снова села в машину. Овид не решился расспрашивать ее о Симоне.
– Мне необходимо, чтобы Киона снова меня обняла, – заявила Эстер с печальной улыбкой. – Мне казалось, что я уже исцелилась от своих наваждений, но ее благотворного воздействия на меня хватило лишь на два или три дня.
– Получается, я себе льстил, – посетовал Овид шутливым тоном. – Мне казалось, что я играл определенную роль в вашем прекрасном энтузиазме. А выходит, что только странноватая Киона обладает такой привилегией. Хотите сигарету? Я купил вам американские сигареты, с вирджинским табаком.
– У меня есть и своя пачка сигарет, она лежит вот здесь, на дне моей сумочки, однако все равно спасибо за эту вашу милую внимательность ко мне.
Они улыбнулись, глядя друг другу прямо в глаза, и искорка, которая появилась в тот вечер, когда они впервые увидели друг друга, снова зажглась и стала светить так ярко, что даже слегка ослепила их.
Проехав еще с десяток километров и болтая при этом обо всякой чепухе, да и то с долгими паузами, они в конце концов увидели голубые воды озера Кеногами.
Валь-Жальбер, Маленький рай, тот же день
Людвиг, раздевшись до нижней рубахи, с размаху колол дрова топором. Звуки ударов железа по древесине раздавались на всю округу. Шарлотта, сидя на дощатом ящике лицом к утреннему солнцу, смотрела, как он работает. Яркий дневной свет подчеркивал черты ее исхудавшего лица и заставлял блестеть вьющиеся черные волосы. Маленький Томас играл неподалеку металлической машинкой, громко подражая звуку двигателя.
– Вы оба производите уж слишком много шума, – недовольно проворчала Шарлотта.
– Извини, но нам необходимо заготовить дрова, чтобы было чем топить зимой, – ответил ее муж. – А тебе совсем необязательно сидеть так близко от нас.
– Черт возьми, а мне, может быть, нравится любоваться твоей работой вблизи.
– Шарлотта, в Германии ты уже не употребляла таких выражений – «черт возьми». Мне даже кажется, что ты заставляешь себя это делать.
– Вовсе нет! А что еще тебе кажется? Я вообще-то частенько вижусь со своим братом и его женой, и такие выражения сами по себе передаются от них мне.
– Ну хорошо, хорошо, – вздохнул Людвиг, решив, что лучше не спорить.
– И вообще теперь, что бы я ни делала, тебе все не нравится. Ты много лет относился ко мне как к принцессе, но теперь это закончилось.
Едва не расплакавшись, она встала и пошла прочь. Проходя мимо своего сынишки, она наклонилась и рявкнула на него:
– Прекрати ты это свое «р-р-р»! Ты меня раздражаешь!
